Нансен
Шрифт:
Иногда, когда приходилось особенно туго, мечтали, что летом за ними придет какой-нибудь парусник. И, конечно, едва они окажутся на его борту, постараются сразу вознаградить себя за все лишения. Неужели на судне не найдется картофеля и свежего хлеба? Ну, на худой конец годятся и черные морские сухари… И сахар…
Но лучше всякой еды будет чистое белье и платье. Разумеется, и книги… подумать только — книги!
Часами толковали они об этом, сидя у коптящего светильника — тряпичного фитиля, опущенного в медвежий жир. Казалось невероятным, что на земле есть иная жизнь. Неужели на самом деле когда-нибудь
— Никогда раньше я не понимал, какое превосходное изобретение мыло! — как-то воскликнул Нансен, тщетно пытаясь избавиться от толстого слоя копоти и ворвани на теле.
— И как прекрасна возможность побриться! — добавил Иохансен.
У них не осталось ни кусочка мыла, и они не брились и не стриглись так долго, что отросшие бороды совсем закрыли лица, а волосы ниспадали до плеч. Такая густая растительность придавала им дикий, первобытный вид, но хоть отчасти спасала от постоянного жестокого холода.
Медленно тянулись дни, неразличимые от ночи. В хижине-берлоге казалось даже уютно, когда снаружи завывал лютый ветер, кружились снежные вихри или доносился треск и грохот ледника. Могучий ледяной великан венчал ближнюю гору. В сильные холода он будто корчился от озноба, и на его огромной поверхности возникали трещины. Тогда разносились громоподобные звуки, и земля содрогалась так, что стены хижины вот-вот могли развалиться.
Иногда зимовщики наблюдали дивное зрелище: вспыхивало северное сияние. То была великолепная игра света и огненных красок, бушевавших в борьбе с тьмой ночи. Все начиналось с мерцания зловеще-желтого света, похожего на зарево далекого пожара. Зарево разливалось все шире и шире, и вскоре половина неба превращалась в сплошную пылающую массу.
Пожар гас, в тот же миг светящаяся туманная лента прорезала небо. Взгляд не успевал привыкнуть к ее виду: вдруг лента превращалась в лучи, почти достигавшие высоты зенита. Поток огненных лучей! С бешеной скоростью мчались они с востока на запад все выше и выше.
И опять зрелище длилось недолго, сменяясь новой небесной картиной. С высоты зенита низвергалась завеса, сотканная из лучей нежных и блестящих, как тончайшие трепещущие серебряные струны.
В ясные морозные ночи луна превращала ледяную страну в сказочный мир. Призрачный лунный сзет разливался над заснеженными гребнями скал и ледяными полями. То была картина какой-то вымершей планеты, покрытой сверкающим мрамором. Вот так, наверно, выглядят там горы и воды, скованные льдом и покрытые снежным саваном. И вот так же медленно и бесшумно плывет луна, совершая свой бесконечный путь по безжизненному пространству.
В такие ночи вокруг царила тишина, жуткая тишина. Великое, беспредельное безмолвие полярной пустыни…
ЛЮДИ! ЛЮДИ!
Подвиг — что огонь; расплавленные им,
Сольемся мы в один победный меч сердцами!
Долгожданная весна пришла в начале марта. Веселые люрики были ее вестниками. Стайка их с громким щебетанием пронеслась над хижиной
В душе зимовщиков они вызвали ответный радостный отклик: "Здравствуйте, перелетные птицы! Побывали: вы в далекой Норвегии — расскажите нам о далекой родине, о людях, близких нашему сердцу, о событиях, случившихся за: время разлуки!"
И живой щебет птиц и первые весенние лучи настойчиво: звали путников к скорейшему возвращению домой. Но золотые лучи блистали еще коротко, и на: смену им надолго всходила луна, холодная и равнодушная.
Следовало готовиться к длительному походу на лыжах. Дел было много. Предстояло прежде всего заменить одежду, превратившуюся в. лохмотья. Хорошо, что сохранились старые одеяла, они годились, чтобы выкроить из них куртки и брюки, а из медвежьих шкур можно было сшить носки, рукавицы и удобный спальный мешок.
Но где достать нитки? Велико было ликование зимовщиков, когда удалось раздобыть этот нужнейший предмет. В тот день Нансен восторженно записал: "Я открыл, что из одного обрывка веревки можно сделать двенадцать ниток, и счастлив, как юный бог. Теперь ниток у нас хватит, и мы быстро починим одежду. Кроме того, можно расщепить ткань мешка и пустить ее в ход вместо ниток".
Хижина превратилась, в портняжную и сапожную мастерскую. С раннего утра до позднего вечера зимовщики прилежно занимались шитьем. Сидя рядом на спальном мешке, распластанном на каменном ложе, они шили и шили без устали, молча, в то время как мысли их были заняты только одним — возвращением на родину.
Начавшиеся визиты белых чаек позволяли верить в близость открытого моря. Усаживаясь на крыше хижины, чайки долбили и выклевывали все, что могли найти. Медведи тоже стали частыми и всегда незваными гостями. Однажды утром Йохансен, откинув шкуру, прикрывавшую лаз из хижины, вскрикнул:
— Медведь! У самого входа медведь!
С молниеносной быстротой схватил он винтовку и снова попытался высунуть голову, но тут же поспешно отскочил назад.
— Он стоит совсем рядом!.. Кажется, думает войти сюда!
Иохансен направил в отверстие лаза винтовку. Приготовился выстрелить. Однако прицелиться было не так-то легко — лаз был узкий, неровный и к тому же завален снежными комьями. Совсем скорчившись, охотник кое-как приладился, приложил приклад к щеке и тут же опустил винтовку: второпях забыл взвести курок.
Медведь сначала чуть отодвинулся, в проходе остались торчать только кончик его носа да лапы, потом он, видимо, передумал и стал скрести когтями землю, чтобы залезть внутрь хижины. Тогда Иохансен, не целясь, выстрелил. В ответ послышался глухой рев, и снег захрустел под тяжелыми шагами зверя.
— Убегает! — Иохансен бросился вслед за раненым медведем.
Все произошло так быстро, что за это время Нансен успел только вылезти из спального мешка и начать обуваться. А как назло, куда-то запропастился чулок. Проклятый меховой чулок! Найти его удалось после суматошных поисков, и оказался он, конечно, под самыми ногами, на полу тесной хижины.
Прошла минута-другая, пока Нансен смог отправиться на помощь другу. Бежать ему пришлось недолго — Иохансен шел навстречу.
— Я уже прикончил медведя! Вон лежит… Иду за нартами привезти тушу… — сообщил довольный охотник.