Нарциссы для Анны
Шрифт:
— А в чем тогда дело? — Он не мог не почувствовать, что в последнее время она избегает близости с ним, и это встревожило его. — Ты не хочешь?..
— Сейчас нет, — сказала она. — Мне нужно быть теперь осторожней, — призналась она наконец. — Я жду ребенка.
Чезаре с волнением дотронулся до нее, словно она была из тонкого стекла или хрупкого фарфора.
— Как — ребенка?! О Господи!.. Оденься, накройся одеялом, не простудись, поешь чего-нибудь, выпей соку, — в замешательстве он говорил первое, что приходило ему в голову.
— Но здесь же тепло, — напомнила ему Мария, —
— Неважно, — он совсем потерял голову. — Нужно срочно позвать врача.
— Ну да, — передразнила его Мария, — и поставить кипятить много кастрюль с водой, как в американских фильмах. Но я же пока не собираюсь рожать. До этого надо еще подождать.
— Мы расторгнем твой брак, — решил он, — и поженимся.
— Это другой разговор, Чезаре, — решительно возразила Мария. — Я не говорила, что хочу выйти за тебя замуж. Я хочу только, чтобы наш сын носил твое имя. — Мария солгала с такой же естественностью, с какой любила его.
15
В марте пала линия Мажино и немецкие танковые войска, прорвавшись через Арденны на запад Франции, опрокинули все стратегические расчеты западных генеральных штабов.
— Гитлер сделал ставку в войне на моторы, — заметил по этому поводу Чезаре. — Их танки быстро обходят самые неприступные укрепления. И секрет их… как его называют немцы?
— Блицкриг, — подсказал Пациенца, — «молниеносная война».
Они сидели в гостиной на Форо Бонапарте, был вечер, и огонь в камине жарко горел. Мария вязала, скрывая свои округлившиеся формы под широким платьем. Волосы ее были схвачены на затылке лентой.
— Немцы возьмут Париж? — спросила она, не поднимая глаз от работы. Она подумала о Немезио, которого опять угораздило попасть в водоворот бед — после первого письма она не имела от него больше известий. Чезаре понял ее тревогу, но не захотел ввязываться в этот разговор.
— Возможно, и возьмут, — ответил он.
— С нами что будет? — шорох спиц мешался с легким шумом камина, который в эти весенние вечера Амброджино продолжал разжигать, «а то синьора Мария может простудиться, и потом, она это очень любит».
Адвокат Скалья, казалось, грелся у очага этой любви. Его Роза, как и предсказывал в свое время Чезаре, сбежала в Рим с каким-то актером, в которого безумно влюбилась.
— Перспективы не очень хорошие, — объяснил Пациенца. — Гитлер и Муссолини встречались в Бреннеро. И дуче, который был поначалу настроен нейтрально, теперь, когда есть возможность поживиться жирным куском пирога, считает вступление Италии в войну неизбежным.
— Да, — снова начал Чезаре, — пусть эта идея поставить войну на колеса пока что удалась им, но она заведет их слишком далеко. Они ошибаются, считая американцев пьяными дураками. И своему пакту о ненападении, который заставил замолчать Россию, они тоже придают слишком большое значение. Они считают ее колоссом на глиняных ногах, но это колосс, который себя еще покажет.
По контрасту с этими разговорами радио передавало наивную песенку, полную розового оптимизма, о счастье двух влюбленных.
— Муссолини заявляет, что унизительно сидеть сложа руки, когда другие пишут историю. —
— Это обещание, данное дуче немецкому послу, когда ему объявили о нацистском нападении на Норвегию, — пояснил Чезаре для Марии. — «Я прикажу печати и народу рукоплескать Германии». И печать в точности все исполнила. Они едят это дерьмо и в то же время фрондируют. Я ничего не хочу сказать, Боже упаси, но нельзя же есть с грязной тарелки этого режима и спасать свою душу с помощью анекдотов, где высмеивается Муссолини, перед которым все пускают слюни. Я уважаю тех, кто является фашистом по убеждению. Уважаю и тех, кто с фашизмом борется. — Он взглянул на Марию, которая продолжала равнодушно вязать, словно вовсе не следила за разговором.
— Ты скучаешь? — спросил он, обеспокоенный этим молчанием.
— Нет, я слушаю радио. — Мария подняла свое красивое лицо от работы и с улыбкой взглянула на него. Она была безмятежна.
Закончив работу, она поднялась, и двое мужчин из уважения сделали то же самое. Она была прекрасна и казалась живым воплощением материнства.
— Продолжайте, — посоветовала она им с непринужденной простотой хозяйки дома, покидающей гостей. И Пациенца это отметил. Из растерянной и смущенной девчонки, какой она явилась сюда год назад, она превратилась в уверенную в себе женщину. — Извините, — но если я упускаю мое время, у меня пропадает сон.
Чезаре обнял ее, Пациенца поцеловал ей руку.
Ветреным апрельским днем четверо мужчин в двубортных костюмах, черных галстуках и мягких шляпах, вразвалочку, как свойственно полицейским, явились в палаццо на Форо Бонапарте.
— Что вам нужно? — спросил Амброджино, подошедший открыть.
Заговорил самый угрюмый и наглый, с приплюснутым носом, оттопыренными ушами и испорченными зубами.
— Здесь работает Мария Мартелли, по мужу Милькович? — спросил он.
— У нас есть синьора Мария, — сообщил слуга, — но я не знаю, ее ли это имена, что вы назвали. — Он не решался открыть дверь и держал ее прикрытой, разговаривая с незнакомцами через узкое окошко в двери, как монах-привратник в монастыре.
— Она в услужении здесь? — осведомился мужчина с презрительным видом.
— Синьора Мария? — тянул время Амброджино, не зная, как лучше ответить.
— Слушай, ты, — вмешался тип, которому другие подчинялись. — Не валяйте дурака, ты и твоя синьора! — Он яростно толкнул дверь, отбросив Амброджино к большой вазе с цветами, стоявшей в прихожей.
— Что это за манеры! — возмутился, потирая ушибы, бедняга. Будь это в его собственном доме, он бы и рта не раскрыл. — Да вы знаете, — набрался он храбрости, — вы хоть знаете, куда пришли?
— ОВРА, — угрожающе сказал главный, ткнув ему в лицо знак тайной фашистской полиции, в то время как другие стояли вокруг, угрожающе глядя на него. Казалось, все это происходит в каком-то гангстерском фильме.
— Что-что? — попытался понять Амброджино, который в политике разбирался не больше ребенка.