Напряжение
Шрифт:
Мы прошли в его кабинет. Я взяла и рассказала все «до тютельки», как мы говорили в детстве. Он хмурился, курил папиросу за папиросой и молчал. Когда я кончила, он стукнул кулачищем по столу и воскликнул: «Как ты могла?! Как ты все это допустила?! Бить тебя некому». И зашагал по комнате, думая о чем-то. Таким разъяренным я его никогда не видела.
Так он ходил несколько минут, которые показались мне часами, и молчал. Потом подошел ко мне и обнял своими крепкими руками. «Ну, ничего, - сказал он, - что-нибудь придумаем. Ах ты моя Маришка, Маришка. Вот видишь, что получается? Нарушила наш уговор. Разве я враг тебе? Почему не сказала об Анатолии? Я-то
Ночевала я у Быковых. Кажется, впервые за последние месяцы спала так крепко и так спокойно. Я стала опять человеком, очищенным от всех грехов. По крайней мере, совесть у меня была совершенно чиста перед дядей Пашей, а для меня это - главное.
Рано утром он подсел ко мне на кровать и спросил, как обычно, весело: «Ну что, красавица, будем делать? Ты, я вижу, хорошо ночью все продумала». Я усмехнулась, а он заметил: «Тебя самое можно было спокойно в ломбард закладывать». И добавил серьезно, вытащив из кармана деньги: «Возьми это, сегодня же выкупи туфли и отдай своей соседке. Думаю, на этом все разговоры и кончатся».
Я попробовала заартачиться, но он рассердился и сказал, что не просит меня, а приказывает, и вообще, чтобы я «эти штучки бросила».
Затем он сказал, что «для порядка» зайдет к директору ФЗУ и объяснит ему «мои причуды». Я стала упрашивать не ходить: не маленькая ведь, сама могу ответ держать, если надо. Но, Зойка, ты представляешь, как мне было противно в ФЗУ показываться! Мне казалось, что после того собрания все на меня пальцем тыкать будут, как на воровку. Дядя Паша с улыбкой этакой ехидной заметил: «На кусочки тебя стоило бы разрезать, чтоб не вытворяла всякие фортели без спросу». Ну и стал меня ругать за то, что, мол, считаю, будто все виноваты, а я одна хорошая. Закладывать чужие вещи без разрешения хозяина нельзя, даже на короткий срок. Как, дескать, ты, умная голова, не можешь этого в толк взять? Я ответила, что все понимаю, но у меня положение безвыходное было, я же рассказывала, как все произошло. А он мне: «Я-то хорошо знаю, но другие не знают. Расскажи им…»
Так спорили мы, спорили, а он вдруг посмотрел на меня в упор и спрашивает: «А как думаешь быть с Анатолием?» Этот вопрос застал меня врасплох, и я ничего не ответила…
Знаешь, Зоенька, может быть, со стороны покажется странным, но я до сих пор все-таки не могу отказаться от мысли снова увидеть Анатолия, хоть одним глазком. Не думай, я не простила его, нет, ни в коем случае, но я испытываю все то же чувство, которое было у меня в дни, когда он только что пришел в общежитие. И стань он снова таким, я бы простила его.
И до сих пор мне не верится, что это он был в тот последний вечер. И я, наверное, все-таки что-то не сумела сделать, чтобы вытянуть Анатолия из болота, в которое он попал.
Обо всем этом я, конечно, не сказала дяде Паше ни слова. А он, наверное, читал мои мысли, потому что сказал: «Ладно, все ясно… Знаешь, у меня есть предложение. Хочешь поехать в один большой-большой город на берегу Оби? Какие на Оби города существуют, помнишь?» - «Барнаул, - сказала я, точно на уроке географии.
– Новосибирск…»
Новосибирск и имел в виду дядя Паша. Сейчас в Ленинграде находится один его хороший друг - Григорий Афанасьевич Завьялов, парторг тамошнего нового завода. На этот завод и хочет меня устроить Быков.
Сразу я, конечно, ничего не могла сказать в ответ на его предложение, а он и не торопил.
Вот, Зойка, какой у меня дядя Паша. Умница.
Вечером я сказала дяде Паше, что решила ехать. Он как-то грустно вздохнул, но тут же объявил, что завтра же мы пойдем к Григорию Афанасьевичу.
Сегодня я выкупила туфли и принесла в общежитие. Зинка не удержалась, чтобы не подцепить: «Что, не успела продать?» Вот ведь какая. Она и в самом деле была уверена, что я их украла. Гадина. А я не удержалась и сказала, что пять дней стояла на рынке, но на такую дрянь никто и смотреть не хочет, даже утильщики. Она чуть в обморок не упала и захныкала, утирая сухие глаза платочком. Когда увидела, что я собираю вещи, притихла. Девчонки стали меня уговаривать остаться, не обращать внимания на психа, то есть на Зинку, но я сказала, что заявление уже подписано и я ухожу.
Вот, кажется, и все пока, Зоенька. Не письмо тебе написала, а целый роман. Ответ от тебя буду ждать. Если сразу напишешь, успею наверняка получить. Напиши о себе. Ты ведь скоро кончаешь школу. Не передумала ли ты поступать в театральное училище? Может, я сумею проездом повидать тебя! А ты хочешь меня видеть? Ну, целую тебя, моя дорогая.
Марина.
Зоя Бакеева - Марине Гречановой
Оренбург, 5 мая 1936 года
Марина! Твое толстое письмо от 21-го получила и спешу ответить, чтобы мое послание застало тебя. Как ты понимаешь, я рада, что у тебя все так обошлось, что ты наконец сама поняла, где добро и где зло. Я как-то попыталась на минутку представить себя на твоем месте и поняла, что у меня наверняка не хватило бы решимости так рвать со всем. Ты все-таки сильная. И дядя Паша твой умница, - я и мама всегда говорили это.
Да, дорогая, я лишь теперь поняла: мы повзрослели и, конечно, поумнели. Самой всегда трудно заметить мужание, - годы бегут как будто исподволь. Твое же письмо меня заставило задуматься об этом. И стало как-то грустно. Помнишь, как мы с тобой играли в вечную детскую игру - в классы, как пекли песочные пироги, а Владька (не помню, слюнявый такой мальчишка, вечно со спущенными чулками, - кажется, Владька) «продавал» их и кричал на весь двор: «А ну, кому, кому с пылу, с зару!» - «ж» он так и не мог выговорить, как мы с тобой ни учили его. Я часто почему-то вспоминаю это «с пылу, с зару». Милое, чудесное детство. И вот мы выросли, дорожки наши расползлись, разбрелись, перепутались, как железные дороги на карте. Их уже не соберешь в один узелок.
И мне очень грустно было, когда я читала твое последнее письмо. Вот тогда-то я и подумала об этих дорожках. Они у нас с тобой тоже разбежались в разные стороны. Не сердись за откровенность, но то, что происходило у тебя в последнее время, меня волновало гораздо меньше, чем раньше. Ведь тогда, когда ты девчонкой попала в воровскую шайку и мы получили от тебя письмо, в доме все ходуном ходило. Я ревела белугой. Мама чуть в обморок не упала. Папа метался из стороны в сторону, куда-то звонил, с кем-то консультировался. Даже Нина и Василек и те расплакались.