Напролом
Шрифт:
Я давал ему как следует рассмотреть каждое препятствие, в основном благодаря тому, что держал его у внешней бровки. С технической точки зрения внутренняя бровка — более короткая, но она же и более сложная. Ничего, у нас еще будет время проскальзывать в щели — пусть сперва научится как следует скакать, когда никто не мешает.
«Кинли, старина, — говорил я ему, — ты, главное, скачи! Ты все правильно делаешь. Да, верно, вот здесь соберись, соберись перед прыжком… А теперь давай! Давай!.. Ах, Кинли, черт возьми, я же так из седла вылечу!
Ну-ка погоди, я снова устроюсь;
Перед последним подъемом я дал ему передохнуть, и он был явно разочарован тем, что я его сдерживаю; но за последним поворотом, когда лишь одно препятствие отделяло нас от финишной прямой, я встряхнул его, вслух крикнул ему: «Давай!», дал ему шенкеля, ритмично посылая его поводом, говоря ему: «Хорошо, сынок, вот теперь лети, скачи, вытяни свою длинную шею, давай, сынок, давай, это твой час!» Когда мы пересекли финишную прямую и я придержал его, он буквально лопался от гордости. Он сразу понял, что сделал все как следует, что я похлопываю его в знак одобрения, что шум и аплодисменты, сопровождавшие его прибытие к месту, где награждают победителей, — это знак его триумфа. Такое всегда опьяняет новичка; и я подумал, что благодаря этому дню он теперь всю жизнь будет выкладываться сполна.
— Ему понравилось! — сказала сияющая от радости принцесса.
— Определенно.
— Как он брал препятствия!
Я снял седло и взял его на руку.
— Он очень хорош, — сказал я. — У вас в самом деле замечательный конь.
Она посмотрела на меня вопросительно, и я кивнул:
— Да, заранее никогда не скажешь. Наверняка еще ничего не известно.
— Господи, о чем вы? — спросила Даниэль.
— О Триумфальной Арке, очень ответственные скачки, — пояснила ее тетя.
Я пошел взвеситься, переодеться, снова взвеситься и повторить всю процедуру со второй лошадью Уайкема, которая принадлежала не принцессе, а престарелым супругам — обоим было за семьдесят, и они не меньше принцессы тревожились за свое сокровище.
У них был только один конь, стареющий стиплер, которого уже однажды отправили на пенсию, но он так затосковал, что его вернули на скачки. Я был искренне рад за них, когда старичок благодаря своему опыту великолепно прошел все три мили и вопреки всем ожиданиям беззаботно пришел первым.
«Может, Уайкем и не ездит на соревнования, — с благодарностью думал я, — может, он и путает настоящее с прошлым, но ведь он по-прежнему готовит победителей!»
Следующую скачку я смотрел с жокейской трибуны, а следующую снова выиграл, для тренера из Ламборна. «Мой день! — с удовлетворением думал я. Три победы подряд!» Такое случалось раза два-три за сезон, никак не чаще.
Когда я расседлывал коня, мне вдруг пришло в голову, что Эрик Олдержон, гордый владелец лошади, который стоит рядом и лучится радостью, имеет какое-то отношение к высшему составу государственной гражданской службы. Я знал это только потому, что он время от времени жаловался на государственные дела, которые не дают ему любоваться своей радостью и гордостью так часто, как хотелось
И я, побуждаемый внезапным порывом, спросил, не уделит ли он мне несколько минут после того, как я взвешусь и переоденусь к следующей скачке; и он, подобно лорду Вонли, экспансивно воскликнул: «Сколько угодно!» — и, когда я вышел из весовой, ожидал меня снаружи.
Некоторое время мы потолковали о победе — мысли его сейчас были заняты в основном ею, — а потом он спросил, что мне было нужно. Я ответил, что мне нужны ответы на пару вопросов и, возможно, он их знает.
— Давайте выкладывайте, — сказал он. — Я слушаю.
Я рассказал о нападках газет на Бобби и Мейнарда, и, к моему изумлению, он кивнул.
— Да, я слышал. Ну и о чем же вы хотели спросить?
— Ну, во-первых, действительно ли Мейнарду хотели дать рыцарский титул, и, во-вторых, если да, то кто об этом мог знать?
Он хмыкнул.
— Только-то и всего? Однако скромные же у вас просьбы!
Он покачал головой.
— Государственные награды — это не моя сфера.
Он посмотрел на небо, посмотрел на меня — я был одет в цвета принцессы.
— А какая вам будет польза от того, что вы это выясните?
— Не знаю, — откровенно ответил я. — Но кто-то должен поплатиться за то, что сделали с Бобби и моей сестрой.
— Хм-м. А почему бы им не задать эти вопросы самим?
Я пожал плечами.
— Они просто не смогут.
— Они не смогут, а вы, значит, можете?
Он смотрел на меня оценивающе и в то же время насмешливо.
— Эти статьи были жестокими и подлыми, — решительно сказал я. — Бобби и моя сестра Холли — мягкие, тихие, добросовестные люди, которые всего-навсего пытаются развивать свое дело и не делают никому ничего дурного.
— И нападки на них вас раздражают?
— Да, конечно. А вы бы не рассердились на моем месте?
Он поразмыслил.
— Если бы речь шла о моей дочери — да, конечно. — Он коротко кивнул. — Ничего не обещаю, но поспрашиваю.
— Спасибо вам большое, — сказал я. Он улыбнулся и, перед тем как уйти, сказал:
— Лучше выиграйте для меня в следующий раз.
Я сказал, что постараюсь. Интересно, почему я назвал Бобби мягким и тихим? Синяки от его кулаков до сих пор виднелись на моих боках между багрово-красных знаков внимания от копыт скакунов. Бобби — брат ветра, дремлющий в тиши зародыш урагана…
Я снова вернулся в раздевалку за шлемом и хлыстом и вышел в паддок к шестой, и последней, скачке сегодняшнего дня — двухмильному стипль-чезу для новичков.
— Просто жуть! — сказала стоявшая там Даниэль.
— Что «жуть»? — поинтересовался я.
— Мы подъехали на санитарной машине к одному из препятствий. Стояли у самого препятствия и смотрели, как вы прыгаете. Такая скорость… так быстро… с трибун это незаметно.
— Это в трехмильном стипль-чезе, — кивнула принцесса.
— Врач сказал, что вы несетесь со скоростью более тридцати миль в час. Он говорит, вы все психи. И он прав.
Принцесса спросила, не собираюсь ли я выиграть и четвертую скачку в этот день, но я сказал, что вряд ли: Даулагири был далеко не так талантлив, как Кинли.