Наоборот
Шрифт:
С поразительной ясностью увидел смущение своего приятеля д'Эггоранда, когда во время встречи закоренелых холостяков тот вынужден был сознаться: почти все готово к свадьбе. Поднялся крик, ему начали описывать мерзости сна в одной постели; тщетно: потеряв рассудок, он верил в ум будущей жены, считал ее исключительно преданной и нежной.
Лишь один дез Эссэнт поддержал его решение, едва узнал, что невеста хочет жить на углу нового бульвара, в одной из современных квартир в форме ротонды.
Убежденный в безжалостной мощи пустяковых неурядиц, более опустошительных для самых закаленных характеров, чем крупные и, основываясь на том, что д'Эгюранд не располагал никаким состоянием, а приданое жены было мизерным, он различил
В самом деле, д'Эгюранд накупил мебели округлой формы, консолей, выдолбленных сзади, образующих круг дугообразных карнизов, ковров, вытканных полумесяцем, — короче, все вещи на заказ. На это он ухлопал большую сумму; а когда жене, которой не хватало на тряпки, осточертела ротонда и захотелось перебраться в обычную недорогую квартиру, выяснилось, что ни одна вещь не может ни вписаться, ни держаться. Постепенно этот хлам превращался в источник нескончаемых ссор; супружеское согласие, уже треснувшее от совместной жизни, с каждой неделей рассыпалось; они злились, обвиняя друг друга в невозможности жить там, где канапе и консоли не соприкасались со стеной, качались, едва заденешь, несмотря на подкладку. Не было денег, чтобы их переделать, да и невозможно. Все становилось причиной колкостей и стычек, начиная от ящиков, которые хлябали в неустойчивых шкафах, до воровства служанки, пользующейся диспутами, чтобы опустошить кассу; словом, жизнь стала невыносимой; он развлекался на стороне; она в уловках адюльтера искала забвения пасмурной пошлой жизни. Договорившись, они развелись.
— Мой план сражения оказался точным, — подумал тогда дез Эссэнт, ощутив удовольствие стратегов, чьи предвиденные заранее маневры увенчались успехом.
Размышляя перед камином о распавшейся семье, которой он помог своими мудрыми советами воссоединиться, подбросил новые поленья и вновь умчался со своими думами.
Теперь теснились другие воспоминания в том же духе.
Несколько лет назад он повстречался на улице Риволи, вечером, с шестнадцатилетним мальчишкой, бледным и хитролицым, соблазнительным, как девочка. Он тоскливо сосал сигарету (бумага ее прорывалась от табачных поленьев). Ругаясь, чиркал о ляжку спичками; те не вспыхивали; он израсходовал все. Заметя взгляд дез Эссэнта, подошел, притронувшись к козырьку фуражки, и вежливо попросил огонька. Дез Эссэнт угостил его ароматическими сигаретами "Дюбек" завязал разговор и побудил мальчика рассказать о себе.
Банальнейшая история: звали Огюстом Ланглуа, работал у картонщика, мать умерла, папаша лупит немилосердно.
Дез Эссэнт задумчиво слушал. "Выпьем", — предложил он. Привел в кафе, заказал для мальчика безумные пунши. Тот пил молча. "Послушай, — сказал вдруг дез Эссэнт, — а не хочешь ли сейчас развлечься? Плачу я". И затащил мальчика к мадам Лоре, содержавшей цветник на четвертом этаже улицы Монье, в красных комнатах, украшенных круглыми зеркалами, и меблированных канапе и умывальниками.
Остолбенев, комкая фуражку, Огюст узрел целый батальон женщин открывших одновременно крашеные рты:
— Ой, паренек! Глянь, какой милашка!
— Но признайся, малыш, ты еще не мужчина, — добавила высокая брюнетка с большими глазами навыкате и горбатым носом (она исполняла у мадам Лоры необходимую роль Прекрасной Еврейки).
Расположившись как дома, дез Эссэнт вполголоса беседовал с хозяйкой.
— Не бойся, дурачок, — ободрил он мальчика. — Выбирай, я расплачусь, — и тихонько подтолкнул; тот упал на диван, между двух женщин. По команде мадам они легонько прижались, обволакивая колени Огюста пеньюарами, тыча ему в нос плечи, припудренные опьяняющим теплым инеем; он больше не шевелился; щеки разрумянились, во рту пересохло, глаза опустились; однако он отважился украдкой поглядывать на их ноги.
Ванда — Прекрасная Еврейка — чмокнула его, давая добрые советы, рекомендуя
— Выходит, сегодня ты пожаловал не для себя, — мурлыкала дез Эссэнту мадам Лора. — Но у какого черта ты подцепил этого младенца? — выспрашивала она, когда Огюст исчез в сопровождении Прекрасной Еврейки.
— На улице, дорогая.
— Вроде бы ты и не пьян, — бормотала старушка. Потом, поразмыслив, добавила с материнской улыбкой, — Понятно, ах ты, кобель! тебе захотелось молоденьких!
Дез Эссэнт пожал плечами: "Не угадала; абсолютно нет. Просто-напросто я стараюсь подготовить убийцу. Слушай внимательно. Этот мальчик — девственник и в том возрасте, когда кровь бурлит; он мог бы волочиться за окрестными соплячками, оставаться честным, урывая крохи жалкого счастья, уготованного беднякам. Наоборот, приведя его сюда, в роскошь, о которой он даже не подозревал (она хорошо отпечатается в памяти); даря ему раз в полмесяца подобную безделушку, приучаешь к удовольствиям, которые ему не по карману; предположим, через три месяца он не сможет без них существовать — а мой режим не даст пресытиться; ну вот, через три месяца я прекращаю маленькую ренту, которую отсыплю тебе заранее на это доброе дело, и тогда он станет красть, чтобы захаживать сюда; он совершит сто девятнадцать преступлений, чтобы кататься на этом диване, под этим газом!
Дойдя до крайности, он, я надеюсь, убьет господина, который явится некстати, во время взлома секретера; тогда цель моя будет достигнута; в соответствии с моими ресурсами, я поспособствовал бы созданию негодяя, еще одного врага этого мерзкого общества, которое нас грабит".
Женщины вытаращили глаза.
— Вот ты где? — сказал он, когда Огюст вернулся в салон, прячась, весь красный и сконфуженный, за Прекрасную Еврейку. — Ну, парень, уже поздновато, прощайся с дамами, — и пояснил на лестнице, что тот может раз в полмесяца, не раскошеливаясь, навещать мадам Лору; потом, едва они вышли на улицу, на тротуар, глядя на обалдевшего мальчика:
— Мы с тобой больше не увидимся; дуй к отцу — у него уже руки чешутся — и не забывай этой почти евангельской премудрости: "Делай другим то, что не хочешь, чтобы делали тебе"; с этой максимой ты далеко пойдешь. Пока. Не окажись только неблагодарным: как можно раньше дай о себе знать через судебную хронику.
— Иудёнок, — шептал теперь дез Эссэнт, ворочая уголья; подумать только: ни разу не встретил его имени в разделе происшествий! Правда, не было возможности сыграть наверняка; я мог предвидеть, но не устранить некоторые рискованные моменты: например, хитрости мамаши Лоры, прикарманившей деньжата и не отпустившей товар; страсть одной из красоток к Огюсту, который, может быть, по истечении своих трех месяцев потреблял бесплатно; не исключено, что испорченность Прекрасной Еврейки отпугнула мальчугана, слишком нетерпеливого, слишком юного, чтобы согласиться на медленные прелюдии и ошеломляющие финалы. Если только он не познакомился с полицией после того, как я переехал в Фонтенэ и не читаю газет, — меня надули.
Он встал и прошелся по комнате.
— И все же досадно, — подумал он. — Ведь поступая так, я осуществлял мирскую притчу, аллегорию всемирного воспитания: все превращаются в Ланглуа и вместо того, чтобы из сострадания выкалывать беднякам глаза, их силой распахивают, давая возможность заметить вокруг незаслуженно мягкие судьбы, более утонченные и острые, а, следовательно, и более желанные и дорогие радости.
Истина в том, продолжал дез Эссэнт свои рассуждения, что поскольку боль — результат воспитания, постольку она углубляется и обостряется по мере возникновения сознания: чем больше будут стараться обтесать ум и утончить нервную систему бедняков, тем больше ростков морального страдания и ненависти разовьют в них.