Наполеон и женщины
Шрифт:
Потом, «запустив руки в теплую глубину ее шелковых юбок с кружевными оборками, перешел на лирический тон и стал петь дифирамбы ее таланту, ее глазам, нежной коже, белокурым волосам, изящным изгибам ее тела. Луиза, покоренная, молча позволяла себя трогать, мять, щекотать, в мечтах уже воображая себя м-м Помпадур великого человека, который ее желал»'.
Наконец Первый Консул отнес девушку в смежную комнатку, раздел и положил на кровать, нетерпеливо, словно перед битвой, он разделся, засунул в нос понюшку табака и бросился в объятия Луизы.
Он обнаружил
Связь Бонапарта с Луизой Роландо продолжалась недолго. Жозефина, информированная о свидании 25 июня, мигом выехала из Пломбьера и в Мальмезоне закатила мужу жуткую сцену. Первый Консул, весьма смущенный, перевез актрису в один из лучших столичных особняков, пообещал супруге вести себя примерно и вернулся к соблюдению Гражданского Кодекса.
Луиза Роландо покинула Комическую Оперу в 1806 году и стала директрисой театра Ганд. Через год она вернулась в Париж. Однажды вечером, когда она сидела у камина, загорелось ее платье и она сгорела заживо.
Некоторые добавляют к списку м-м Бранчу как первую актрису, «облюбованную» Бонапартом.
Но Луиза — а до нее Грассини возбудили у Бонапарта вкус к актрисам. Пять месяцев спустя, 20 ноября, его сердце было покорено м-ль Жорж, красавицей со скульптурными формами, которая в пятнадцать лет дебютировала во Французском театре в роли Клитемнестры в «Ифигении в Авлиде».
В тот же вечер Бонапарт навел справки об этой мясистой девице и узнал, что ее настоящая фамилия Веймер, что ее родители управляют маленьким ярмарочным театром, в Амьене, что ее дарование открыла актриса м-ль Рокур, известная лесбиянка, что у нее была короткая связь с Люсьеном Бонапартом, а сейчас она живет на содержании польского князя Сапеги.
Получив все эти сведения, Бонапарт отправил к м-ль Жорж Констана.
Мадемуазель, изрядно напуганная, последовала за лакеем во дворец Сен-Клу, где в то время расположился Бонапарт. Здесь ее встретил Рустан и провел в гостиную, где она, дрожа, забилась в кресло. Но предоставим ей самой описать наивным языком старлетки ее первую встречу с Бонапартом:
"Консул с ног до головы был в шелку: белые атласные штаны до колен, зеленый мундир с красными обшлагами и воротником, шляпа под мышкой. Я встала. Он подошёл ко мне, поглядел на меня своим неповторимым чарующим взглядом, усадил на широченный диван, поднял мою вуаль и небрежно бросил ее на пол. Мою любимую вуаль! Я была расстроена.
—Как дрожит ваша ручка! Вы боитесь меня, я кажусь вам ужасным. А я нахожу Вас красавицей, и вчера я захотел выразить свое восхищение. Выходит, что я был более любезен и вежлив, чем Вы.
— Как это, месье?
— Как? Я послал Вам после спектакля Эмилия три тысячи франков, чтобы отблагодарить Вас за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я думал, что Вы попросите разрешения прийти ко мне, чтобы тоже выразить благодарность, а прекрасная и гордая Эмилия не пришла.
— Но я не осмелилась, я не знала… — робко пробормотала я.
— Это не извиняет Вас; значит, Вы меня боитесь?
— Да.
— И сейчас?
— Еще
Консул рассмеялся от всего сердца.
— Как ваше имя?
— Жозефина-Маргарита.
— Имя Жозефина я люблю, но лучше я буду звать Вас Жоржина, ладно. Хотите?
(Это имя осталось за мной в семье императора).
— Вы молчите, дорогая Жоржина.
— Здесь очень яркое освещение, если можно его убавить, мне кажется, я буду чувствовать себя свободнее.
— Пожалуйста, дорогая Жоржина. Он вызвал звонком Рустана.
— Потуши люстру. Этого достаточно?
— Нет, если можно, еще половину этих огромных канделябров.
— Пожалуйста. Ну как теперь, не темно?
— Нет, хорошо.
Казалось, Консул, утомленный чрезмерною почтительностью окружающих, — находил вкус в безыскусственности юной девушки, — это было ему внове.
— Ну, Жоржина, расскажите мне о вашей жизни… Он был так добр, так прост, что мой страх испарился.
— Но я боюсь Вам наскучить. И я плохо рассказываю.
— Это не имеет значения.
Я начала рассказывать о своей коротенькой жизни, в своих невзгодах…
— Дорогая малышка, Вы были бедны, но как теперь? Откуда у Вас эта прекрасная кашемировая шаль, эта кружевная вуаль?
Конечно, он все знал. Я рассказала ему о своих отношениях с князем Сапегой.
— Хорошо, что не лжете; мы будем видеться с Вами, но Вы не будете афишировать наши отношения, обещайте мне это.
Он был так нежен, так деликатен, он не оскорбил моей стыдливости чрезмерной поспешностью и даже, казалось, был рад встретить робкое сопротивление. Боже мой, я не утверждаю, что он был влюблен, но, несомненно, я ему нравилась. Уступит ли он моему детскому капризу? Преодолеет ли желание овладеть мной сегодня же ночью? Но он был так взволнован, так хотел мне понравиться, что внял моей мольбе:
— Не сегодня; Подождите, я вернусь, обещаю вам. Он уступил, этот человек, перед которым все сгибались. Разве это не прелестно? Мы провели так время до пяти утра. С восьми часов вечера — этого было достаточно.
— Я хотела бы уйти.
— Вы устали, дорогая Жоржина? До завтра; ведь Вы придете?
— Непременно, я буду счастлива прийти. Вы так добры, гак милы, что Вас нельзя не любить, и я люблю Вас всем сердцем.
Он надел мне шаль, накинул вуаль. Могла ли я думать, что произойдет через минуту с этими вещами! Попрощавшись со мной, он обнял мою голову. Ах, как я была глупа, — я рассмеялась и сказала:
— Вы же обнимаете вуаль князя Сапеги! Он схватил вуаль, разорвал ее на мельчайшие кусочки, кашемировую шаль бросил себе под ноги. Потом он сорвал с моей шеи цепочку со скромным брелоком из сердолика, с мизинца — колечко с прядью седых волос м-м Рокур в медальончике. Колечко он раздавил ногой. О, теперь он не был нежен. «Я не вернусь сюда больше», — подумала я.
Я дрожала. И тут он тихо подошел ко мне.
— Дорогая Жоржина, Вы должны иметь все только от меня. Вы не станете сердиться на меня, это было бы дурно с Вашей стороны и заставило бы меня усомниться в Ваших чувствах.