Намык Кемаль
Шрифт:
«Молодые» требовали очистки турецкого языка от не понятных никому, кроме небольшой кучки знатоков, арабских и персидских выражений, отказа от мертвых классических форм: «диванов», «газелей», [35] хвалебных од. Это требование молодых воспринималось представителями старого течения, как неслыханная ересь, как посягательство на сокровища литературного наследства. Кемалю, который посвятил свои юношеские годы овладению этой с трудом дающейся науки, также казалось, что вне старых форм не может быть поэзии. Вот почему вначале он очень холодно, почти враждебно, отнесся к новому течению и полностью примкнул к «классикам», объединившимся в группу, известную под именем «поэтического комитета». Из входивших в нее корифеев особой репутацией пользовались Ариф-Хикмет, Авни-Галиб, Исмаил-Хаккы, Халет, Мемдух, Наили-паша, Лескофчалы-Галиб, Эшреф-паша.
35
Диван – собрание стихов какого-либо поэта, расположенных в алфавитном порядке рифм; газель – короткое лирическое стихотворение, преимущественно р вине и любви.
Наибольшее влияние на Кемаля в смысле освоения старых форм оказал Лескофчалы-Галиб, о котором Кемаль с большим уважением отзывался до конца жизни.
Среди членов «поэтического комитета» большинство годилось Кемалю в отцы, Многие из них уже выпустили в свет не один сборник стихов, но, несмотря на это, Кемаль очень скоро занял среди них видное место. Его газели, написанные по всем правилам старой школы и говорившие о глубоком знакомстве с классической литературой, возбуждали всеобщее восхищение богатством, разнообразием и красочностью метафор, уподоблений, эпитетов, игравших первостепенную роль в старой поэзии.
В течение года Кемаль закончил свой первый «диван» лирических стихов.
Теперь он мог считаться настоящим поэтом. Часть книги была написана совместно с видными членами «поэтического комитета», но уже и тогда было видно, что лучшими в сборнике были стихи, написанные самостоятельно Кемалем. Слава о нем распространилась по всему Стамбулу. Сами корифеи не гнушались цитировать его строфы, как образцы высокой поэзии. Кемалю в это время шел девятнадцатый год. Тогда же он впервые встретился с Шинаси, и эта встреча явилась поворотным моментом всей его жизни.
Шинаси
Несчастным назовут того, кто, устрашась проклятия невежд, Сойдет с пути стремления к Познанью.
Моя нация – человечество,
Земной шар – мое отечество.
В шестидесятых годах прошлого столетия Стамбул [36] все еще оставался тем полуэкзотическим городом, который был так дорог сердцам французских колониальных романтиков – Пьера Лоти и Клода Фаррера.
36
Стамбулом раньше называлась часть Константинополя, расположенная на южном берегу Золотого Рога на месте древней Византии. После победы Кемалистской революции Стамбулом называют весь Константинополь.
Население оделось в европейское платье, но не рассталось с красной феской. Женщины не появлялись более в ярких шальварах и шитых шелком болеро, но попрежнему закрывали лица черным газом. Густые деревянные кафесы [37] продолжают ревниво охранять интимную жизнь патриархального мусульманского дома от любопытных взоров улицы. Уже не встретишь гордо выступающих в парчевых кафтанах, обвешанных драгоценными ятаганами янычарских старшин, но отвратительные обрюзгшие пергаментные лица евнухов мелькают на каждом торжественном приеме.
37
Кафес – опускающаяся и подымающаяся мелкая диагональная решетка на окнах каждого городского дома в Турции. В обыденном языке является символом затворничества женщины.
Годы Танзимата не дали Стамбулу фабрик, но на Пера и в Галате левантийцы открыли фешенебельные рестораны, дорогие увеселительные заведения, шикарные магазины, за громадными зеркальными витринами которых разложен соблазнительный ассортимент последних европейских мод. Голубые спокойные воды Босфора все еще бороздят раззолоченные каики с живописно одетыми гребцами, но, обгоняя их и обдавая молочной пеной из под шумно-бурлящих колес, проходят высокопалубные пароходы пригородного сообщения.
Попрежнему резкая грань разделяет жизнь двух главных частей Стамбула.
На европейском берегу Босфора, отделенные Золотым Рогом, как два смертельных противника, стоят друг против друга старый турецкий Стамбул и космополитические левантийские Пера и Галата. И хотя по широкому мосту, перекинутому через Золотой Рог, переход из одной
Жизнь старого Стамбула вся в прошлом. О былой славе здесь кричит каждый камень: обелиски византийского ипподрома, мрачная громада Айя-Софии, разрушающиеся стены Топ-Капу, массивные, подавляющие купола мечетей Нури-Османие, Баязида, Сулеймание и, наконец, Султан-Ахмеда, с ее шестью устремленными в небо стройными минаретами – гордым символом господства Османов над мусульманским миром, ибо до постройки этой мечети лишь священная Кааба в Мекке могла иметь более четырех минаретов.
У подножия этих, довлеющих над жизнью города, несокрушимых цитаделей религии кишит мелкая торговля, влачит жалкое существование отмирающее цеховое ремесло, проводят вечера в маленьких закоптелых кофейнях, слушая рассказы медахов [38] и монотонную игру сазов, мелкие чиновники, проповедники захудалых мечетей и базарные менялы. Из деревень приходят «йорганлы» [39] в поисках какой-либо работы или за мелкими крестьянскими покупками.
38
Медахи – певцы и рассказчики народных повестей и анекдотов. Многие из них пользовались большой известностью и разъезжали на гастроли по турецким городам.
39
Йорган – стеганое одеяло; обычно крестьяне, отправляясь в город, чтобы не платить за ночлег, берут с собой одеяло, которое привязывают за спиной. Завернувшись в него, они ночуют прямо в поле или на городском пустыре. В Турции их называют «йорганлы» (с одеялом).
Обветшавшие безглазые деревянные домики с окнами, выходящими на внутренний двор, образуют лабиринт узких кривых переулков. На каждом шагу – посеревшие могильные плиты с каменными тюрбанами у изголовья, говорящие о том, что здесь похоронен уважаемый шейх или просто богатый купец, и небольшие мавзолеи с полуразрушенным куполом, с осыпающейся известкой, на железных решетках окон которых навязано бесконечное количество грязных лоскуточков – свидетельство, как усердно молят жители квартала своего «эвлия» [40] о даровании здравия.
40
Эвлия – святой, праведник.
Вид на Стамбул со стороны Мраморного моря.
В кварталах позажиточнее, в небольших садиках, приютились мрачные текке и дергяхи [41] бекташей, мевлеви, руфаи и накшибенди. [42] По вечерам здесь собираются для оргий, пьянства, курения опиума, одуряющих радений и чтений зекиров. [43] Мелкий ремесленник и купец с удовольствием становятся ревностными адептами «демократических» сект, разрешающих для мелкого люда все то, что строго осуждает официальная религия с ее аристократической иерархией улемов, имамов и муфтиев, считающих, что мистика, пьянство и разврат являются монополией лишь избранной верхушки. Некоторые из этих текке специализируются на привлечении туристов. Беззастенчивые гиды с таинственным видом приводят сюда богатых европейских путешественников и за несколько золотых дают возможность насладиться этой нехитрой, низкопробной экзотикой.
41
Текке и дергях – монастыри; их быт великолепно обрисован в романе турецкого писателя Якуб Кадри «Нур-Баба».
42
Бекташи – старый дервишский орден, по преданию основанный жившим в XIV веке недалеко от Кейсарии Хаджи-Бекташем; мевлеви – вертящиеся дервиши; орден основан в конце XIII столетия в Конии знаменитым поэтом Джелалэдинн Руми; руфаи – воющие дервиши, самоистязатели; накшибенди – монашеский орден, отличающийся строгим послушничеством – мюридизмом.
43
Зекир – мистическая книга откровений.