Наполеон Бонапарт

Манфред Альберт Захарович

Ради чего велась эта война? Какова была ее цель? Шампаньи в докладе, опубликованном в «Moniteur» и редактированном Наполеоном, заявлял, что эта война ведется ради безопасности Франции; она призвана освободить Испанию от ига «тиранов моря… врагов мира» — Англии. «Английское золото, интриги агентов инквизиции… влияние монахов» объявлялись главными источниками смуты. Но наряду с этими утверждениями, как будто воскрешавшими дух прокламаций 1796 года, в том же докладе звучали прямые угрозы «испанской черни», стремящейся к господству [1003] .

1003

Corr., t. 17, N 14289, p. 482–486, 1 septembre 1808.

В разговорах с глазу на глаз, без посторонних Наполеон выражал свои мысли гораздо более откровенно. «Надо, чтобы Испания стала французской… Это ради Франции я завоевываю Испанию» [1004] ,— говорил он Редереру, предлагая ему

пост министра финансов при короле Жозефе.

В послании Сенату Наполеон писал: «Я возлагаю с доверием новые жертвы на мои народы… они необходимы для достижения всеобщего мира… Французы, у меня нет других целей, кроме вашего счастья и безопасности ваших детей» [1005] . Но после стольких лет войны словам о мире переставали верить. Народ не хотел больше войны, он был ею пресыщен. И даже люди далекие от политики не могли не задуматься над вопросом, почему для достижения мира необходимо, чтобы на испанском троне сидел брат императора. Разве безопасность французских детей зависит от того, какой престол занимает Жозеф Бонапарт — неаполитанский или испанский?

1004

Roederer. Oeuvres, t. Ill, p. 536.

1005

Corr., t. 17, N 14293, p. 487–488; Message au Senat, 4 septembre 1808.

В узком кругу, защищенном от всепроникающих глаз и ушей полиции, политика императора подвергалась более резкому и открытому осуждению. Дени Декри, бессменный морской министр, в молодости, до Тулона, приятель капитана Бонапарта, затем державший перед ним руки по швам, в 1808 году получивший титул графа, а позже герцога, говорил людям, которым доверял: «Он (император) сошел с ума, он полностью сошел с ума. Он погибнет сам и погубит всех нас» [1006] . Родной брат Жозеф, король Испании, ради которого велась эта война, во время недолгого своего пребывания в Мадриде окружил себя людьми вроде маршала Журдана, известными фрондой против Наполеона, и говорил своим приближенным, что его долг — защитить своих новых подданных от тирании Наполеона [1007] . Коленкур в Эрфурте в доверительной беседе с императором набрался храбрости сказать, что избранная им система действий, его политика в Германии, в Испании внушают всем страх, все чувствуют себя под угрозой. «Какие же планы мне приписывают?» — спросил Наполеон. — «Господствовать одному». Наполеон пытался оправдать свои действия непредвиденными обстоятельствами— кознями одних, бездарностью других [1008] .

1006

G. Lefebvre. Napoleon, p. 303.

1007

L. Madelin. Histoire du Consulat et de I'Empire, t. VII, p. 228.

1008

Caulaincourt. Memoires, t. I, p. 247–249.

Находились люди, полагавшие, что нельзя останавливаться на полумерах и ограничиваться кулуарной критикой. Летом 1808 года были арестованы генералы Мале, Гюне, Дютерт и несколько офицеров; им инкриминировалась подготовка антиправительственного заговора в целях восстановления Республики. По-видимому, к заговору были причастны Серван, Ланжгоине и, вероятно, Буонарроти; Наполеон дал директиву Фуше не предавать дело огласке [1009] . Он не хотел никому давать повода ставить под сомнение его популярность в империи. То ли Фуше, воспользовавшись этими директивами, не захотел выяснить дело до конца, то ли заговор еще полностью не созрел, но дело было приглушено, хотя и внушало Наполеону немалые опасения: он подозревал причастность к нему Бенжамена Констана, Гара и, возможно, Лафайета [1010] и был уверен, что в деле участвуют «анархисты». Мале был объявлен сумасшедшим, но деле не было выяснено до конца. В письме к Камбасересу 29 июня Наполеон писал: «Невозможно быть более недовольным, чем я, поведением министра полиции» [1011] . Он требовал, чтобы за Фуше следили. Образ действий герцога Отрантского вызывал худшие опасения. «Что это — сумасшествие или насмешка со стороны этого министра? — спрашивал он Камбасереса две недели спустя. — Объясните мне роль Фуше во всех делах. Он сошел с ума? К чему он стремится?» [1012] . И все-таки, несмотря на крайнее раздражение и обоснованные подозрения против Фуше, Наполеон оставил его на прежнем посту.

1009

Lecestre. Op. cit., t. I, N 289, Bayonne, 13 juin; B. Melchior-Bonriet. La conspiration du general Malet. Paris. 1963; H. Gaulert. Conspirateurs au temps de Napoleon I. Paris, 1962.

1010

Lecestre. Op. cit., t. 1, N 290, 292, 295, 297.

1011

Ibid., N 310, p. 212.

1012

Ibid., N 315, 13 juillet 1808.

Наполеон

Бонапарт видел грозные симптомы общественного недовольства, проявлявшиеся то в том, то в этом. Фронда Декре, брюзжание Жозефа, прямо высказанные возражения Коленкура, тайные козни Фуше, республиканский заговор — разве все это не были звенья одной цепи? Император не хотел в том признаться даже наедине с собой. Ему все еще казалось, что народ боготворит его, что могущество его беспредельно, что ему стоит только сдвинуть брови, и все враги будут мгновенно повержены. Удивительным образом именно в этот поздний час империи, когда кризис режима с каждым днем становился очевиднее, у императора крепла уверенность в том, что ему все дозволено, что он может достичь всего, чего захочет, что все подчиняется его воле. Когда в Испании во время невероятно трудных переходов через обледенелые горные хребты, защищаемые храбрыми до отчаянности испанскими патриотами, один из офицеров в ответ на данный ему приказ непосильной операции воскликнул: «Это невозможно!», Наполеон возразил холодно и убежденно: «Этого слова для меня не существует; я его не знаю». С тех пор он не раз повторял этот понравившийся ему собственный афоризм; он его дополнял: «Не нужны ни «если», ни «но»; надо достичь успеха — и это все».

То было странное и всевозраставшее самоослепление. Он убеждал других и незаметно сам проникался верой в неодолимое могущество воли, в свое всесилие. Это было логическим завершением всего предшествующего жизненного пути: жестоких разочарований, потери веры, удивительной цепи почти фантасмагорических успехов и на этой почве духовного одичания. Пушкин с его поразительным даром афористических обобщений сумел свести весь этот сложный, многосторонний комплекс противоречий к двум изумляющим глубиной мысли строчкам:

Тебя пленяло самовластье Разочарованной красой [1013] .

Через десять дней после возвращения в Париж из Эрфурта, 29 октября, Наполеон покинул столицу; он сам стал во главе армии, двинувшейся в Испанию, чтобы смыть позор Байлена и Синтры.

Армия Наполеона, словно огненный смерч, прошла через Испанию, все сокрушая на своем пути. То были лучшие солдаты империи: ветераны Маренго, Аустерлица, Иены — императорская гвардия. Самые прославленные полководцы — Ланн, Ней, Сульт, Бессьер, Гувион Сен-Сир — шли под командой императора. Наполеон бросил против Испании все лучшее, что он имел, и уже одно это доказывало, какое огромное значение он придавал сокрушению противника, которого вчера еще презрительно называл «испанской чернью».

1013

А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. т. II, стр. 63.

Такой армии ничто не могло противостоять: ни регулярные части, ни партизанские отряды. Они откатывались под ударами железных полков. Все же при переходе через горные хребты Сьерра-де-Гвадарама французская армия натолкнулась на яростное сопротивление испанцев. Сражение при Сомоснерра 30 ноября, в котором особенно отличились польские полки, было выиграно ценой огромного напряжения. Дорога на Мадрид была открыта. 4 декабря Наполеон вступил в столицу Испании. Некоторое время у него были колебания: восстанавливать ли Жозефа, показавшего полную неспособность и к тому же весьма сомнительного в смысле профранцузских и даже братских чувств, на испанском троне? Не лучше ли оставить заботы о лукавом, вероломном старшем брате? Но привитое с детских лет чувство клана взяло верх. Он приказал Жозефу оставаться подальше от карательной армии; он не должен пачкать своих рук кровавой расправой, он должен вернуться в Мадрид «хорошим», «добрым королем» [1014] .

1014

Corr., t. 18, N 14301, 14387, 14430, 14440, 14444, 14460, 14499, 14518, 14522; И. Майский. Испания 1808–1917. М., 1957.

Едва лишь вступив в Мадрид, 4 декабря Наполеон за своей подписью опубликовал декреты, свидетельствовавшие о том, что он еще не все забыл из уроков социальной стратегии. Первым декретом объявлялись отмененными на всей территории Испании феодальные права. В равной мере объявлялись уничтоженными и все личные привилегии и права, связанные с феодальным законодательством. Вторым декретом отменялись и запрещались суды инквизиции. Все имущество, принадлежавшее инквизиции, подлежало секвестру и поступало в распоряжение государства. Другими декретами на одну треть сокращалось количество монастырей в стране и монастырское имущество (закрытых монастырей) поступало в собственность государства. Монастыри и религиозные конгрегации ставились под контроль государства. В стране уничтожались все таможенные барьеры и иные искусственные преграды, установленные между провинциями государства.

Мадридские декреты Наполеона 4 декабря 1808 года имели ярко выраженное антифеодальное содержание; их прогрессивный характер не вызывал ни малейших сомнений. Недостаток этих декретов был не в их характере — в способе, которым они навязывались испанскому народу. Мадридские декреты не сыграли и не могли сыграть той роли, на которую рассчитывал Наполеон. Испанский народ отверг их с порога: он их не принимал не потому, что они были плохи или могли быть лучше, а потому, что это были законы завоевателей. Испанцы хорошо ли, плохо ли, но сами хотели решать свои дела. Во французах они видели только завоевателей и не прислушивались ни к увещеваниям, ни к угрозам, они сплачивались во имя единой великой цели — защиты родины от чужеземцев, от французов.