Направить в гестапо
Шрифт:
Штевер старательно откашлялся.
— Герр штабс-фельдфебель, я совершенно уверен, что вы сумеете найти выход.
И смотрел Штальшмидту прямо в глаза, решительно отказываясь от возложенной на него задачи. Ясно давал понять, что не имеет никакого отношения к этому делу.
Штальшмидт переглядел его. Подождал, пока Штевер не опустил взгляд, потом мрачно улыбнулся.
— Если пойду ко дну, то и ты тоже, — пробормотал он так тихо, что расслышать Штевер не мог. — Будь уверен — один я тонуть не стану!
Еще десять минут он расхаживал
Это однообразие внезапно нарушил пронзительный вой сирен. Оба поглядели друг на друга.
— Опять прилетели, — сказал Штевер.
— Канадцы, видимо, — сказал Штальшмидт.
Они постояли, прислушиваясь, потом Штальшмидт указал подбородком на дверь и взял бутылку шнапса.
— Пошли. Спустимся в подвал и будем молиться изо всех сил, чтобы они сбросили бомбу на гестапо.
— И на майора Ротенхаузена? — предложил Штевер.
— И на майора Ротенхаузена. — Штальшмидт выразительно кивнул. — И на Ринкена, черт бы его побрал. Я бы отправил личную благодарность командующему канадскими ВВС.
Они быстро спустились в подвал, оставались там до конца налета, около двадцати минут, и прикончили бутылку. Когда вышли оттуда, оказалось, что самолеты бомбили южную часть порта, и ни одна бомба не упала на гестапо. Или на майора Ротенхаузена, или на Ринкена.
— Даже рядом ни одного взрыва, — горестно произнес Штальшмидт, когда они вернулись в его кабинет.
Он посмотрел на Штевера, тот ответил ему взглядом. Надежды на него не было никакой. Штевер не принадлежал к тем людям, у которых появляются блестящие мысли.
— Ну, что ж, остается только одно — придется рискнуть и позвонить этим гадам; может быть, удастся им объяснить. В конце концов, если они разузнают сами, будет только хуже.
Дрожание руки, когда он набирал наводящий ужас номер гестапо — 10—001 — противоречило браваде в его голосе.
— Государственная тайная полиция. Отделение Штадтхаусбрюке.
Штальшмидт сглотнул слюну. Запинаясь, заикаясь, ловя ртом воздух, он кое-как довел до конца доклад.
— Одну минутку, штабс-фельдфебель. Переключаю.
Штальшмидт негромко застонал и провел пальцем под воротником. В трубке послышался новый голос; решительный, резкий, властный.
— Алло, чем могу быть полезен? Это административный отдел, четыре дробь два А.
Штальшмидт снова изложил непослушным языком свою историю. Даже ему самому она уже не казалась правдивой или хотя бы вероятной.
— И кто подписал этот пропуск? — спросил голос.
— Герр штандартенфюрер Пауль Билерт, — прохрипел Штальшмидт и униженно склонил голову к телефонному аппарату.
— Можно обходиться без «герр»! — раздраженно произнес голос. — Мы давно отказались от этого плутократического раболепия.
Штальшмидт тут же разразился потоком извинений и оправданий, при этом чуть на падая ниц на стол.
— У вас все? — произнес голос. —
Штальшмидт испуганно взвизгнул. В трубке наступила тишина. Он посмотрел на ненавистный аппарат, и на миг его охватило жгучее желание. Если сорвать эту штуку со стены и швырнуть во двор, может, с этим кончатся все его беды? Или если он вдруг заболеет — он чувствует себя больным. Очень больным…
— Алло?
Штальшмидт в ужасе схватился за горло.
— Ал… алло?
— Говорит Пауль Билерт. Чем могу быть полезен?
Голос был негромким, приятным, любезным, мягким и почему-то располагающим к откровенности. На миг у Штальшмидта возникло опрометчивое, безумное желание полностью признаться в своей глупости, унижаться, плакать, упасть на колени. Вместо этого он раскрыл рот и понес в трубку полнейшую чепуху. Рассказ получался путаным, непоследовательным, бессвязным. Он клялся, что сразу же понял, что подпись поддельная; и тут же противоречил себе, говоря, что даже теперь не уверен в этом и только хочет убедиться. Обливал грязью Ринкена, Ротенхаузена, тюремный персонал в полном составе. Все они ленивые, никчемные, лживые негодники, глупые как пробки. Ему, Алоису Штальшмидту, приходится отдуваться за всех. Ему приходится…
— Минутку, штабс-фельдфебель. — Голос был вежливым, чуть ли не извиняющимся. — Неприятно перебивать вас на полуслове, но говорил ли вам кто-нибудь, что, возможно, вы не так сообразительны, как хотелось бы?
Штальшмидт шумно поперхнулся, шея его стала медленно краснеть.
— Если этот пропуск действительно поддельный, — продолжал Билерт все таким же мягким, вежливым голосом, — вам не приходило на ум, что фамилии посетителей тоже были вымышленными? Вы это проверили? Навели справки в их роте? Обыскали заключенного после того, как посетители ушли? Обыскали камеру?
— Да! Это задача обер-ефрейтора Штевера, штандартенфюрер.
— И обер-ефрейтор Штевер выполнил ее?
— Да! Да да, конечно! Я сам проследил!
— И что он нашел?
— Э… ничего.
Штальшмидт повернулся и обвиняюще взглянул на Штевера, изумленно и испуганно пялившегося на него вытаращенными глазами.
— В таком случае, обыск, видимо, был очень поверхностным?
— Беда в том, что, как я уже говорил, здесь никто не способен толком делать свое дело. Если сам не возьмусь…
Голос в трубке снова перебил лихорадочные объяснения. Звучал он уже не так мягко, как раньше.
— Теперь слушайте меня, штабс-фельдфебель! За этот прискорбный случай я считаю ответственным вас и только вас, и если заключенный окажется в камере мертвым, лично приму меры к тому, чтобы вас казнили.
Колени Штальшмидта начали колотиться под столом друг о друга. Впервые в жизни он пожалел, что не находится на фронте.
— Что касается пропуска, — продолжал Билерт, — можете сами занести его мне в кабинет. Вы, наверно, уже успели оповестить о нем половину Германии?