Наперекор земному притяженью
Шрифт:
— Василий Федорович! Эта деревня, подождите, взгляну… — Денисов поближе поднес трофейный фонарик. — Скрештувка или Скрегитовка, не разобрал точно. Партизаны говорили, в ней немцев много и укрепились они неплохо. Наверно, разведка напоролась.
— А где соседи наши? — спросил Симбуховский.
— Соседи? Вы же знаете, тридцать первый полк пошел на Деражне, вот сюда. Это недалеко…
— Эту Скрештувку или Скрегитовку — название какое-то скрипучее, черт его возьми… Да черт-то ее не возьмет, нам придется. А брать надо. Не обходить, а брать. Мы в голове, за нами дивизия. Тут подумать надо. Вот дороги, которые от деревни идут. У немцев здесь наверняка есть силенки. Эти дороги
— Товарищ майор, разрешите мне! Четвертый эскадрон возьмет и удержит перекресток, — прикладывая руку к кубанке, уверенно произнес комэск капитан Кухарев, Симбуховский на минуту задумался:
— Нет! Я уже вызвал второй эскадрон. Перекресток оседлает Зенский. Твои соображения, старший лейтенант…
— Я думаю закрепиться на перекрестке тут и тут, — Зенский показал районы на карте начальника штаба, — Так мы оседлаем обе дороги. Но у немцев наверняка телефон между селами есть. Обрубим связь, чтоб своих не предупредили.
— Возьмите с собой бронебойщиков и ручные пулеметы. Пушек я вам не дам — они здесь нужнее. И не шуметь. Разведку веди, а ко мне связного пришли. Телефон… не знаю, сможете ли протянуть? Мой КП пока будет здесь. Ну, давай, старшой, ни пуха…
Зенский молча объехал строй своих казаков, скомандовал:
— По копям!
Через полчаса разгорелся бой на перекрестке, там, куда пошел эскадрон Дмитрия Зенского. Страшное предчувствие его оправдалось. Пуля, попав в медаль «За отвагу» и смяв ее, вошла в сердце. Это случилось 30 января 1944 года.
Остальные эскадроны, обойдя этот перекресток по лесной дороге, ворвались в Скрегитовку.
Тяжелое впечатление оставляли села и деревни, через которые проходил наш путь в январские дни сорок четвертого года. Все было разрушено, сожжено. Местные жители ютились в погребах и в землянках.
Развалины пожарищ покрыл чистый, белый снег. Казалось, нет и не может быть ничего живого в этой мертвой, страшной пустыне. И вдруг снег в каком-нибудь месте начинал подниматься и отваливаться в сторону. Из-под крышки погреба, в облаке пара, появлялась фигурка ребенка. Почти голое и босое дитя, увидев нашу колонну и тут же забыв, по какой нужде оно вылезло из своего убежища, наклонялось к дыре, что-то кричало вниз. Из дыры вылезали на белый свет такие же голоногие обитатели: дряхлые старики да старухи.
Полк шел по направлению к Сарнам. По морозной, обледеневшей дороге кони, постоянно оскальзываясь, а то и падая, срывая подковы, тянули сани. Полозья на санях за два перехода стирались, поскольку были без подрезов.
Сани в эскадронах и в батареях мы делали сами, стальных полос для полозьев достать было негде. Днем от талого снега валенки раскисали, ноги в них прели, а ночью, когда мороз усиливался, валенки промерзали насквозь так, что невозможно было пошевелить пальцами.
В районе сарненских болот встретился нам партизанский отряд. Вооружены партизаны были в основном трофейными автоматами, пулеметами. За поясом у каждого — немецкие гранаты на длинных деревянных ручках. Наши ребята их почему-то «Макагонами» звали. В хвосте партизанской колонны, а она растянулась почти на километр, плелись табунок лошадей и стадо коров с телятами. За ними — обоз. На бричках — мешки, тюки, ящики, столы, стулья — словом, полное хозяйство. Везли с собой и раненых. Партизанский отряд перебазировался в другой район Ровенщины, за Горынь.
Последние рейды совершали только ночами. Еще жестче стала дисциплина на маршах. Курить категорически
Здесь, на пашем участке, сплошной линии фронта не было: немцы отсиживались по хуторам да селам. Но сегодня быть бою. С минуты на минуту вернутся наши разведчики, и тогда… Что будет тогда, знают лишь те, кто уже бывал в боях. А таких в полку и половины не осталось. После осенних боев в полк прибыло молодое пополнение, еще и пороху не нюхавшее. А глядишь и на тех, и на других — беззаботность выказывают.
Старики, бывалые, — те спокойнее. Но это только внешне. Покуривают, переговариваются между делом. Кое-кто без надобности перекладывает свое немудреное имущество, состоящее из одной переметной сумы, с правой стороны седла на левую, долго разглядывая при этом каждую мелочь. Другой, говоря что-то соседу, вдруг умолкнет на полуслове, задумается, а потом, заметив удивление на лице собеседника, торопливо отойдет к коню или повозке, делая вид, что ищет что-то. А вот новички радуются передышке, как щенята, и знать не хотят, что кому-то из них вот-вот стонать и плакать от pan. А некоторые, может быть, и смеются-то в последний раз.
Вспомнилось, как однажды после боя проходил я мимо санчасти. Около крыльца небольшой хатенки санинструктор перевязывал молодого бойца, а тот расспрашивал его и сидящего рядом, ждущего перевязки пожилого казака:
— А это долго будет заживать? Меня что, отправят сейчас в госпиталь?
— Да, отправят, отправят. Помолчи только немного, тебе вредно разговаривать, — отвечал ему санинструктор.
Наискосок от левого плеча под правую руку медик уже намотал ему несколько бинтов, но и через них проступало темно-красное пятно. Парень еще что-то хотел спросить у казака, но тут у него изо рта потекла кровь. Он стал вытирать рукой подбородок, недоуменно глядя на окровавленную ладонь. Потом машинально вытер руку о брюки. И вдруг запрокинул голову на спину и медленно опустился на руки санинструктору.
— Ну вот, и отвоевался парень. Совсем еще мальчишка, — тихо произнес пожилой казак…
Привал кончался. Облака разошлись, и выглянуло скупое, зимнее солнышко. На верхушках деревьев, на хвое радужным разноцветьем заблестели тающие льдинки.
Где-то, невидимый, долбил кору дятел. Удары его клюва, как автоматные очереди, слышались то отчетливее, то глуше.
Полк двинулся дальше. Шли по лесу часов до четырех дня. Наконец от головы колонны донеслась команда:
— Стой! Слезай!
Спешились, подошли к опушке. Слева — большой луг. За ним виднеются вдалеке какие-то постройки.
Взводы первого эскадрона, развернувшись цепью, подвигались к той стороне луга короткими перебежками. Стрельбы не было. Противник то ли выжидал, то ли не заметил еще наших казаков. Через какое-то время до нас докатилось не очень дружное «Ура-а-а!». И тут же раздался треск автоматов. За несколько минут луг стал неузнаваемым от оспин разрывающихся мин. Минометы били откуда-то из-за построек, к счастью, с перелетом. На нашей стороне разрывные пули защелкали по ветвям деревьев так, словно автоматчики стреляли у пас за спиной.