Наполеон и женщины
Шрифт:
И я увидела неряшливый почерк принцессы, узнала ее безграмотный стиль. Я прочитала:
«Я не могу смириться с мыслью, что мы расстаемся без последнего рандеву. Если Вы не приедете, дома Вас замучат слезами и жалобами. Оставьте ее и приходите к Вашей Каролине. Так же, как всегда. Двери будут отперты. Но не забудьте взять пистолеты — думаю, не надо объяснять, почему это необходимо».
Первые строки вызвали у меня только брезгливость к этой женщине, как всегда обуянной чувственностью. Но последние строки!.. Она требовала этого свидания, прекрасно понимая, что подвергает смертельной опасности и жизнь своего мужа, отца своих детей, и жизнь любовника,
Едва он вошел в ее комнату, она вынула из его карманов пистолеты и проверила, заряжены ли они; потом своей хорошенькой ручкой извлекла из ножен превосходный турецкий кинжал, который Александр всегда брал с собой, если выходил ночью. Проверив пальчиком остроту лезвия, она отпустила «милую шутку» что, дескать, Мюрата есть чем встретить, ежели он вздумает явиться…
Александр сказал мне, что ее поведение как будто заморозило страсть, которую она прежде возбуждала в нем (так же, как и ее записка, которую он прочитал с тем же чувством, что и я сама). Она была изумлена его холодностью, не будучи в состоянии понять ее истинных причин, истолковала ее превратно и с яростью набросилась на него:
— А, ты меня не хочешь, ты уже насытился дома, со своей женой. Ты вернулся к ней, не думая, что я осмелюсь на это свидание?!
— Нет, Вы ошибаетесь, — ответил он спокойно, — она не желает меня знать, она не примет меня. Но, прошу Вас, не будем упоминать ее имени.
Так прошел первый час этого злосчастного рандеву. Она использовала все средства, все уловки, чтобы пробудить хотя бы последний порыв его угасшей страсти. Но повязка спала с его глаз, колдовские чары развеялись. Александр признался мне, что, видя эту женщину, изощряющуюся в своих бессильных похотливых домогательствах, как проститутка, он чувствовал теперь только отвращение. Когда она осознала это, ее обуяла безудержная ярость. Она осыпала его неистовыми угрозами, и он испугался этой фурии, потому что она угрожала и мне.
— О боже, — вскричала она, — вот и рассвет. — Надеюсь, что Мюрат увидит, как ты выходишь, и в свой дом ты вернешься трупом!
— Замолчите, — вскричал Александр, выбираясь из постели, — замолчите же! До сих пор Вы внушали мне отвращение, теперь внушаете ужас! Но запомните, если я узнаю, что Вы посмеете нарушить покой моей жены, я разоблачу Вас! Теперь я угрожаю Вам, и это не пустая угроза! Я не отомщу потихоньку, вся Франция, вся Европа узнают, что Вы такое, и о сегодняшней ночи особенно! Подумайте о моих словах хорошенько!
Она заплакала, бросилась на колени, просила прощения, отказалась от неистовства страсти и жалобной нежностью добилась, наконец, от Жюно акта примирения, который воплотил в себе последний вздох этой злосчастной связи".
Закончив свои признания, Жюно отвез жену в замок Ренси и стал готовиться к отъезду.
В пять часов утра он садился в карету; Лаура прильнула к нему.
— Ты никогда больше не обманешь меня? — спросила она.
Он с улыбкой повел плечами и она встревожено спросила:
— Теперь ты принадлежишь только мне, не правда ли?
— Не бойся теперь ничего…
Но пять минут спустя, за поворотом дороги, Жюно достал из кармана и надел за запястье браслет, сплетенный из волос герцогини Бергской.
Как только ее любовника «заволокла дымка на горизонте его странствий», как выражается в претенциозном стиле эпохи мадам де Салль, Каролина, чья
Этот голубоглазый блондин имел, как говорили, «дар нравиться». Большой любитель хорошеньких женщин, в Фонтенбло он использовал свое обаяние, чтобы переспать со всеми прекрасными придворными дамами, т. е., по формуле знатока этого времени, «крепкогрудыми, с кокетливо-вертлявым задом», то есть этот австриец завладел лучшим достоянием Франции.
Естественно, что месье де Меттерних готов был вступить в любовный поединок с Каролиной, пылкость которой была общеизвестна. И в данном случае великая герцогиня не разыгрывала из себя недотрогу. "Отчасти из кокетства, — пишет об этом мадам Ремюза, — но еще более того из желания использовать этого влиятельного министра в своих честолюбивых замыслах, она стала обхаживать Меттерниха и через несколько дней уже была его любовницей.
Австрийский красавец получил сразу два удовольствия — завести пылкую любовницу и наставить рога самому отважному маршалу Великой Армии. Каждый раз, когда Меттерних обрабатывал Каролину в своей постели, он чувствовал, что берет реванш за Аустерлиц.
О связи венского дипломата и великой герцогини Бергской скоро узнали; Двор был скандализован. Нашли, что сестра императора слишком пылко и отнюдь не в соответствии с официальной процедурой принимает у себя иностранных послов. Все открыто осуждали ее поведение. Неизвестный виршеплет сочинил песенку, которая всем нравилась, хотя была несколько фривольной (если выражаться по-французски), или даже непристойной, или — если назвать по-русски — охальной:
Этот взгляд для меня
Горячее огня!
Этот взгляд, этот взгляд
Ее Светлости!
На меня этот взгляд
Устремлен, говорят,
И стремлюсь я в объятия к ней,
Где еще горячей,
Где еще горячей… — посему мы даем ее в смягченном переводе.
Не обращая на глас хулы никакого внимания, Каролина по-прежнему переживала волнующие моменты «под стеганым одеялом» месье де Меттерниха, «в надежде, — как нам сообщает в свойственном ей претенциозном стиле мадам де Салль, — отдавая свою „драгоценность“, получить взамен корону».
Становясь любовницей австрийского дипломата, Каролина стремилась обеспечить за собой дружбу Австрии.
Еще более пессимистка, чем мадам Императрица, которая говорила с улыбкой: «Если только это продлится!» — Каролина хладнокровно предвидела развал империи, исчезновение Наполеона и падение с головокружительной высоты семьи Бонапартов.
Ее план был прост: получить от своего брата королевство и удержать его после падения режима благодаря поддержке Австрии. Месье де Меттерних не обманул надежд Каролины; как сообщает нам мадам де Ремюза, «он действительно привязался к мадам Мюрат и сохранил это чувство, что позволило ее супругу довольно долго удерживаться на неаполитанском троне».