Наместница Ра
Шрифт:
В этот момент Ра, который зажигает свет в глазах людей, опустил пелену перед взором юного Тутмоса, он потерял сознание и упал, где стоял.
— О, Хнум баранорогий, помоги ему! — воскликнул главный пастух, хватаясь за голову, а потом поднял мальчика с земли и отнес на циновку в его хижине.
Голоса пастухов стали просачиваться в сознание Тутмоса — он медленно приходил в себя. Открыв глаза, мальчик увидел озабоченное лицо Ании, склонившегося над ним.
— Исида! Моя мать! — с трудом шевеля губами, проговорил Тутмос.
Старый Ании кивнул,
— Мальчик зовет мать. Что тут непонятного? Он впервые так далеко от дома, вот и скучает!
Пастухи угомонились и один за другим вышли из хижины. Как только они остались вдвоем, Тутмос сел и тихонько сказал:
— Ании, я встретил мать мою, Исиду. Она здесь пасет священного гуся Амона!
Ании обомлел, будто нечаянно услышал что-то несусветное.
— Предположим, что ты в своем уме, тогда повтори, что сказал!
— Ты все правильно расслышал, Ании. Моя мать Исида на здешнем дворе исполняет обязанности пастушки гуся Амона. Вот только…
— Только что?
— Она лишилась рассудка. Она не узнает меня. Меня, своего сына Тутмоса!
Ании вплотную приблизил свое лицо к Тутмосу и испытующе заглянул ему в глаза.
— Ра набросил пелену на твои глаза… — начал он.
Но Тутмос горячо возразил:
— Поверь мне, Ании, я в своем уме! Просто от ужаса я ненадолго потерял сознание.
Старик наконец поверил ему.
— Господин, — покачав головой, сказал он, — что ты мог такого натворить, что боги послали тебе столько несчастий? Говори, что будем делать дальше.
— Мне надо еще раз встретиться с матерью. Звук моего голоса заставит ее все вспомнить, рассудок вернется к ней подобно тому, как Ка возвращается к богам. И тогда я принесу львиноголовому Уто, который носит корону Нижнего Египта, в жертву тысячу быков. Она должна признать во мне того, кого рожала в муках!
Ании поднялся.
— Куда ты? — забеспокоился Тутмос.
— Пойду разыщу деревенского старосту и сообщу ему, что под его кровом живут юный фараон и царица-мать.
— Умоляю тебя, ради Великой Эннеады богов! — остановил его Тутмос. — Можешь делать все, что угодно, но только не это! Мааткара хотела убить мою мать. Она ненавидит Исиду, как Сет ненавидит Осириса. И так же, как Сет, владыка пустыни, разделался с плодоносным Осирисом, бросив его в Нил, фараонша бросила мою мать на спине осла в пустыне, чтобы она умерла в мучениях. Но Мут с золотым коршуном на главе, мать солнца, пришла ей на помощь.
— Страшные испытания выпали на долю царицы-матери, — глухо отозвался Ании. — Просто чудо, что она осталась в живых.
Тутмос опустился на колени, положил согнутые в локтях руки параллельно друг другу и прижался лбом к пыльному полу.
— О, отец мой Амон, — начал он молиться, — ты, который с чудесной мудростью вершишь судьбы людей, велик ты и непостижим в твоих деяниях…
— Но ведь ты фараон, избранный, чтобы править Обеими землями, — размышлял вслух Ании. — Ты не можешь оставаться
— Если волею богов мать фараона лишалась разума, то что им до Тутмоса, фараона, который будет гонять стада на пастбище, вместо того чтобы править своим народом!
— Господин, — Ании воздел руки, — в твоих жилах течет кровь Ра, и никто не может оспорить твое право на трон, разве только те, кто заодно с Сетом, господином всякого зла. Но подобно тому, как Осирис победил красноглазого Сета, добро должно победить зло, правда — неправедность, а Тутмос — Хатшепсут.
Тутмос взял руку старца, загрубевшую и сморщенную, и поцеловал ее. Это повергло Ании в ужас. Он в панике отдернул руку, будто коснулся раскаленной головешки.
— Это неправильно, господин. Ты — око Гора, ты будешь жить миллионы лет, а я всего лишь песчинка в пустыне, одна из бесчисленного множества, которую буря взметнет в вихре или погонит в море, где она исчезнет навсегда, и никто этого не заметит. Я старый человек, а ты, целуя мне руку, шутишь со мной скверную шутку!
— О нет, Ании, — возразил Тутмос, — я не смеюсь над тобой. Ты ко мне добр по-отечески. Даже не зная моего имени, ты позаботился обо мне как о сыне. И если Ра, правящему миром, будет угодно возвысить меня на трон Обеих стран, будь уверен, Ании, я не забуду тебя.
Речи Тутмоса до слез тронули старика. Но прежде чем он нашелся, что ответить, его отвлек невообразимый шум, который донесся со двора. Внезапно в хижину вошел деревенский староста в сопровождении главного пастуха. Старик и мальчик поспешили подняться. Не вымолвив ни слова, главный пастух сунул Тутмосу под нос амулет с именем фараона. Тутмос, изумленный, огорошенный, онемевший, не сводя глаз с амулета, ощупывал свой схенти. В том месте, куда он зашил пектораль, было пусто. Нет сомнений, главный пастух нашел ее и забрал, пока он лежал без чувств. О, Амон, Мут и Хонсу, помогите!
После бесконечно долгой паузы деревенский староста грубо спросил:
— Откуда у тебя знак фараона?
Главный пастух чуть не тыкал амулетом в лицо Тутмосу. А тот обратил растерянный взор к Ании, но старец молчал, крепко сжав губы. Тогда мальчик собрался с духом и ответил как можно тверже:
— Амулет принадлежит мне. Ибо я — Тутмос, сын Гора, ваш фараон…
Когда месяц под вой шакалов и крики священных павианов дважды повернул свой тонкий серп, настало время царице-фараону покинуть страну Пунт. Хатшепсут отдала Нехси приказ оснащать корабли. Радостные жители страны вышли из чащоб, неся с собой богатые дары: бревна и поленья драгоценных пород дерева, слоновую кость, корзины с душистыми смолами, саженцы мирровых деревьев с земляными комьями на корнях, уложенные в сети. Нильская флотилия уже глубоко осела в воде, и Нехси пришлось поставить ограничения, чтобы не перегружать барки, ибо обратное путешествие дважды придется на время Восходов, когда океан вздымается высокими волнами.