Нарисуй мне в небе солнце
Шрифт:
Я смотрела в окно. Шел снег – летел вверх, его не притягивала земля. Земля хотела тепла и солнца, а не белого пушистого одеяльца. Всё готово было взорваться новой жизнью, ожить, задышать, какое тут одеяльце! Шел март, самый его конец, когда отчаянно цепляется зима, но уже дрожат тугие почки, уже по утрам остро пахнет пробудившейся, живой землей.
Неожиданно стало
Я смотрела на оставшегося в одиночестве воробья, осторожно прыгающего теперь по бортику балкона, как будто танцующего под неслышимую мелодию, и думала, что я скажу каждому, когда они снова позвонят.
– Спасибо, что была такая любовь, – скажу я одному. – Что я горела и жила этой любовью. Ведь я так хотела любить, ходить по краю, узнать отчаяние, трепет, страсть. Узнала. Больше так не хочу.
– Было очень светло рядом с вами, – скажу я другому. – Давайте я иногда буду греться в лучах, не подходя близко, совсем близко? Но вы, пожалуйста, светите, и мне, и другим. Мне – чуть больше.
– Прости меня, – скажу я третьему. – Впереди еще очень много дней, разных, и дождливых, и морозных, и солнечных. И, может быть, в один из них, точно не знаю в какой, я и отвечу тебе «да».
В дверь позвонили. Воробышек на бортике балкона замер. И сердце мое замерло. Я не хочу сегодня ничего решать. Я не могу пока ничего решать… Или я на самом деле все уже решила? Просто сама себя обманываю?
Дети в соседней квартире бросили в стенку чем-то тяжелым. Что-то звонко упало, рассыпалось. Копилка, наверное. Пока в комнату не зашла мама, нужно быстро посчитать и поделить. Или не считая – кто смелее и быстрее, кто больше себе подгребет. Наверху соседка села за пианино, взяла аккорд. Я быстро загадала: по-французски запоет, все будет хорошо. По-русски – еще лучше.
Соседка сыграла бурное вступление и завела красивую песню, которую давным-давно не пела – про девушку, которая полюбила скрипаля. Не скрипача, скрипаля. Язык похож, но не русский. То есть все будет еще лучше, но чуть по-другому? «Загад не бывает богат», – говорила моя бабушка, которая прожила в этой квартире сорок лет. А на земле – восемьдесят шесть. Любила, сгорала, прощала, жалела, мне
Ладно. Я подошла к двери и открыла ее, даже не глядя в «глазок». А что глядеть? Я и так все знаю – и про себя, и про них. Что загадывать, когда все равно все будет иначе, чем мы думаем.
За дверью никого не было. Наверно, ошиблись. Я ведь тоже ошиблась, и не раз. Или нет? Или эти ошибки – и есть моя жизнь? И чтобы сказать «да» кому-то, нужно сначала мучительно, долго, безысходно ждать и не дождаться другого?
– Заходи, не прячься, – сказала я. – От себя не спрячешься.
Не спрячешься – ни в снах, ни в чужой любви, никак. Будет болеть, болеть, изживать себя, а потом однажды пройдет. Встанешь – и жизнь как будто началась сначала. За стеной смеются дети, прыгает по балкону воробей, брызжет звенящими лучами горячее солнце, соседка отчаянно поет о большой и уносящей вдаль реке, с быстрым течением, с бурным течением, которому невозможно противиться. Не утонула – значит, осталась жить. А я не утонула. Я просто научилась плавать. И, пожалуй, я бы не отказалась ни от одного дня своей жизни, ни от одной своей ошибки.
А как бы иначе я сегодня улыбалась, отлично понимая, – иногда очень трудно различить, где кончается ошибка и начинается судьба. Как бы я улыбалась, глядя в розовеющее небо с рваными, разноцветными облаками, чувствуя ледяное дыхание ранней московской весны, зная, как все переменчиво, ненадежно, как все повторяется, но совершенно по-другому, как иногда нужно уметь забыть, а иногда нужно просто ждать, любя, прощая, забывая себя вчерашнюю и не узнавая сегодняшнюю.
– Как свежо у тебя, Катя…
– Сквозняк. Дверь захлопни и не топчись уже, заходи.
Однажды, когда-нибудь, и это тоже пройдет. И забудется, и станет травой, песком, просто ветром. Но пока это есть. Пока я живу, смеюсь, надеюсь. Пока резко хлопает от сквозняка дверь, сильно стучит от неожиданных слов сердце, пока горячо светит огромное, невыносимо яркое солнце, заливающее мою комнату с утра, и топит, топит снег, заваливший за ночь мой балкон.
Зима 1999 г., зима-весна 2015 г.