Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
И тут раздался смех. Издевательский, горький, но отнюдь не истерический; смеялась Эми.
– И эти люди называли Пола придурком, а его акулу – «проклятой мразью»?! Посмотрите на себя! Пол нашел общий язык с тупорылой зубастой тварью; а вы – люди, двуногие акулы, изначально говорящие вроде бы на одном языке, готовы убивать друг друга по любому поводу! Так чем же вы лучше?!
«Лучше?.. лучше…» – отголоски неуверенно прошлись по онемевшему бару, опасливо миновали лужу крови и присели в уголке.
– Просто вы никогда не пытались по-настоящему вложить
Хлопнула дверь, и люди начали плавно оборачиваться, как в замедленной съемке.
– Док, тут радиограмма пришла, – в заведение Кукера размашистым шагом вошел полицейский сержант Кристофер Баркович. – Кстати, какого рожна вы палите средь бела дня? По бутылкам, что ли?
Тут Баркович увидел трупы – сначала Абрахама, потом Ламберта – и осекся, мгновенно побледнев.
– Господи Иисусе… – пробормотал сержант.
Закат умирал болезненно, истекая в море кровавым гноем, и море плавилось, как металл в домне; но все это было там, далеко, у самого горизонта. Здесь же, близ пологого юго-западного берега Стрим-Айленда, струйками мелкого песка спускавшегося к кромке лениво шуршащего прибоя, море казалось ласковым и теплым, не пряча в пучине зловещих знамений. Разве что вода в сумерках уже начинала светиться – подобное явление обычно наблюдается в гораздо более южных широтах – да еще в полумиле от берега резал поверхность моря, искря и оставляя за собой фосфоресцирующий след, треугольный акулий плавник.
Доктор Флаксман с усилием оторвал взгляд от тонущего в собственной крови солнца и от призрака глубин, неустанно бороздившего море. «Н'даку-зина, Светоносный, – мелькнуло в голове. – Так фиджийцы иногда называют своего Н'даку-ванга, бога в облике татуированной акулы…» Мысли путались, из их толщи то и дело всплывали окровавленные трупы в баре, искаженные лица стрим-айлендцев – живых и мертвых…
Доктор перевел взгляд на пенную кромку прибоя. С холма, где стояли они с Мбете Лакембой, на фоне светящегося моря четко вырисовывалась фигура девушки. Белые языки тянулись к ее ногам и, не достав какого-то фута, бессильно тонули в песке. «Ждет, – Флаксман облизал пересохшие губы и ощутил, как он чудовищно, невозможно устал за последние сутки. – Чего? Или – кого?»
Вторая темная фигура, скрюченная в три погибели, медленно ковыляла вдоль полосы остро пахнущих водорослей, выброшенных на берег. Женщина. Старая. Очень старая женщина. Время от времени она с усилием нагибалась, подбирала какую-то дрянь, долго рассматривала, нюхала или даже пробовала на вкус; иногда находка отправлялась в холщовую сумку, висевшую на плече старухи, но чаще возвращалась обратно, в кучу гниющих водорослей. Раковины? Кораллы? Крабы? Кто ее знает…
Матушка Мбете Лакембы подошла к Эми, и пару минут обе молча смотрели вдаль, на полыхающее море и треугольный плавник. Потом старуха что-то сказала девушке, та ответила, Туру-ноа Лакемба удовлетворенно кивнула и с трудом заковыляла вверх по склону холма.
– Уважаемый Мбете, – Флаксман закашлялся, – вам не кажется, что сейчас наступила моя
В первый раз за сегодняшний день в глазах старого жреца появилось нечто, что можно было бы назвать интересом.
– Н'даку-ванга не возит на себе людей, – глядя мимо Флаксмана, бесцветно проговорил Лакемба. – Для этого у него есть рабы.
– А Пол? Кроме того, я и не утверждал, что Н'даку-ванга возил Александера Флаксмана на себе. Когда меня, находящегося к стыду моему в изрядном подпитии, смыло за борт, и я начал погружаться под воду – я успел распрощаться с жизнью. Но тут что-то с силой вытолкнуло меня на поверхность.
Доктор передернулся – настолько живым оказалось это воспоминание.
– Я, конечно, не принадлежу к общине На-ро-ясо, но в акулах все же немного разбираюсь… Не узнать большую белую акулу я просто не мог! Смерть медлила, кружила вокруг меня, время от времени подныривая снизу и опять выталкивая на поверхность – плаваю я отлично, но после коньяка, да еще в одежде… Пару раз акула переворачивалась кверху брюхом, словно собираясь атаковать, и меня еще тогда поразили ярко-синие узоры на этом брюхе. Даже ночью они были прекрасно видны, будто нарисованные люминисцентной краской. Странно (доктор Флаксман произнес последнюю фразу очень тихо, обращаясь к самому себе), я в любую секунду мог пойти ко дну, вокруг меня наворачивала круги самая опасная в мире акула – а я успел заметить, какого цвета у нее брюхо, и даже нашел в себе силы удивиться…
Мбете Лакемба молчал и смотрел в море.
Возраст и судьба давили на плечи жреца, и ему стоило большого труда не сутулиться.
– Потом акула несколько раз зацепила меня шершавым боком, толкая в какую-то определенную сторону; и когда она в очередной раз проплывала мимо – не знаю, что на меня нашло! – я уцепился за ее спинной плавник. И тут «белая смерть» рванула с такой скоростью, что у меня просто дух захватило! Я захлебывался волнами, накрывавшими меня с головой, но все же мог дышать: акула все время держалась на поверхности, словно понимала, что мне необходим воздух. В конце концов я потерял сознание… дальше не помню. Утром меня нашел на берегу сержант Баркович.
– А исследовательское судно, на котором я плыл сюда, пропало без вести, – после паузы добавил доктор. – Вот, сержант передал мне радиограмму.
Флаксман похлопал себя по карманам одолженной ему рыбацкой робы и вдруг скривился, как от боли,
– Что там у вас? – почти выкрикнул жрец.
– Ерунда, не беспокойтесь. Царапины.
– Покажите! – голос Мбете Лакембы был настолько властным, что доктор и не подумал возражать. Послушно расстегнув робу, он представил на обозрение Лакембы странное переплетение подживавших царапин и кровоподтеков на левом боку, непостижимым образом складывавшееся в витиеватый узор.