Напарница
Шрифт:
— Уверена, ваши кредиторы подождут хотя бы до благотворительного концерта, — заметила я, — а там вы будете не столь стеснены в средствах.
Сын синдика остановился и впился в меня взглядом, как раньше смотрел на письмо, в котором я нечаянно подделала его почерк.
— Что вам известно, сударыня?
— О, разумеется, ничего, Дрон Перте! — легкомысленно отозвалась я, чувствуя, что случайное замечание попало в больное место. — Ну, за исключением простой мысли: не будет человек вроде вас вмешиваться в женские дела даже если он души не чает в своей матушке. Скажете, я ошиблась, сударь?
— Нет, и будьте вы прокляты! — выругался сын синдика, поняв, что выдал себя, когда задал вопрос. Теперь мне многое становилось
— Куда вы меня ведёте? — спросила я, поняв, что мы свернули с главных улиц, где стояли самые респектабельные дома, в какую-то глушь, и ни на одном из зданий, мимо которых мы проходили, не было шпаги. — Или решили избавиться, коль скоро не можете жениться?
— Вот уж язык ядовитый! — ругнулся Дрон Перте. — Нет, сударыня, мы с вами идём наносить визит, как и собирались.
— Однако же странное место для приглашённой на ваши концерты, — отметила я, и сын синдика согласился.
— Приезжая, — пояснил он, — вот уж не знаю, почему никто не дал себе труда рассказать барышне, как и что.
— Быть может, и рассказали, но она не послушалась? — предположила я. — А почему мы с неё начинаем визиты? Она какая-то важная особа, что вы не могли отправить ей письмо?
— Она не отвечает на письма, — хмуро ответил сын синдика. — И не принимает гостей.
— Тогда почему же?..
— Потому что, кроме неё, у нас почти никто не может блеснуть музыкальными талантами, — ещё более хмуро объяснил Дрон Перте. — Я слышал, что приезжая барышня замечательно играет на рояле и уговорил матушку устроить концерт, думая улестить её на участие. Но она не дала мне даже попытаться!
— И благотворительный концерт в пользу вашего кармана оказался под угрозой, — заметила я.
Сын синдика напрягся.
— Не только поэтому, сударыня, — холодно ответил он и остановился у дверей дома, настолько грязного, что не представлялось возможным угадать цвет, в который он некогда был покрашен.
— Но если она не принимает гостей, чего вы ждёте от нашего визита? — изумилась я.
— Многого, — коротко ответил сын синдика и взялся за дверной молоток. На стук вышел лакей в острийском костюме, но дейстрийских башмаках и, коротко поклонившись, сообщил, что хозяйка никого не принимает, а если мы к другим жильцам дома, то следовало подойти к крыльцу с другой стороны здания. И хотел уже захлопнуть дверь, когда сын синдика просунул в быстро исчезающую щель ногу и, держась за ручку, настойчиво потребовал приёма. Как бы невзначай он при этом положил свободную руку на эфес шпаги, и лакей отступил внутрь, не решаясь спорить с вооружённым дворянином.
— Вы уж простите, хозяин, — заискивающе произнёс слуга. — Я бы рад пустить, да никого она не принимает, а сейчас и вовсе не может.
— Разве она больна? — уточнил сын синдика и сделал ещё один шаг внутрь.
— Нет, сударь, но она неодета, и…
В глубине дома хлопнула дверь, и лакей облегчённо выдохнул.
— Я хотел сказать, милостивый хозяин, хозяюшка ушла на прогулку.
— А когда вернётся, не знаешь? — усмехнулся сын синдика.
— Не знаю, милостивый хозяин! — подтвердил лакей. Дрон Перте, вместо того, чтобы возмутиться столь очевидной ложью, протянул слуге монету в пять грошей и, кивнув мне, спустился с крыльца. Дверь захлопнулась с неприличной поспешностью, но сын синдика только усмехнулся и подал мне руку.
— А теперь, сударыня, поторопимся, коль скоро мы
— Сударь? — возмутилась я. — Вы хотите сказать, что нарочно затеяли этот спектакль и вовсе не надеялись на встречу?
— Разумеется, — не стал отрицать очевидное авантюрист. — Я подметил, что дейстрийская барышня уходит из дома всякий раз, как к ней являются с визитом. Уж не знаю, зачем она это делает, не то из щепетильности, не то боится, что к ней всё же прорвутся силой. Но не мог же я сам останавливать незнакомую девушку на улице и набиваться в знакомство! А вот с вами мы всё проделаем быстро и элегантно.
— Но, послушайте, сударь, мне бы тоже не хотелось насильно набиваться на знакомство с посторонней дамой! — запротестовала я, увлекаемая Дроном Перте по грязной улочке.
— Вам-то как раз и не придётся, сударыня, — загадочно ответил авантюрист, и мы свернули за угол, чуть не сбив с ног хрупкую девушку в дейстрийском костюме для прогулок.
— Прошу прощения, сударыня, — по-дейстрийски извинился Дрон Перте и отвесил самый низкий острийский поклон, на который только был способен. Девушка окинула его равнодушным взглядом, небрежно кивнула, потом так же равнодушно посмотрела на меня. Я попятилась, в тщетной попытке спрятаться отступая за спину своего спутника, но было уже поздно. Лицо дейстрийки прояснилось, и она с громким криком: «Кати!» бросилась мне на шею. Кто-то остановился и с интересом поглядел на нашу сентиментальную группу. Я беспомощно оглянулась на сына синдика, и он действительно не подвёл: одной рукой схватил барышню за запястье, заставив выпустить меня, другой рукой распахнул дверь в стене ближайшего дома и втолкнул нас обеих внутрь. Мы оказались в плохо освещённым помещении, больше всего походившем на низкопробный трактир: о чём говорила и длинная стойка рядом с дверью, и невысокие столики некрашеного дерева, вокруг каждого из которых стояли такие некрашеные скамьи. На стойку опиралась молоденькая девица в непристойно-откровенном платье, а с другой стороны стояли два скрипача и один кларнетист, при виде нас заигравшие разудалую музыку самого скверного качества. Противоположный от музыкантов угол был отгорожен тяжёлой чёрной занавесью, и, повинуясь взгляду сына синдика, именно туда поспешила выскочившая из-за стойки девица.
— Свечу зажжёт, — пояснил сын синдика, бросая заговорщический взгляд музыкантам. Эти простые слова привели опешившую от наглости авантюриста барышню в чувство, и она решительно потребовала:
— Уберите от меня руки, сударь! И извольте объяснить ваше поведение, коль скоро вы благородный человек.
Один из скрипачей опустил скрипку и запел пьяным голосом под аккомпанемент своих товарищей. В двух шагах от чёрной занавеси распахнулась тяжёлая дверь, за которой можно было увидеть высокое крыльцо и улицу чуть пошире той, которую мы только что покинули. В таверну зашла грязная нищенка, распространяя вокруг себя дурной запах, и уселась на ближайшую к двери лавку. Девица выскочила из-за занавеси и бросилась к новой клиентке, а Дрон Перте, не отвечая на вопросы, подтолкнул нас обеих к углу.
— Проследи, — кинул он девице, чьё чёрное платье было ещё более коротким, чем это требует острийская мода даже для низших сословий, и та поспешно закивала, расплывшись в подобострастной улыбке.
— Объяснитесь, сударь! — снова потребовала барышня, когда сын синдика втолкнул нас за занавесь, за которой мы увидели круглый лакированный столик на фигурных ножках и четыре стула, подходившие к нему по стилю. — По какому праву вы позволяете себе подобное обращение?
— Я приношу свои извинения, сударыня, — как ни в чём ни бывало отвечал Дрон Перте, — если испортил чувствительную сцену, которую вам вздумалось разыграть посреди улицы. Но, коль скоро моей спутнице представление не доставляло удовольствие, я решил предоставить вам возможность поговорить наедине, не привлекая лишнего внимания.