Наполеон Бонапарт
Шрифт:
Австрийским послом в Париже в ту пору был граф (позже князь) Клемент Меттерних. В январе 1848 года молодой Фридрих Энгельс в статье «Начало конца Австрии» предсказал скорый конец человеку, в течение многих лет управлявшему «скрипучей государственной машиной» Австрии — «трусливому мошеннику и вероломному убийце Меттерниху» [981] . Не часто предсказания сбывались с такой быстротой. Через два месяца, в марте 1848 года, Меттерних, переодевшись в чужую одежду, бежал из Вены в Англию, спасаясь от народного гнева.
981
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 471.
В 1808 году он был на сорок лет моложе; то был успешно дебютировавший дипломат — элегантный, умный, лживый, дамский угодник и вкрадчивый собеседник, еле умевший прятать свои пороки под внешним лоском светского молодого человека, казалось бы думавшего только о том, как рассеять свой сплин. В поисках мнимых развлечений он завел широкие связи в Париже, и в частности подозрительную дружбу с Талейраном и Фуше, которую он делил (как и все остальные связи — келейно) с графом
982
Fouche. Memoires, t. II. Paris, 1824, p. 180–182.
При всем том при несомненной внутренней склонности к предательству и вероломству, делавшей его особенно изобретательным в разного рода обманах, Меттерних как политик, как дипломат допускал поразительные просчеты и ошибки, но у него был счастливый дар замечать и регистрировать только ошибки других; свои собственные он никогда не признавал, и эта непоколебимая убежденность в своей постоянной и, если так можно сказать, универсальной правоте позволила ему удержать почти на полвека репутацию выдающегося государственного деятеля [983] .
983
«Aus Metternich's nachgelassenen Papieren», Bde 1–8. Wien, 1880–1884 (я пользуюсь чаще французским переводом: Paris, 1880–1889); А. О. Meyer. Furst Metternich. Berlin, 1929; Bertier de Sauvigny. Metternich et son temps. Paris, 1959; см. также интересную, но спорную работу Г. Киссинджера: Н. A. Kissinger. A World restored (Europe after Napoleon). New York, 1964.
15 августа на большом дипломатическом приеме Наполеон спросил Меттерниха, против кого Австрия — вооружается. Австрийский посол все отрицал; он стремился убедить императора в глубочайшем миролюбии Габсбургов. Наполеон не стал оспаривать доводы Меттерниха, но беседа с ним укрепила его во мнении, что в Вене готовятся к войне [984] .
С июня 1808 года слухи о близкой войне между Австрией и Францией стали распространяться первоначально в узкой дипломатической сфере, а затем и в более широких кругах. Барон Штакельберг, царский посол при берлинском дворе, доносил в Петербург, что во французских войсках, расположенных в Пруссии, с весны стало крепнуть мнение о близости разрыва между державами [985] . Но само появление этих слухов было в сущности их опровержением. Давно уже было установлено — и Жак Годшо недавно справедливо напомнил, что это стало как бы аксиомой, — наполеоновская стратегия основывалась прежде всего на внезапности [986] . Между тем слухи о вероятности войны между Францией и Австрией вновь и вновь возникали. И в июле, и в августе Штакельберг снова сигнализировал в Вену и Париж об усиливающихся разговорах о близости войны [987] .
984
Полный отчет о беседе 15 августа 1808 года дан в приложении к донесению Толстого (сб. РИО, т. 89, стр. 646–649).
985
АВПР. МИД, канцелярия, 1808, дело № 422, Штакельберг Куракину из Кенигсберга 4 (16) июня 1808 г., л. 9.
986
J. Godechot. Napoleon. Paris, 1969, p. 123.
987
АВПР. МИД, канцелярия, 1808, дело № 422, Штакельберг Куракину 6 (18) июля, л. 13; Толстому 1 (13) августа 1808 г., л. 32.
Наполеон в действительности не хотел тогда войны с Австрией. Не потому, что он обещал солдатам, что больше не будет войны; ему не раз случалось нарушать обещания, и это его не смущало. Война эта была не нужна: по Пресбургскому миру он получил от Австрии все, что она могла дать, а свержение династии Габсбургов не входило в его задачи. Он знал, что во Франции не хотят новой войны, и он сам превосходно понимал, что страна нуждается в мире. Главное же, что заставляло его уклоняться от австрийской войны, — незавершенность, чтобы не сказать хуже, начатого им «испанского дела». Ввязываться в войну на востоке до того, как будет достигнута победа на юге, противоречило всему его опыту ведения войны.
Для предотвращения войны с Австрией, как и для решения многих иных задач, у Наполеона в резерве сохранялось мощное средство, приберегаемое им для крайнего случая, — союз с Россией.
Союз этот продолжал занимать во внешнеполитических расчетах Наполеона главное место. Он ценил его чрезвычайно высоко, считал важнейшим своим достижением предыдущих лет и возлагал на него и в будущем большие надежды. В этом легко удостовериться, обратившись к деловой переписке Наполеона 1807–1808 годов, в особенности к его письмам к Савари, Коленкуру, а также к Жозефу и Евгению Богарне [988] .
988
Сб. РИО, т. 83 (СПб., 1893), № 1, 17–19, 28, 37, 39, 40–41, 46–47, 55, 74; т. 88 (переписка с июня 1807 по апрель 1808 года), 89 (переписка до Эрфурта); Caulaincourt. Memoires, t. I.
Эрфуртское свидание двух императоров, давно уже предусмотренное, состоялось лишь в сентябре — октябре 1808 года в обстановке, неблагоприятной
989
АВПР. МИД, канцелярия, 1808. Erfurt, дело № 3239, собственноручные записи Александра I, л. 2, 3.
Но укрепление дружбы с Россией было Наполеону крайне необходимо. Накануне Эрфурта, 8 сентября, Наполеон подписал наконец с прусским королем договор о выводе французских войск из Пруссии [990] . Это было сделано, конечно, не ради прусского короля, а ради Александра.
Эрфуртское свидание или, вернее, эрфуртские торжества, длившиеся две недели, проходили в двух строго разграниченных сферах. Официальная, парадная сторона Эрфурта, обращенная лицом к многолюдному, блестящему эрфуртскому обществу — «партеру королей», титулованной знати, владетельным князьям, дипломатам, маршалам, генералам, министрам, сановникам, знаменитостям искусства, первым красавицам Европы, представляла все совершаемое на сцене главными действующими лицами — а их было всего два — в розовом, почти идиллическом свете. Разыгрывались трогательная неизменность чувств, вечность дружбы двух значительных, каждый по-своему, государей, нерушимость союза двух могущественных империй, полное взаимопонимание, обоюдное глубокое уважение. Глядя на этих улыбающихся, оживленных собеседников, рука об руку прогуливающихся но залитым светом залам эрфуртского дворца или появляющихся верхом на конях в лесу за городом в сопровождении почтительно следующей поодаль блестящей свиты расшитых золотом генеральских мундиров, султанов, плюмажей или вечером — в ложе театра, всегда рядом, вместе, все с той же дружественной улыбкой, — кто мог бы усомниться в прочности союза? [991]
990
Размер контрибуции был установлен в сто сорок миллионов франков. В Эрфурте Александру I удалось добиться снижения контрибуции на двадцать миллионов франков.
***
A. de Clercq. Op. cit., t. II, p. 270–273.
991
Об эрфуртском свидании см.: ВПР, т. IV, М., 1968, № 155, 158–162, стр. 645–647, 649–650; сб. РИО, т. 89, № 209–213; «Дипломатические сношения России и Франции… 1880–1812», т. 1 — II. СПб., 1905; «Русская старина», 1899, т. 98, кн. IV; Corr., t. 17, N 14348—14354, 14364—14374; R. Savary. Memoires. t. Ill; Caulaincourl. Memoires, t. I. Paris, 1933, p. 244–276; Талейран. Мемуары, стр. 183–218; G. Lacour-Gayet. Talleyrand, t. II, p. 238–254; E. Dard. Op. cit., p. 203–217 etc.
С этой показной стороны, как представление, как бьющая на внешний эффект демонстрация незыблемости франко-русского союза, Эрфурт, безусловно, удался Наполеону. Эти две недели развертывались как феерия торжественных приемов, балов, спектаклей, званых обедов, концертов, сменяющих друг друга в разнообразной и всегда интересной программе. Пребывание в Эрфурте на два дня было прервано поездкой в Веймар — Афины Германии. Герцог Карл-Август позаботился о встрече именитых гостей. Здесь было все — от охоты в парке, где под ружье августейших стрелков счастливо «попадались» олени и лани, до старомодных театрализованных приветствий цветами и стихами. Чутье большого актера вдохновляло Наполеона на удачные импровизации. На строгом, чинном обеде на шестнадцать персон — только для государей — он озадачил монархов, собравшихся за столом, удивительными познаниями в области германской истории. Когда один из собеседников, говоря о «Золотой булле», датировал ее 1409 годом, Наполеон его поправил: «Она была обнародована в 1356 году, в царствование императора Карла IV». На почтительный вопрос, как и когда его императорское величество мог изучить столь специальный предмет, Наполеон, чуть задумавшись, ответил: «Когда я был младшим лейтенантом артиллерии…» Он на мгновение остановился, еще раз оглядел важно восседающих за столом, установленным серебряной посудой, хрусталем, яствами, монархов и поправился: «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом артиллерии в Балансе… я много читал». В присутствии российского императора, баварского короля из династии Виттельсбахов, владеющих троном с XII века, вюртембергского, саксонского, вестфальского королей и десяти других германских государей это небрежно-горделивое «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом» было как грозное сверкание молнии. На время все замолчали.
Еще ранее в Эрфурте он вел долгие беседы с Гёте и Виландом. То были беседы равных. Император заставлял ждать в приемной германских монархов, но старался подчеркнуть свое уважение к прославленным писателям Германии.
Особое внимание было оказано Гёте. Наполеон приветствовал его словами: «Vous etes un homme». Буквально это надо было перевести: «Вы человек». Но в его устах эта краткая формула значила, конечно, больше: «Вы настоящий человек!» или даже «Вы великий человек!». Беседа шла преимущественно о вопросах литературы. Наполеон признался, что он семь раз перечитывал «Страдания молодого Вертера» и брал эту книгу с собой во время египетского похода. Но конец романа представлялся ему неудачным: он ставил под сомнение мотивы самоубийства Вертера. Гёте смеялся и, отчасти соглашаясь, доказывал, что автор имеет право и на такое художественное решение, которое производит наибольшее впечатление на читателя.