Наносная беда
Шрифт:
Архиерей подходит иногда к книге и заглядывает в нее, перелистывает страницы.
– Carbuneuli... угольки... pestechide bubones, - говорит он сам с собою.
– Хороши угольки!
Белое, чистое, с южной смуглотой лицо Амвросия подергивается улыбкою, но глаза смотрят грустно. То он подойдет к окну, заглянет на бродящих по двору голубей, то опять заглянет в книгу.
– А жары все не спадают. И птице жарко... Contagionis - это прилипчивость язвы хуже всего. Здешнее духовенство не понимает этого, оно думает, что дары отгоняют заразу... Да, отгоняют только от души язвенной, а не от тела, язвою пораженного. Бедные невегласи!
Амвросий задумывается, откидывает назад волосы и останавливается перед висящим на стене портретом в митрополичьем одеянии. Строгое и в то же время
– Ты счастливее меня был, великий человек, - шепчет Амвросий, - тебе не приходилось тосковать о Киеве, о любезной матери-Украине. Ох, тяжко так... Научи меня, великий святитель!
Но Петр Могила ничего не отвечает со стены, он все сказал при жизни.
Стуча сапогами на железных подковах, в келью входит запорожец с косою и в послушнической рясе. Амвросий вздрагивает от неожиданности.
– Ты точно жеребец в конюшню вламываешься, - кротко, улыбаясь доброй улыбкой, замечает Амвросий.
– Там пришли до вас, владыко.
– Кто такой? (Запорожец переминается и молчит.) Кто пришел? А?
– Та щось воно таке трудне... (Опять переминается.)
– Да ну же, говори, рохля...
– Таке воно трудне, владыко, що й не вымолвлю, - и запорожец даже каблучищем толкнул от трудности.
– Ну, зови уж, добро.
Сапожищи опять затопали по пустым кельям. "А добра дитина, с ним я не так одинок тут, да и речь родная звучит в простых устах его..." - думается архиепископу.
– А! Отец-катехизатор!
– радушно улыбается Амвросий входящему в келью священнику в темно-малиновой рясе.
– Ну, что в городе, отец-катехизатор?
– О! В городе страх и трепет, владыко. Не приведи Бог видеть, неизглаголанное нечто творится, ужаса преисполненное.
– Спаси, Господи, люди твоя... спаси, - как бы машинально повторял Амвросий.
– Отвратил Господь лицо от людей своих.
– Не говори этого, отец-протоиерей. Теперь именно, может быть, сердце Господне яко воск от огня таяй. Теперь только молятся люди, стучатся в сердце Господне...
– тихо сказал Амвросий.
– Молиться, владыко, некому, некому в сердце Господне стучаться.
– Как некому?
– Иерейство погибает, почти все попы повымерли или болеют.
– Разве не исполняется мое "наставление"?
– озабоченно спросил Амвросий.
– Исполняется, ваше преосвященство.
– У всех ли церквей оно вывешено при входах?
– Надо полагать, владыко, у всех... Сам я видел, проезжая сюда, как народ толпится около них, слушая чтение грамотных.
Амвросий беспокойно заходил по келье. Опять глаза его с какой-то тоской упали на портрет Петра Могилы, потом перенеслись на кроткий лик Спасителя в терновом венце, как бы следившего за ним из глубины киоты.
– Он смотрит на нас, - указал Амвросий на киоту.
– Ему, молившемуся ночью о чаше, понятны наши скорби... Прискорбна, прискорбна душа наша до смерти.
Отец-катехизатор перенес глаза на киоту. Да, смотрит, кротко смотрит божественный лик. Он все видит.
– Да, - как бы отвечая на мысли отца-катехизатора, сказал Амвросий. Он видит, что чаша еще не переполнена.
– Переполнена, владыко, через край изливается!
У катехизатора до сих пор из головы не выходит потрясающая душу картина, которой он был свидетелем. Сегодня утром приходит к нему студент университета, один из любимейших слушателей, только что возвратившийся, после вакаций, из деревни к началу лекций. Какие тут лекции! Все профессора разбежались, университет заперт, а сторожа мрут, скоро некому будет и университет стеречь, одни собаки остаются, да и те вон сегодня забрались в библиотеку и выволокли оттуда труп библиотечного сторожа и с голоду пожирали его. Приходит к отцу-катехизатору студент и умоляет его поспешить к нему на квартиру с святыми дарами напутствовать хозяев квартиры, где он жил, больны-де все опасно... Идет отец-катехизатор за студентом, торопится, приходит на двор... Окна открыты, потому душно в городе, дышать нечем, и мостовые и железные крыши домов накалены, да еще смрад такой стоит над городом, дым от кадил и свечей, и курева. Входят в сенцы, на полу ничком, крыжом каким-то,
Да, переполнена чаша, через край льется...
Амвросий все ходил по келье, все поглядывал на Петра Могилу да на лик Спасителя.
– А что у вас в университете, отец-протоиерей?
– спрашивает он, как бы думая о чем-то другом.
– Мерзость запустения, владыко. И там смерть царствует, в царстве науки.
– Нет лекций?
– Нету, владыко. И куратор бегу яся... Одни студенты. О! Богом благословенная младость!
– Что, отец-протоиерей?
– И глаза Амвросия блеснули отблеском молодости, вспомнилась академия, лавра, Днепр, вечерние песни "улицы", откуда-то доносившиеся до лавры. И этот дорогой, не умирающий голос за лаврскою оградою:
Дадут мени сажень земли
Та четыре дошки.
Свыщенники, диаконы
Повелят звонити
Тоди об нас перестанут
Люди говорити...
Перестали говорить, да, правда. Люди не говорят, так память горькая не переставала...
Амвросий опомнился.
– Что молодость, отец-протоиерей?
– Да я, владыко, говорю о наших студентах... Теперь вот университет закрыт, начальство разбежалось, а они сойдутся-сойдутся утром на дворе, толкуют там себе, галдят, об его превосходительстве Петре Дмитриевиче Еропкине с похвалою отзываются да о штаб-лекаре Граве. Да и то сказать, ваше преосвященство, чего требовать от графа, ветх он вельми, батюшка, в гробу обеими подагрическими ногами стоит. Так вот эта молодежь, говорю, погалдят-погалдят на дворе, а смотришь, и пошли по городу отыскивать больных да голодных, да ухаживают за ними, пекутся о них истинно с христианской любовью. Да ко мне и бегут, веселые такие иногда: "Отец-катехизатор!
– говорят, - поставьте такому-то optime на экзамене, он-де пятерых от смерти отнял..." Ну и на сердце легче станет, взираючи на них.
Опять стучат сапожищи по передней келье, опять входит запорожец-служка.
– Ты что, хлопче?
– Отец-протоиерей приехали.
– Какой протоиерей?
– Не выговорю, владыко.
– Из Архангельского собора?
– Не скажу.
– Так какой же?
– И Амвросий, и отец-катехизатор не могут удержаться от улыбки.
– А? Какой?
– Русявенький такий.
– А! Протоиерей Левшинов... Проси.
Запорожец снова загрохотал чеботищами. Входит протоиерей Успенского собора и Святейшего правительствующего синода, конторы член, отец Александр, по фамилии Левшинов. Невысокая фигурка отдает ловкостью, юркостью. Серые глазки очень умны, очень кротки, когда смотрят в другие глаза, и немножко лукавы, когда смотрят кому в спину или читают Евангелие о мытаре...
– Все мои распоряжения, отец-протоиерей, исполнены по конторе Святейшего синода?
– спрашивает Амвросий, благословляя гладко причесанную головку протоиерея.
– Я ждал рапорта.
– Исполнены, ваше преосвященство.
– А "наставления" мои к пользе послужили?
– К пользе, владыко, несумнительно (глаза протоиерея убежали, куда-то убежали, должно быть, к Петру Могиле на портрет). Только не все тот бисер ценят по цене его...
– Да? Кто же?
– Свиньи, владыко, попирают бисер.