Нарциссы для Анны
Шрифт:
Они сидели на задних сиденьях: от водителя их отделяло толстое стекло. Мария покраснела.
— Прошу тебя, — стыдливо отодвинулась она. И тут же усмехнулась собственному лицемерию: ложится с ним в постель и краснеет, когда он просто притронулся к ней.
— Я тебя спросил, счастлива ли ты, — повторил он.
— Я ошеломлена, — тихо сказала она. — У меня страшная путаница в душе. Иногда мне кажется, что я касаюсь неба, а иногда такое впечатление, что проваливаюсь в преисподнюю. Когда думаю, откуда я пришла и с кем сейчас, я готова броситься в реку. Я не знаю. Мне даже стыдно
Чезаре остановил ее, взяв за обе руки.
— Успокойся. И не говори больше такого никогда. Ты должна привыкнуть к своему новому положению. Я тебе помогу. А пока смотри! — Они уже оставили за спиной Караваджо и ехали по направлению к вилле Больдрани.
Здание это было построено в шестидесятых годах прошлого века и выдержано в классическом стиле. Оно возникло на месте более скромной постройки, которую все жители в округе называли «графский дом», то есть дом графов Казати. Они владели в этой местности шелковичными плантациями, и когда шелкоделие стало приносить большой доход, графиня Карлотта захотела построить здесь виллу, названную в честь нее.
— А правда, что один из графов Казати умер от горя? — спросила Мария.
— Так говорят, — лаконично ответил Чезаре. Он был в хорошем настроении и улыбался.
— Трогательная история, если она такова, как мне рассказали. — Мария говорила, чтобы избавиться от беспокойства и волнения.
— В бараках тоже полно трогательных историй, — заметил Чезаре, — но никто не говорит о них, потому что им не хватает величия. Великая любовь и нищета не сочетаются в головах людей. У моей матери не хватило бы времени, чтобы умереть от любви. И прекрасная Изолина не от любви умерла. От нее умер граф. Знатные гораздо чувствительней к любовной болезни. — В его голосе проскользнула нотка сарказма.
Элегантный лимузин остановился на залитой солнцем площадке перед виллой, описав по ней медленный полукруг. Романо подбежал открыть дверцу со стороны хозяина.
— Добро пожаловать, синьор Чезаре, — сказал он, приветливо улыбаясь. Это был человек с черным от солнца лицом и узкими карими глазами, спокойными и добрыми.
Чезаре обменялся с ним приветствием и обошел вокруг машины, чтобы помочь выйти Марии. Но она опередила его и уже стояла перед Аузонией, маленькой коренастой женщиной с недоверчивым взглядом и крупным невыразительным лицом.
— А это синьора… — Чезаре запнулся. Его властная манера разговаривать здесь спасовала перед тысячелетними предрассудками.
— Я Мария, — вывела она его из затруднения, протянув руку Аузонии.
Больше ничего и не нужно было: Аузония знала о ней. Большая узловатая рука служанки, которую она деревянно подала Марии, не отвечая пожатием на пожатие, а выражая неприязнь к этой чужой женщине, которая входила в дом вместе с хозяином, как некоторые другие,
— А я Аузония, — сказала она, опуская глаза перед этой синьорой, которая синьорой не была, но которой она отныне должна повиноваться.
— Наконец мы познакомились, — воскликнула Мария, вкладывая излишний энтузиазм в свои слова. — Я бы хотела, чтобы мы подружились.
— Да что вы, синьора Мария, — пошутила служанка, — я бедная невежественная женщина. — Она схватила сразу два чемодана из багажника и, сгибаясь под их тяжестью, понесла к двери.
— Иди с Аузонией, — предложил Чезаре. — Она покажет тебе дом.
— Конечно, — сказала Мария, не без робости последовав за женщиной.
Вилла, к которой вела мраморная лестница, была двухэтажной. На первом этаже находились столовая, гостиные, бильярдная, библиотека и кабинет; а на втором — спальни. Кухня располагалась в цокольном этаже, в полуподвале — гардеробная с прачечной. Из окон второго этажа были видны вековые деревья: платаны, вязы, липы, буки, сосны. За домом был цветущий луг, обнесенный низкой гранитной балюстрадой, а дальше газон с фонтаном с двумя каменными сиренами, из ртов которых била вода.
— А это Мадонна Караваджо, — сообщила Аузония, указав на статую в центре ниши в молельной. — То есть, — уточнила она, — это копия Мадонны Караваджо.
— Очень красивая, — заметила Мария, чтобы что-то сказать. Эта была такая же, как все мадонны, которых она видела: нежная, страдающая, экстатическая, с нимбом над склоненной головой и молитвенно сложенными руками.
— Здесь, — продолжала Аузония, — старая графиня Казати собирала свою семью и прислугу, чтобы читать молитвенник в летние вечера.
— А теперь? — спросила Мария, стараясь найти предлог, чтобы поговорить с этой женщиной.
— Иногда я прихожу сюда помолиться, — грустно ответила та. — В доме все антихристы. Начиная с Романо и кончая садовниками, что следят за парком.
Покупая «Силенциозу», которая, как он считал, принадлежала ему по праву крови, Чезаре не тронул архитектуру и декор, перестроив частично только внутренние помещения. Он переделал комнаты второго этажа, чтобы устроить здесь роскошные ванные, отделанные разноцветным мрамором: от белоснежного до ярко-розового и зеленого. Мебель тоже сменили. Больдрани украсил свое жилище изумительным антиквариатом и полотнами знаменитых художников. Роскошь, отсутствующая в его городском особняке на Форо Бонапарте, напротив, бросалась в глаза здесь, на вилле Караваджо, на которой он бывал изредка, но ее считал домом своих предков.
Мария в растерянности смотрела на все это, а августовское солнце за окном склонялось к горизонту. Пожалуй, впервые она почувствовала власть и богатство этого человека, с которым так странно свела ее судьба. Это богатство, превосходившее всякое воображение, вызывало у нее страх, казалось ей чудовищным и бесполезным.
— А это ваша комната, синьора, — холодным тоном сообщила Аузония. — Синьор Чезаре велел мне приготовить ее для вас. Это самая красивая комната на вилле. Никто раньше не спал в ней. — Аузония старалась быть бесстрастной, но в тоне ее сквозило осуждение.