Направить в гестапо
Шрифт:
— Кстати, — заговорил он, — ты мне должен два литра сливовицы и двенадцать трубок опиума. Вернуть долг должен был вчера. Держал бы рот на замке, я, может, забыл бы о нем — а теперь он возрастает на восемьдесят процентов. Знаешь, Юлиус, тебе нужно держать себя в руках. Слишком много долгов — неприятная штука. — Порта сунул кости в карман, поднялся и вынул маленькую записную книжку. Основательно послюнил палец и принялся листать ее. — Давай взглянем, посмотрим, что там у нас — ага, нашел. Юлиус Мариус Хайде, унтер-офицер, двадцать седьмой полк, пятая рота, второе отделение,
— Прекрасно знаешь, что я! — резко ответил Хайде. — Умник нашелся!
Порта предостерегающе поднял брови. Поднес книжку поближе к лицу и попросил Малыша посветить на нее фонариком.
— Четвертого апреля — девять бутылок водки. Седьмого апреля — три бутылки сливовицы. Двенадцатое апреля — я пометил его как твой день рождения. Ну, ты не знал удержу. Должен мне за тот день больше, чем за любой другой — семьсот двенадцать марок тринадцать пфеннингов, двадцать одну бутылку сливовицы, девять трубок опиума, датскую водку, полящика дортмундера, бесплатный вход в бордель в течение месяца.
Порта продолжал монотонно читать список долгов Хайде:
— Потом доходим до двадцатого апреля — это день рождения Адольфа. Посмотрим, что ты брал — этот день, Юлиус, должен быть для тебя особенным. — Порта понимающе ухмыльнулся. — Как никак, ты был членом партии, если не ошибаюсь.
— Был, — согласился Хайде. — Ты прекрасно знаешь, что я в ней больше не состою.
— Только потому, что тебя выперли, — грубо сказал Порта. — Видеть твоей рожи больше не могли. В общем, на день рождения Адольфа ты истратил три тысячи четыреста двенадцать рейхсмарок двенадцать пфеннингов. Можешь прибавить восемьдесят процентов к общей сумме. При таком росте не похоже, что ты когда-нибудь вылезешь из долгов, так ведь?
— Вот жаль, что я не умею писать! — воскликнул Малыш, внезапно выхватил у Порты книжку и с удивлением стал разглядывать записи. — Умел бы, так уже наверняка стал бы миллионером. Знаешь, что бы я сделал? Напоил бы какого-нибудь богача и стянул его чековую книжку! Потом только выписывай чеки и греби деньги.
И оглядел нас с торжествующей улыбкой. Ни у кого не хватило духу разочаровать его. Порта вернулся к травле Хайде.
— Послушай, — дружелюбно сказал он, — мы с тобой товарищи уже долгое время. Я не хочу, чтобы ты постоянно беспокоился из-за долгов мне — может, спишем их?
— То есть аннулируем? — спросил Хайде, не веря своему счастью.
— Нечто в этом роде, — подтвердил Порта с лукавой улыбкой.
Хайде тут же повернулся к Малышу и ко мне.
— Вы слышали его слова! Будете свидетелями!
— Успокойся, — сказал Порта. — Ни к чему так волноваться. Выслушай сперва мои условия.
— Какие условия? — спросил Хайде, естественно, сразу же насторожась.
— Так вот, для начала я хочу получить те три тюка ткани, которые ты прячешь в комнате Жерди — а потом две бочки голландской селедки, которые ты оставил у дантиста на Хайн Хойерштрассе.
На изумленного Хайде было жалко смотреть. Челюсть его отвисла, глаза широко раскрылись,
— Откуда ты про них знаешь?
Маленькие глаза Порты зловеще блеснули.
— Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь! Знаю все, что можно о тебе знать. Это необходимо, когда люди должны мне столько, сколько ты.
— И… и ковры на Паулиненплатц? — спросил Хайде, от потрясения забывший об осторожности.
— Само собой. — Порта немного поколебался, потом нанес быстрый удар наугад. — Отдашь мне и ковры, на все остальное я закрою глаза, и будем в расчете.
Удар пришелся в цель; по реакции Хайде было ясно, что у него есть еще кое-что кроме ткани, селедки и ковров.
— Откуда мне знать, что ты не будешь меня шантажировать?
— Даю слово.
Порта вскинул руку с тремя поднятыми пальцами.
— Твое слово! — насмешливо произнес Хайде. — Так я тебе и поверил. Бери селедку и ткань, а ковры поделим поровну.
— Кто здесь ставит условия, ты или я? — спросил Порта. И ткнул себя пальцем в грудь. — Я заимодавец, а ты должник, и я решаю, что возьму за списание долга. Все ковры будут моими.
— Это уже слишком! — запротестовал Хайде. — Восемьсот ковров! Они стоят куда больше, чем я задолжал тебе…
— Как знаешь, — сказал Порта. — Только если не будешь ладить со мной, я уж точно не буду ладить с тобой.
— Хочешь сказать, что настучишь? — негодующе спросил Хайде.
— Вот именно — обо всем, что только смогу припомнить! Я не забыл, что в тот раз ты устроил тому крестьянину. И с тех пор точу на тебя зуб. У меня хорошая память.
Хайде пожал плечами.
— Ну что ж, раз ты не перестаешь ворошить прошлое — но скажу тебе одну вещь. И селедку, и ковры изо всех сил ищет полиция, так что не вини меня, если попадешься с ними. Только имей в виду — я ничего о них не знаю.
— Не строй иллюзий, — сказал Порта. — Если меня загребут, я позабочусь, чтобы ты составил мне компанию.
— Ну, ладно, теперь послушай меня, — прошипел Хайде. — При желании я мог бы отправить тебя за решетку в любое время — знаешь, почему? Потому что случайно познакомился с человеком, который работает на одном из эсэсовских складов. И случайно узнал, что эсэсовцы ищут человека, который исчез с большой партией стальных касок — у них уже подготовлена камера в Фульсбюттеле.
— Ну и что?
— А то, что стащил их ты! — выкрикнул Хайде.
— Черт возьми, — нервозно произнес я. — Если будете так орать, к нам спустится половина треклятого гестапо.
Хайде понизил голос до злобного шепота.
— Если будешь совать свой длинный нос в мои дела, то в скором времени тебе придется долбить камень где-нибудь в концлагере.
Малыш, наблюдавший за происходящим с полнейшим равнодушием, вмешался и предотвратил возможное кровопролитие.
— В тот день, когда уберем Леопольда, — сказал он, совершенно неожиданно, как нам показалось, хотя наверняка долго носился с этой мыслью, — я устрою себе пир из колбасы со сливовицей. — Облизнул губы и погладил себя по животу. — Это будет настоящее празднество, настоящий кутеж.