Наполеон - исчезнувшая битва
Шрифт:
Это было закономерно: великая литература и великий порядок несовместимы. А мне нужен был порядок, единая страна, похожая... да, на военный лагерь! Я говорю об этом без стеснения. Ибо республика жила, окруженная ненавистью монархической Европы. И против меня уже собралась очередная вооруженная коалиция. Так что в конце концов я, обожавший разум, вынужден был сформулировать: "Мысль - вот главный враг цезарей".
Да, милый Лас-Каз, все короли при вступлении на трон клянутся в верности свободе и просвещению, но сами царствуют для того, чтобы надеть на них узду... если хотят остаться королями.
Однако несколько интеллектуалов, требующих свободы для бунтующей и подчас развращенной мысли, отнюдь не составляли большинство нации. Французы, славившие свободу, вовсе не любят ее, впрочем, как и остальные
Да, я был прост, даже смешлив с моими солдатами - они проливали кровь... Но с интеллектуалами всегда держался сухо и строго, чтобы у них не возникло ложной надежды на независимость суждений. Чтобы знали: муха, пролетевшая без моего приказа, будет считаться мятежницей!
Я оставил народу одно право - быть хорошо управляемым.
Великая империя, боевая империя, объединенная властью одного человека, была создана. И мираж объединенной Европы манил меня...
Булонский лагерь продолжал грозить Британии... Моя двухсоттысячная армия ожидала со дня на день приказа о нападении на остров. Пятьсот судов стояли в порту... Когда я прибыл в Булонь, войска приготовились к немедленному отплытию. Я сделал вид, что готовлюсь возглавить немедленную высадку на ненавистный остров.
На постаменте было воздвигнуто подобие трона. Меня окружали все мои знаменитые маршалы - Сульт, Мармон, Ней, Даву, Удино... Я принимал присягу моей империи: "Господа генералы, офицеры, воины и граждане, клянетесь ли вы честью, что посвятите свою жизнь службе империи, охране ее владений, защите императора и законов республики?"
Вопль: "Клянемся!" И другой: "Да здравствует император!"
После чего - фейерверк. Ночь над проливом стала днем. И огневые сполохи хорошо были видны на другом берегу, пугая и без того перепуганных британцев... Но я уже знал - новая война будет не на острове. Война будет на континенте. Ибо Британия не дремала. Этот проклятый народ, обожавший загребать жар чужими руками, уже соблазнил деньгами и хитростью Австрию и Россию. И направил их против меня. Двести пятьдесят тысяч фунтов платил Альбион за каждые сто тысяч русских солдат... Австрийский полководец Мак уже стоял с армией в Ульме... И к этой коалиции мечтала (но пока боялась!) присоединиться жалкая Пруссия с ее жалким монархом. И тогда я сказал своим маршалам: "Ну что ж, если эти господа не хотят, чтобы я был в Лондоне, то я буду в Вене!"
Император глядит на меня, засыпающего над листом бумаги. Мои попытки не дать голове упасть тщетны... Он смеется и объявляет:
– На сегодня хватит!
– И диктует на прощание дальнейший план. Точнее, историю своей империи - до конца: - Восемьсот пятый год: Аустерлиц. Восемьсот шестой: Рейнский союз. Жозеф - король Неаполя, Луи - Голландии. Восемьсот седьмой: битвы при Эйлау и Фридланде. Мир в Тильзите. Жером король Вестфалии. Восемьсот восьмой: Мюрат - король Неаполя. Жозеф Испании. Восемьсот девятый: битва при Ваграме. Изгнание папы из Ватикана. Восемьсот десятый: развод с Жозефиной и обручение с Марией Луизой. Восемьсот одиннадцатый: рождение Римского короля. Восемьсот двенадцатый: поход в Россию. Восемьсот тринадцатый: война в Европе. Битвы под Дрезденом и Лейпцигом. Восемьсот четырнадцатый: сдача Парижа, отречение и отъезд на Эльбу. Восемьсот пятнадцатый: возвращение с Эльбы, прибытие в Париж. И Ватерлоо... И все это произошло с одним человеком. Идите спать!..
Итак, меня ждала война с тремя главными державами Европы - Англия не оставила мне иного выхода. Зато в случае победы должна была возникнуть новая Европа - поверженная мной. И эту Европу я поведу против острова. И тогда мне больше не нужен будет этот лагерь, пожирающий деньги и солдат. Я попросту объявлю Англию несуществующей... Ей будет отказано от континента. Не только английские товары, не только их газеты и журналы, но и сами англичане не будут иметь права появляться в Европе под страхом немедленного ареста. С покоренного материка без всяких битв
Австрийская армия уже шла на Запад, русские войска спешно двигались на соединение с австрийцами. Они разумно полагали, что я не скоро появлюсь перед ними. Конечно же, они подсчитали, сколько времени потребуется, чтобы свернуть огромный Булонский лагерь, создававшийся два года, построить в боевой порядок двести тысяч солдат и провести их через пол-Европы. Но они исходили из своих сроков. Мои, как всегда, были совсем другие.
В это время в Булони я окончательно создал новое, невиданное доселе устройство армии. Я разбил войска на семь корпусов во главе с моими знаменитыми маршалами. Каждый корпус я превратил, по сути дела, в самостоятельную небольшую армию со своими артиллерией и кавалерией главными ударными силами современного боя. Но основную массу пушек и конницы я соединил в особые части. Они не входили в корпуса и подчинялись только мне. Главой моей кавалерии стал храбрейший из храбрых (жаль, что глупейший из глупых) Мюрат, артиллерией командовал я сам. Мне подчинялась и императорская гвардия. Это были полки пеших и конных егерей, гренадеров, эскадроны жандармов, полк мамелюков, "итальянский" полк, где служили французы, бывшие со мной еще в итальянском походе... Многих из моей гвардии я знал по именам, знал их судьбы и даже их детей. Да и сами они были для меня как мои дети. Я придумал для них величественную форму: высокие мохнатые шапки, синие мундиры, малиновые и красные кокарды, перевязи, золотые кирасы... Когда я сидел у палатки, разрабатывая план сражения, гвардейцы образовывали сплошное каре, защищая меня от ядер и шальной пули. Окруженный восторженными взглядами, в которых была одна преданность, я обдумывал битву, где предстояло погибнуть стольким из них...
Все эти корпуса могли теперь сами постоять за себя и принять сражение совершенно самостоятельно. Это позволяло им стремительно передвигаться, совершенно не загромождая, как прежде, дорогу друг другу. Сходились они вместе только накануне главной битвы. Запишите - мы шли раздельно, но сражались вместе. Внезапность и стремительность! Запомните - можно терять людей, но не время. И теперь моя армия, как призрак, являлась перед противником, вырастая прямо на глазах. Причем главный резерв, как летучий голландец, страшно и неожиданно возникал перед врагом в последний, решающий миг боя...
Совершив молниеносный переход, все семь моих корпусов подходили к Ульму. Здесь расположился авангард австрийской армии во главе с командующим Маком. Но сначала, как страшный мираж, перед ним возникли первые два корпуса... Я тотчас послал шпионов заговаривать Маку зубы: будто мы весьма слабы и, попугав, скоро снимем осаду... В результате лишь небольшая часть его армии успела отступить, когда появились остальные пять корпусов, отрезав ему отступление. Мак очутился в мешке. И когда он наконец-то все понял, было поздно. Он все-таки попытался вырваться, но все было сделано по плану. Находившийся в его тылу Ней отбросил Мака назад в крепость... А потом Ней и Ланн взяли высоты над Ульмом. Мак был обречен. И я предложил ему выбор: позор безоговорочной капитуляции или тотальное уничтожение... Конечно, жалкий воин захотел жить. И двадцатого октября, стоя на возвышении, я принимал этот позорный парад. Двадцать семь тысяч австрийцев, восемнадцать генералов и шестьдесят орудий... эта отлично экипированная армия прошла передо мной. В течение шести часов они сдавали мне свое оружие и знамена... Первым отдал шпагу сам Мак, за ним его офицеры и солдаты.
В тот день за моей спиной, помню, ревел Дунай. Дул штормовой ветер. И река буйно разлилась - такого половодья в октябре, говорят, не видели сто лет. И эта яростная, бушующая река была предзнаменованием великой крови австрийцев. Но они этого не поняли.
Я отпустил бездарного командующего. На прощание сказал ему в присутствии его генералов: "Я, право, не знаю, господа, за что и почему мы деремся и что хочет получить от меня ваш император. Можете передать ему это". Так я протянул руку австрийскому императору, но он не захотел понять... И наступила главная битва, Аустерлиц.