Напряжение
Шрифт:
— Ника, — догнал ее голос Пашки, а через секунду и он сам поравнялся с девочкой, заняв соседнюю дорожку.
— М? — отозвалась она, не желая сбивать дыхание. Но все-таки прыснула неслышным смешком, стараясь перевести его в приветливую улыбку. Уж больно выглядел Паша занятно: пандой с двумя темными кругами под глазами — следом встречи с мальчиком — которого — не — было.
Паша расцвел ответной улыбкой, тут же сменившейся легким недоверием и унынием — все-таки разобрался, что рады вовсе не ему. И вопрос к симпатичной девчонке, с которой он никак не решался заговорить, пропал, заменившись неловким молчанием.
— Как
— Он есть! — С яростью, достойной фанатика, провозгласил парень.
— Я знаю. Я ведь тоже его видела, — кивнула на бегу она. — Так как?
— Ну, я шел, хотел уже возвращаться — смотрю, идет. Я ему — ты кто такой вообще? А он мне — 'Я умножаю скорбь'. И как треснет! — Пожаловался, запыхтев, Пашка.
— А ты щиты почему не держал? Ты ведь умеешь?
— Я и держал.
— И он пробил? — Ахнула Ника.
— Поначалу нет, — безо всякой охоты, уже жалея о своем желании заговорить, протянул парень.
— Так что случилось? — Всерьез заинтересовалась она.
— Он сказал, что ему любопытно — отвел парень глаза. — И ударил еще раз.
— А дальше?
— А по мне не видно?!
— Извини, — повинилась Ника, изобразив раскаяние и сочувствие.
— И мне не поверили, — шмыгнул Паша.
— Никому не поверили, — кивнула она в сторону еще одного бегуна впереди. — Но мне кажется, что у директора своя точка зрения.
— Папа говорит, наставники не могут менять решения. Не педагогично! И… папа сказал, что нет ничего зазорного в том, что произошло.
— А? — Удивилась девочка, осознав, что взрослый одиннадцатилетний аристократ пытается оправдать свое поражение простолюдину.
— Папа говорит, это была большая шутка. — Сделав голос тише, поделился сосед. — Он неинтернатовский вовсе.
— А тогда кто?
— Папа говорит, кто-то из старших семей. — Паша уловил иронию в глазах Ники и поспешил убрать упоминания отца. — Нас учат управлять слугами… А их учат управлять нами. От такого получить не зазорно.
— А из какого он рода? — Вспыхнув глазами от любопытства, чуть умерила бег Ника — ровно настолько, чтобы парень почувствовал себя быстрее, сильнее, а значит, стал разговорчивее.
— А я знаю? — Увы, пожал он плечами. — И папа не знает. Это ведь старшие семьи, они своих детей до шестнадцати лет никому не показывают.
— Что, совсем? — В голос удивилась Ника. — А где они тогда учатся? Дома?
— Папа говорит, в самой обычной школе.
— Не может такого быть, — настороженно, пытаясь опознать розыгрыш, глянула она на мальчика.
— Сам в шоке, — пожал тот плечами, разделяя удивление.
— В самой обычной?!
— Ну, папа говорит, что это будет очень чистая школа. Но дети — самые обычные. И вообще, если гуляешь в парке, а рядом очень — очень чисто — значит, может быть, рядом гуляет кто-то из их детей.
— Вот это да! Ты такой умный! — Добавила она неловким комплиментом румянца соседу.
Все, как рассказывала мама — с мужчинами чем проще, тем надежней работает.
— Как ты думаешь, его станут искать в интернате? — Паша кивнул вперед, на стройную молчаливую фигуру их собрата по несчастью, — мне кажется, он просто мечтает с ним повидаться.
— Кто знает? — Сдержанно улыбнулась
Она тоже успела поговорить с отцом — и тот обрадовал ее известием, что со следующего утра интернат будет под их покровительством. Не из-за заботы о ловком мальчике, а исполняя главный принцип рода — торопливые и вспыльчивые должны платить мудрым и неспешным.
Когда кто-то из родичей обиженных в парке детей возжелает мести и сунется вершить свое видение справедливости, его аккуратно подхватят за шиворот и ткнут носом в скромный герб под названием на новой табличке. А нападать на то, что под рукой Еремеевых — совсем не то, что избивать простолюдина. Например, это дороже — эдак в пределах десяти — двенадцати миллионов за 'извинения'. Как раз старшей доченьке — умнице на подарки.
— Значит, его все-таки не съели тигры, — мечтательно улыбаясь, произнесла Ника, подводя некий внутренний итог.
— Этого съешь, — ревниво глянув на нее, отозвался Паша. — Этот сам кого хочет съест.
— Нет, не съест. — Растратив всякую усталость, девочка мгновенно набрала скорость, обгоняя ребят. — Император тигра не обидит.
Глава 13. Газеты пишут правду
Мелькали столбы и деревья, подмигивали окна домов на поворотах, а я никак не мог найти ту единственную, знакомую дорогу в лабиринте развилок и перекрестков. Город оказался настолько огромным, а улицы настолько безлюдными, что совсем скоро внутри поселилась тихая тоска. Музыка давным — давно кончилась, завершившись песней про сына, которого не дождётся мама, отчего становилось совсем грустно. Так и ехал в тишине, под завывание сирен где-то вдалеке, размышляя, стоит ли догонять другие машины, чтобы спросить путь. Пока, наконец, не набрел на человека — тот мерно катил за собой что-то вроде рюкзака, но на двух колесиках, цепляясь за высокую ручку. Выглядел дядька неважно — в свете фар виделся грязный плащ, поношенные трико, сам он был небрит, очень стар и смотрел на машину испуганно, прикрывая глаза рукой. Но он был взрослым и наверняка мог знать дорогу.
— Здравствуйте, вы не знаете, как проехать в Верхе — Новгородский интернат? — Пододвинулся я к окошку возле правого сидения.
— Знаю, — ответил он, показав совсем беззубый рот, и настороженно замер, словно приготовился бежать.
— А дорогу не подскажете? — Полыхнул я радостью.
— Прямо до развилки, потом, стало быть, по Лермонтова, затем съезд на проспект Правосудия и отсель по трассе, — неуверенно прошамкал дедушка.
— Эх, — загрустил я, пытаясь вообразить, чем отличается улица Лермонтова от остальных. — А может, вы со мной поедете, а?
— М — могу, — к моему восторгу, согласился он. — Но я только до трассы.
— Садитесь! — Заерзал я на месте, убирая зайца к себе на колени и освобождая кресло. — Назад не надо, там медведи!
Дядька очень осторожно примостился на сидение и взгромоздил рюкзак на себя, выглядывая из-за него, смешно вытянув шею. Пахло от него не очень, но стоило начать движение, как запах унесся в приоткрытые окна.
— Сейчас вон в тот поворот, — подсказал старик, оживившись к моменту, когда я выруливал на ту самую трассу, украшенную столь знакомой табличкой 'Верхний Новгород' — аж сердце забилось сильнее! — Меня тут оставь.