Наполеон и женщины
Шрифт:
Одну изъ этихъ женщинъ, безъ сомненія, наиболее известную въ качестве писательницы, наиболее облагодетельствованную Консуломъ и императоромъ, мы, пока что, еще не можемъ разоблачить, потому что, какъ бы ни были серьезвы подозренія, они не могутъ заменить матеріальныхъ доказательствъ; но знакомство съ личностями, подобными ей, позволитъ, безъ сомненія, и ее поставить на то место, которое она должна была бы занимать.
Другая, гораздо менее известная, но до последняго времени больше всехъ другихъ оказывавшая услуги всякимъ памфлетистамъ, – это г-жа Водей, которая при провозглашеніи Имперіи была назначена придворной дамой по настоятелыюй рекомендаціи г-на Лекутель де Кантелэ.
Хорошаго происхожденія, – дочь замечательнаго военнаго, Мишо д'Арсона, который при осаде Гибралтара изобрелъ непотопляемыя батареи, выработалъ планъ Голландской кампаніи 1793 г., взялъ безъ единаго ружейнаго выстрела
Когда Наполеонъ въ начале сентября пріехалъ къ Жозефине въ Эксъ передъ своей тріумфальной поездкой по Рейну, г-жа де Водей участвовала во всехъ празднествахъ и всеми силами старалась развлекать повелителя. После возвращенія она решила, что можетъ потягаться съ Имлератрицей, у которой проснулась ревность, решила, что можетъ делать столько же долговъ, сколько делала Жозефина, обставить свой домъ съ роскошью, подобающей фаворитке. Въ хорошенькомъ, маленькомъ замке Тюильери, въ которомъ жили впоследствіи m-lle Рашель и г. Тьеръ, и где теперь монастырь Ассомпціонистовъ, она жила по-княжески, собирали многолюдное, пестрое общество, устраивала празднества.
После первой аудіенціи, которая порядкомъ затянулась, она представила списокъ своихъ долговъ, которые и были уплачены; вторично – тотъ же успехъ; но когда въ третій разъ ода обратилась съ просьбой объ аудіенціи, Наполеонъ решительно отказалъ. «Я не такъ богатъ и не такъ простъ, – сказалъ онъ Дюроку, – чтобы платить такъ дорого за то, что можно получитъ гораздо дешевле; поблагодарите г-жу де Водей за ея доброту ко мне и больше не говорите мне о ней».
Тогда она пишетъ ему патетическое письмо, въ которомъ объявляетъ, что отравится, если ея долги – долги чести! – не будутъ уплачены въ двадцать четыре часа. Дежурный адъютантъ мчится въ Отэй и находитъ ее готовой ко всему, но только не къ самоубійству. Ей тотчасъ же предложили, какъ статсъ-даме, подать въ отставку и вотъ почему ея имя не значится ни въ одномъ имперскомъ альманахе.
Это она, уже немного не въ своемъ уме, предлагала впоследствіи Полиньяку убить Наполеона; это она, впавъ въ глубокую нищету, почти слелая, съ парализованной рукой, носиласъ съ своими Souvenirs du Directoire et de l'Етріге, служившими ей предлогомъ для попрошайничества; и она же, наконецъ, доставила издателю Лядвока те части Мемуаровъ статсъ-дамы, которыя позволили увеличить размеры Мемуаровъ Констана. Это была, по крайней мере, почти сумасшедшая и очень нуждалась. У другихь не было и этяхъ оправданій.
Жозефина, по настоянію Лекутеля, включила г-жу де Водей въ придворный штатъ. У нея было множество протеже такого же или более низкаго сорта, выдвинутыхъ менее значительными покровителями; весь смыслъ пребыванія ихъ при Дворе сводился къ тому, что оне удовлетворяли прихоти Наполеона. Но со стороны Жозефины въ этомъ не было ничего преднамереннаго; предполагать, что она слособна была покорно доставлять мужу подобныя развлеченія, значило бы совершенно не лонимать ее; у нея, какъ у креолки,: быластранная потребность окружать себя угодницами, которыя, не принадлежа влолне ни къ свету, ни къ челяди, нравились бы ей своими хорошенькими личиками, забавляли ее веселой болтовней, развлекали своими талантами, вообще, оживляли этотъ «мрачный, какъ само величіе», дворецъ, изъ котораго она никогда не выходила. Она брала ихъ, не наводя о нихъ подробныхъ справокъ, тронутая несчастьями, о которыхъ ей разсказывали, очарованная гибкостью движеній, милымъ личикомъ, какимъ-нибудь осіроумнымъ ответомъ. Некоторыя изъ этихъ молодыхъ особъ уже раньше имели любовныя связи; все оне – жаждутъ победъ, очень бедны, получили такое воспитаніе, которое не научило ихъ бьггь разборчивымн; и вотъ оне, съ ихъ жалкими платьицами, оказываются вдругъ въ обстановке Двора, превзошедшаго своей изысканной роскошью все, существовавшее до сихъ поръ. Целый день. оне были ничемъ не заняты, жили въ атмосфере праздности внутреннихъ покоев и имъ только и оставалось, что ухаживанье блестящихъ офицеровъ, которыхъ оне могли надеяться сделать своими мужьями: другія, не лучше ихъ, выходили, ведь, за генераловъ, теперь – маршаловъ Имперіи! To и дело оне видели, какъ
Такъ было съ Филицатой Лонгруа, дочерью судебнаго пристава, на которую Жозефина возложила обязанность докладывать о пришедшихъ; ея должность сводилась къ тому, чтобы открывать настежъ двери передъ Императоромъ и Императрицей и должна была, поэтому, постоянно находиться въ салоне, прилегающемъ къ внутреннимъ апартаментамъ. Она получала за это 3600 франковъ въ годъ, а въ 1806 г. Жозефина пожаловала ей 600 франковъ въ годъ добавочныхъ. Но Филицата Лонгруа – не въ счетъ. Это – почти служанка.
М-lle Лякостъ стояла несколько выше. Это была хорошенькая блондинка, немного худощавая, но съ прелестной таліей, съ умнымъ и благороднымъ лицомъ. Она – сирота, безъ средствъ, воспитана теткой, о которой говорятъ, какъ объ интриганке, и которая действителыю, идетъ на всякія уловки, чтобы ея племянница была представлена Жозефине. Последняя принимаетъ въ ней участіе, беретъ ее къ себе, даетъ ей довольно неопределенную должность лектрисы. Лектрисе этой совершенно не приходилось утомлять себя чтеніемъ, потому что непосредственяо после того, какъ она заняла свое место, Дворъ выехалъ въ Миланъ на коронацію. M-lle Лякостъ последовала за Дворомъ, не принадлежа къ нему; какъ лектриса, она не имела доступа въ гостиныя, я не могла, вместе съ темъ смешаться съ горничными, рядомъ съ которыми ей отвели помещеніе, одинокая, растерявшаяся въ этомъ новомъ для нея міре. Въ Ступнице Императоръ взглянулъ на нее; онъ заметилъ ее въ Милане. Договоръ не потребовалъ продолжительныхъ переговоровъ, но Жозефина все-таки заметила, что сделка заключена. Отсюда – бурная сцена, лектриса должна была удалиться, и изъ Парижа была вызванаея тетка, чтобы увезти ее. Но ймператоръ потребовалъ, чтобы, передъ темъ какъ уехать, она была одинъ разъ допущена въ салонъ Императрицы: новый скандалъ, потому что лектрисе ни въ какомъ случае не полагалось покидать внутренніе покои. Темъ не менее, Жозефина подчинилась. По возвращеніи въ Парижъ Наполеонъ занялся выдачей m-lle Лякостъ замужъ, Она вышла за богатаго финансиста, была безупречной матерью и никогда уже не появлялась въ Тюильери.
Во время этого же путешествія по Италіи, въ Генуе, на празднествахъ въ честь присоединенія къ Франціи Лигурійской республики, на пути императора поставили одну даму Гадзани или Гадзана (ее называютъ то такъ, то такъ), урожденную Бартани, дочь, какъ утверждали одни, певицы, по словамъ же другихъ, – танцовщицы Большой Оперы.
Ее привезли сначала въ Миланъ, для принесенія поздравленій Жозефине, въ очень пестрой компаніи, въ которой рядомъ съ очень знатными дамами – Негроне, Зряньоле, Доріа, Ремеди – находилась Бьянкина ЛяФлешъ, которой предстояло такое блестящее будущее въ Вестфаліи.
Карлотта Гадзани была высокаго роста, худая, скорее красивая. чемъ изящная; ояа плохо танцовала; ея оконечности посредственны, a потому руки всегда въ перчаткахъ; но ліцо – само совершеяство, типъ чистейшей итальянской красоты: линіи абсолютной правильности, очень болъшіе и очень блестящіе глааа, полная гармонія между всеми чертами лица, которую еще больше подчеркиваетъ презрительная улыбка, открывающая чудные зубы. Все видевшія ее женщины очень лестно отзываются о ней: неоспоримое доказательство, что она была, несомненно, оченъ красива, но что ей не хватало техъ высшихъ качествъ, которыя такъ возбуждаютъ зависть у женщинъ. Одинъ очень опытный въ этомъ смысле мужчина такъ отозвался о ней: «Я былъ очень друженъ съ ней; я виделъ у нея не мало мужчинъ, которые, какъ мне казалось, были ею увлечены; никогда я не былъ въ нее влюбленъ». Этимъ все сказано. Главный камергеръ, г. Ремюза, взялъ на себя трудъ представить г-жу Гадзани. «Онъ убедилъ императора устроить ее лектрисой при Императрице». Объ этомъ свидетельствуетъ г-жа Ремюза; какъ видимъ, не у одного Талейрана, – какъ говорилъ Наполеонъ, – карманы были набиты любовницами.