Напарница
Шрифт:
Быстро подняв глаза на своё отражение, я увидела, как краска стыда стремительно заливает моё лицо, шею и плечи. Напарник, отведав моей крови, не отпустил меня спать, а принялся целовать — в губы, в лицо, в шею и плечи и, как я теперь помнила, я отвечала ему, совершенно забыв себя и всякие представления о благопристойности. Он говорил мне… о чём-то важном, что касалось только нас двоих, я шептала бессмысленные клятвы, полностью веря в каждое слово, и снова целовала его лицо и худые руки… расстались мы не раньше, чем Мастер напомнил о приближающемся рассвете. Силы небесные, не могу поверить, что всё это происходило со мной!
— Во всяком случае, это касается только меня, сударь, — прошептала я, опуская глаза. Дрон Перте глумливо усмехнулся.
— Как
— Замолчите! — вырвалось у меня, и Дрон Перте в который раз за разговор взял себя в руки. Хотела бы я знать, что это на него нашло, и почему я второй раз за такой короткий промежуток времени должна выслушивать мужские упрёки?!
— Я предлагал вам выйти за меня замуж, сударыня, — холодно произнёс он. — Оставляя за собой право пользоваться вашей любезностью, чтобы разыгрывать родных и весь свет, забираю назад своё предложение. Ни ваша рука, ни сердце не сделают меня счастливым.
С этими словами авантюрист вышел — ни дать ни взять оскорблённый герой сентиментальных романов, так любимых моей хозяйкой и наставницей госпожой Кик. Всё-таки устрицы ужасно театральны, и всегда стремятся оставить за собой последнее слово, точнее сказать — реплику в разыгрываемой ими без зрителей пьесе. Я, кстати, собиралась сказать сыну синдика, что не смогу сделать его счастливым и вынуждена отказать ему, но теперь у меня уже не будет такой возможности.
Как всегда, это меньше расстраивало меня, чем поведение напарника. Значит, вампир в самом деле усыпил меня и… Дальше думать не хотелось. Зато хотелось, в который раз презрев запреты напарника, отыскать его и трясти до тех пор, пока он не сознается во всём содеянном, потом не раскается, а потом не обещает, что больше так не будет. Хотя, конечно же, нет никакой гарантии, что вампир сдержит обещание, если вдруг его и даст. Мне представилась тонкая белая рубашка дейстрийского покроя, в которой напарник был этой ночью — бог весть, когда я успела это разглядеть! Вспомнилось худощавое, будто высохшее за полвека тело вампира, на котором я полулежала, и которое я, одурманенная, обнимала. Краска стыда вновь залила лицо и плечи, и я решительно отвернулась от зеркала. Напарнику предстоит не слишком приятный разговор, но это не извиняет того гнева, смешанного с отвращением, который вспыхивал в глазах сына синдика, когда он спрашивал, видела ли я вампира и пил ли тот мою кровь. В конце концов, Дрон Перте с первого дня предполагал между мной и напарником непозволительно тесную связь, чему же он удивляется теперь?
Пожав плечами, я вышла из комнаты, чтобы спуститься к завтраку.
Мой внешний вид неприятно — для меня, само собой разумеется — был связан в сознании хозяев дома с тем фактом, что вечером их сын вызвался проводить свою «невесту» в спальню, и посему по количеству вольных шуточек завтрак превзошёл ужин. Дрон Перте, весь во власти своего дурного настроения, отвечал родителям ещё более рассеянно, чем вечером, и это только укрепило их убеждение в скорой свадьбе. После завтрака жена синдика напомнила нам обоим моё опрометчивое обещание помочь в организации концерта, и почтительный сын вызвался ввести меня в курс дела. Мы поднялись в его спальню, где Дрон предложил мне сесть за его письменный стол.
— Прошу прощения, сударыня, — холодно произнёс он, — но здесь нам будет работать удобнее, чем в вашей комнате: там вам было бы негде писать. Вот, здесь, поглядите, тексты приглашений, которые мы должны разослать, а здесь — список дам, которых следует пригласить. Мужчин я возьму на себя, можете не волноваться.
— Прошу прощения, сударь, — ответила я, пробежав глазами текст приглашения, который мне, по-видимому, следовало повторить пятнадцать раз. Если в нём и был тайный смысл, то мне он оказался непонятен. — Но я не вижу особого смысла в этой работе. Почему бы вам…
— Сударыня! —
— Но, сударь, ваша матушка…
— Ивона! — Впервые после нашего утреннего разговора сын синдика обратился ко мне по имени. — Моя матушка давно выражала желание быть избавленной от светских обязанностей при условии, что это не нанесёт обиды её друзьям. Неужели вам так сложно выполнить просьбу женщины, которая старше вас и годится вам в матери?
— О, нет, сударь, в матери она мне отнюдь не годится, в чём вы сами убедились не далее как этой ночью! — живо ответила я. Дрон Перте побледнел от злости, и, пододвинув ко мне стопку бумаги, отвернулся к окну. Я, однако, не спешила приступать к работе, вернее, поспешила, но не к той, которую ждал от меня Дрон Перте. Сперва я зажгла свечу и подержала над ней каждый листок бумаги, на которой мне предстояло писать. Это требовало времени, однако никакие буквы или иные знаки там не появились. После я понюхала чернила, не слишком, правда, надеясь уловить тот особый аромат, который бывает, если написанное сегодня письмо завтра может сделаться вдруг невидимым. Напарник рассказывал когда-то, что изготовители писчих принадлежностей нарочно помечают запахом свой специальный товар: чтобы знающие люди могли отличать от обыкновенного. Но в этот раз передо мной была самая обычная бумага и самые обычные чернила. Возможно, тайна таилась в списке дам, а, возможно, и нет, и, во всяком случае, если сын синдика стоит ко мне спиной вот уже четверть часа, это не означает, что так будет продолжаться и впредь. Пожав плечами, я приступила к работе. «Милостивая хозяйка! — выводила я, написав наверху письма имя первой в списке дамы. — От имени Августы Перте, многоуважаемой супруги синдика гильдии стрелков Вашего славного города, имею честь пригласить Вас принять участие в благотворительном концерте, который состоится… числа сего месяца. Искренне Ваша, Ивона Рудшанг». Одно письмо, второе, третье… Пусть содержание было новым, работа была привычной: мне не раз приходилось отсылать некоторые деловые письма вместо моей хозяйки, госпожи Кик, и к тому же она требовала копировать почерк: это позволяло переложить на меня ведение дел, не ставя в известность власти. Я как раз приступала к четвёртому, когда сын синдика соизволил прервать своё молчание и повернулся ко мне.
— Как, Ивона! — воскликнул он с удивлением. В голосе сына синдика всё ещё сквозил холодок, и, пожалуй, это меня несколько… огорчало. — Всего три письма, когда надо разослать в пять раз больше? Право, вы меня удивляете и… постойте!
Сын синдика схватил одно из писем, и так и впился в него глазами.
— Ивона! — возмущённо проговорил он, — когда я просил вас взяться за эту работу, я говорил об обязанностях, которые могла бы выполнять моя невеста!
— Разумеется, сударь, — согласилась я.
— Тогда ответьте мне, моя дорогая, — в этом обращении не было уже тех подкупающих ноток, которые так ласкали и пугали меня с самого начала знакомства, — для чего же вы копируете мой почерк?!
— О… — потянула я, несколько сконфуженная этим открытием. Порученная мне работа вызвала к памяти привычный навык, к тому же отточенный напарником до того, что мало какой специалист мог бы обнаружить подделку. Вампиры, при желании, могут не только перенять у человека умение, но и вернуть обратно отчищенным от обычно допускаемых ошибок. Не сказать, чтобы я радовалась подобной учёбе — ни тогда, молоденькой девочкой, которой стали поручать дела, ни потом, когда попала в Бюро безопасности. Нелепость моего промаха меня до необычайности смутила, и я забрала у сына синдика письма — все три — и разорвала на мелкие кусочки.