Напряжение
Шрифт:
Кабинет начальника отдела Калинова был открыт, но пуст. Бенедиктов нетерпеливо двинулся по коридору, заглядывая подряд во все комнаты, пока в одной не заметил его. Капитан захромал навстречу, опираясь всем телом на старинную клюку, и по пути приказал разыскать Жукова.
– А я только неделю, как из госпиталя, - объяснил он Бенедиктову, спросившему о хромоте.
– Осколки клюнули, семь единиц. Шесть вытащили - четырнадцать грамм, седьмой оставили на память от ганса… Пустячок, но неприятно…
Все та же ироничность, те же колючие глаза, отметил
Пропустив его в кабинет, Калинов прикрыл за собой дверь.
– Были времена, а теперь моменты… Угостил бы, да, сам понимаешь, нечем - ни горячего, ни холодного, прости, - сокрушенно вздохнул он, цепляя клюку за край стола; сел тяжело, вытянув одну ногу.
– Садись.
Бенедиктов сразу учуял, что от огромной изразцовой печи в углу, протопленной, по-видимому, накануне, исходит тепло, и пододвинул к ней стул. Но садиться раздумал - побоялся разомлеть от постоянного недосыпания. Расстегнул шинель.
– Знаю, гостеприимный хозяин… Так чем порадуешь?
– спросил он, прикладывая растопыренные пятерни к охладившемуся до температуры человеческого тела зеленому кафелю.
– Самоубийство, - сказал Калинов и поморщился от боли, крякнул.
– Вот, зараза, не унимается… Плохо раны заживают, витаминов не хватает… Да, самоубийство. Ваш тут гусь один лапчатый порешил себя.
– Почему же гусь, да еще и лапчатый?
– повернулся к нему Бенедиктов и стал растирать покрасневшие руки.
– Ракетчика держали у себя под носом. Разве не гусь?
– Вот как?
– сдерживаясь, чтобы не выдать волнения, спросил Бенедиктов.
– И кто же он?
– Сейчас… Жуков!
– гаркнул Калинов почти одновременно с отворившейся дверью.
– А, вот и он. Заходи, Иван Иванович, заходи.
На глаз Бенедиктов дал Жукову лет шестьдесят, не меньше. Невысокий и, должно быть, толстый в прошлом, он исхудал - кожа висела складками на его нездоровом и небритом лице. И старомодное драповое пальто с полами чуть не до земли тоже висело, словно чужое, хотя чувствовалось, что под ним накручено немало тряпья. «Из отставников», - подумал Бенедиктов, пожимая ему руку.
– Капитан-лейтенант из особого отдела, - представил Калинов Бенедиктова, - можешь говорить все.
Из рассказа Жукова Бенедиктов уяснил для себя следующее. Техник Пискунова, дважды посланная на квартиру старшего научного сотрудника военинженера третьего ранга Лукинского выяснить причину его трехдневного отсутствия в части, заявила в милицию, что на стук в дверь ей никто не ответил, а дверь заперта. Жуков, принявший заявление, вскрыл замок и обнаружил Лукинского мертвым, с простреленной головой; в руке его лежал пистолет «ТТ», а возле окна - немецкая ракетница и три стреляные гильзы. Врач констатировал самоубийство.
– Выходит, выпустил ракеты и застрелился. Так?
– спросил Бенедиктов больше себя, нежели Жукова, и посмотрел на него.
– В чем же причина, как по-вашему?
Жуков откашлялся, прикрывая маленькой ладонью рот, потом
– Запутался… Но могло быть и так, что кто-то заметил ракеты из его окна и стал ломиться в дверь.
– Логично. Но не совсем. Стал ломиться и недоломился?.. Вы опросили людей? Дворников?
– Нет… Мы сразу позвонили вам.
– По-нятно… - протянул Бенедиктов с еле заметным осуждением.
– Но опросить нужно, сделайте это, пожалуйста. Капитан, я думаю, не будет возражать.
Калинов поморщился, на этот раз не от боли.
– Ах какой хваткий! У меня же людей нет, работать некому… Ну да ты ведь не отвяжешься, что с тобой поделаешь, по старой дружбе… А ты этого Лукинского знал?
– Нет, - покривил душой Бенедиктов, чтобы избежать лишних вопросов, и спросил Жукова: - Вы все оставили в неприкосновенности?
Жуков еле волок ноги, задыхался. Паспортистка жакта, приглашенная понятой, тоже немолодая и слабая, плелась позади него. Жалея их, Бенедиктов просил не торопиться и сам, насколько мог, сдерживал шаг, но все равно время от времени приходилось останавливаться и поджидать стариков. К несчастью, Лукинский жил на пятом этаже, лестница оказалась крутой, и на восхождение потратили без малого полчаса.
На узкой площадке Жуков сорвал пломбу с правой, обитой дерматином двери (всего их на площадке было две), поковырялся в замке.
– Заходите, - кивнул он, точно приглашая к себе в гости, и, пошаркав, исчез в темноте коридора.
Бенедиктов вынул фонарик «динамо» - желтое расплывчатое пятно то ярче, то слабее скользнуло по давно не менявшимся обоям с крупными цветами, пустой вешалке, деревянному ящику телефона и провалилось в пустоту дверного проема.
Комната была проходная. Лукинский жил в другой, служившей, видимо, спальней, в которую он перетащил остатки мебели из проходной.
Не переставая жужжать «динамкой», - лишь одно небольшое стекло в окне чудом уцелело вверху, остальные заменили обрезки фанеры, картона, кое-как приколоченные к оконным переплетам, - Бенедиктов увидел Лукинского, лежащего возле письменного стола, на боку, с поджатыми ногами в бурках. Был он в пальто, в перчатках, и, вероятнее всего, в шапке, отлетевшей после выстрела. Под ним растеклась большая лужа крови; она замерзла и напоминала застывшую старую краску. Запачканным кровью оказалось и ватное одеяло в грязном пододеяльнике, свисавшее со спинки стула.
Бенедиктов снял с ладони мертвеца «ТТ» - в магазине не хватало одного патрона; гильзу от него он нашел в пыли под книжным шкафом. Ракетница, совсем новая, валялась в углу, у подоконника, рядом с металлической, серого цвета, коробкой. Сидя на корточках, он откинул полукруглую крышку, вложил в гнезда ракетницу и гильзы.
Потом осмотрел окно. Одна створка была прикрыта неплотно - в щель за эти дни надуло снежный бугорок с мягкими неправильными обводами. Окна выходили на набережную - место весьма удобное для наведения на цель бомбардировщиков, - балкона не было, карниза тоже.