Наместница Ра

Ванденберг Филипп

— Жизненной силы, крепости и здоровья новому фараону! — продолжали бубнить бритоголовые, топая вокруг ложа, затылок в затылок, подобно ученикам, которых писец ведет в свой дом на занятия.

Исида, разумеется, не ожидала этой церемонии и посему возблагодарила, воздев руки открытыми ладонями к небу.

По неведомой причине Амон-Ра, величайший из богов, определил разрешение обеих женщин на один и тот же день месяца паофи, что, правда, и Хатшепсут, и Исиде стало ясно лишь накануне вечером. И когда подошел срок, ни та, ни другая уже не думали о соперничестве. Боль растворяет ненависть.

Пока

жрецы повторяли ритуал, топая до покоев Хатшепсут и обратно к покоям Исиды, Минхотеп, управитель царского дома и начальник церемоний, распоряжался вспомогателями родов, направляя их без единого слова. Одним лишь пальцем указывал он носительницам мисок, держательницам полотенец, ответственным за лекарства и повитухам, которые в сопровождении вереницы рабынь попарно появлялись перед ним: направо — к Хатшепсут, налево — к Исиде.

Между тем во внутреннем дворе собрались все знатные вельможи Египта: Сенземаб, визирь Фив; Неферабет, мудрый писец, визирь и начальник чиновников; Инени, царский советник и архитектор; Тхути, начальник казны, жрец и чиновник…

— Дурное предзнаменование! — нашептывал Сенземаб начальнику чиновников. — Монту ведет фараона на азиатского врага, а в его отсутствие обе женщины приносят нового Гора.

— Такова воля Хекет! — успокаивал его визирь. — Лучше уж фараон, плодовитый, как крестьянин на плодородных землях Нила, чем царь, который только и может, что оставить после себя кровную дочь.

Из покоев Исиды раздался душераздирающий крик, словно ее пронзили мечом. А вскоре послышались тяжелые хрипы Хатшепсут.

Меж колонн появился Минхотеп.

— Родился новый Гор… и дочь царя! — возвестил он. Вельможи пали ниц, натирая лбы о мрамор царского дворца и возглашая:

— Привет тебе, сын Ра! Хатшепсут, да живет она вечно!

Минхотеп поднял руку, призывая к тишине.

— Не Хатшепсут мать нового Гора. Исида родила его, да живет она вечно! — сообщил он.

IV

В этом году во время Ахет Нил поднялся не столь высоко, как в прошлые годы. Тхути, начальник сбора налогов, хмурил брови: даже часть от наивысшего уровня во времена двенадцатого года правления великого Аменхотепа — да живет он вечно! — дала тогда половину налоговых поступлений. Таков уж священный закон. Само собой, закрома для зерновых, пряностей, масла и мяса еще далеко не были пусты, но второго года столь скудного урожая Египет не перенесет. Помогите нам боги!

И посему все надежды были связаны с возвращением фараона, к которому послали гонца, дабы царь с сокологоловым Монту на круглом щите победил мятежных азиатов и вернулся с богатой добычей. Для Тхути это было бы хорошим поводом представить завоеванное добро в выгодном свете, ибо он как никто понимал, чем грозит плохой урожай. Голодный народ — опасный народ, лишь сытыми легко управлять.

Величественная трибуна с поднятыми флагами и красным балдахином, защищающим от низкого солнца времени Восходов, окруженная дымящимися жертвенниками, и тысячи цветов на земле ожидали победоносного прибытия фараона. Народ бурно ликовал:

— Привет тебе, владыка Севера и Юга, поправший своими сандалиями всех варваров!

Да живет вечно Могучий бык!

Фараон со своими воинами возвращался с Севера сухопутной дорогой. Корабли, на которых он отплыл вниз по Нилу, теперь были нагружены трофеями, так что царским воинам пришлось прийти на помощь армии рабов и вместе с ними тянуть тяжелые барки вверх по течению вдоль песчаного берега.

Когда фараон, окруженный копьеносцами личной гвардии, наконец прибыл, а на северной излучине реки одна за другой показались тяжело груженные барки с высоко задранными носами, ликованию фиванцев не было предела. Они обнимали друг друга и бросали вверх сорванные с себя одежды.

Но как изменился Тутмос! Прежде неуклюжий увалень теперь излучал самоуверенность военачальника-победителя. Длинные руки, еще недавно висевшие плетьми, были властно скрещены на груди, а прищуренные глаза выдавали решимость, достоинство и силу. Тутмос стоял на своей запряженной конями колеснице, а народ перед ним бросался наземь.

Когда пришвартовались груженые барки, царь выскочил из колесницы и, не мешкая, зашагал прямо к трибуне. Он даже не дал себе труда подождать, пока начальник церемоний Минхотеп определит ему место и, следуя правилу, даст знак, а просто начал речь твердым, звучным голосом, как всегда делал его отец:

— Народ мой! Вы, любимцы богов! Отец мой Амон дал мне власть одолеть подлых ливийцев. Вожди племен Севера ныне трепещут под моими сандалиями, они склоняют перед вами головы и на своих спинах несут богатую дань. Смотрите, что привез я с собой во славу высочайшего владыки Карнака! Как Амон царствует над всеми богами, так и я, его возлюбленный сын, господствую над другими властителями!

Тутмос ударил в ладоши, и с берега к барке проложили сходни. Тысячи ливийских рабов потянулись по ним, нагруженные добычей из иноземных стран. На головах они несли мешки полбы, блестящую слоновую кость, слитки серебра и чаны, полные золота, бочки с соленым мясом и сушеную рыбу; чурбаны эбенового дерева и пихтовые бревна, красную древесину и шкуры зверей с Севера.

— О Амон, Мут и Хонсу! — невольно воскликнул Тхути, начальник сбора налогов. — Даже его отец Тутмос — да живет он вечно! — не был столь удачлив в военных походах. И Аменхотеп — да живет он вечно! — не привозил большей добычи. Кто бы мог подумать!

А начальник чиновников и визирь одобрительно заявил:

— Он — настоящий сын Амона Кематефа, мы недооценивали его.

Птаххотеп, начальник фараонова войска, купался в лучах заслуженной славы. Он стоял позади царя и перечислял Тутмосу наименования и количество трофеев:

— Две сотни леопардовых шкур тонкой выделки для жрецов Амона, девяносто восемь мер золота и еще восемь с половиной тысяч трофеев весом с одного быка…

Царь кивал. В вытянутой руке Тутмос держал плеть, символ власти, и рабы должны были проползать под ней на коленях. Внезапно фараон выпустил плетку и прижал правую руку к животу. Вельможи, окружавшие царя, увидели, как исказилось его лицо, будто он испытывал сильные колики, и встревожились. Находчивый же Птаххотеп подхватил плеть и вытянул руку, так что застопорившийся было невольничий ход возобновился.