Нарисую себе сына
Шрифт:
— Ага… Извините за…
— Я — не о том. Давай уже — «на ты»? Чтоб, в следующий раз про чертей как-то привычней было?
— Ладно, — прыгающий свет от зажженной свечи осветил лицо улыбающейся девушки. Хотя, голосок — предательски от страха дрожит. — Ладно, Зо-оя. Держи ее, а я… а мне тут… — и вручив мне подсвечник, занырнула в глубину ближайшей полки.
— Угу. А что делаем дальше?
— А дальше… переодевайся, — и вернулась уже с мешком в руках.
— Во что?
— Вот в это, — прямо на пол между нами вытряхнулись, расшитые золотом, бирюзовые штаны и камзол, короткий черный плащ
— Мама моя… Это чье? Чья?
— Зоя, сейчас — не время, — фыркнула Марит, держа в руке белую картонную маску. И ухватив ее за длинный клюв, ткнула в меня. — Считай, нам сегодня крупно свезло, с этим вечером большого приема. Иначе… в общем, это я сперла у одного из абитуалей — с пола разбросанные собрала. Здесь рядом, в комнате за углом. Он к Розе своей пришел и обычно, лишь с рассветом от нее выползает. И пока они там, за балдахином… Дальше продолжать?
— Не надо, — не отрываясь от мертвой карнавальной ухмылки, выдохнула я. — Так, а мне ее…
— Зоя, а как иначе? — выкатила глаза Марит. — Сюда почти все гости в таких же съезжаются — люди то, разные. И не любят друг с другом в таком месте здороваться. Так ты переодеваешься или…
— Я быстро, — действительно, а, чего уж? И первой сунула на полку, сдернутую с плеч капитанскую рубашку. Марит, руководя процессом, принялась меня наставлять:
— Значит, так: отсюда — уже одна. Дальше из коридора попадешь в большой зал и из него — направо, вдоль кадок с пальмами. Потом, у картины «Люсинда в огне»…
— Чего?
— Ну, женщина рыжая с глазами навыкат. Так вот, сразу от нее — еще раз — направо и в открытые настежь двери. Выйдешь из дома и все время потом прямо. По цветочной аллее до самых ворот. Она ярче остальных освещена. Ты меня поняла? — и резко дернула за камзольные полы. — Да-а…
— Ой.
— Ну, так… С размерчиком на груди. Придется его не застегивать. Все ж, хорошо, что рубаху свою прихватила.
— Ну, так, — в ответ напыжилась я. — Марит, а вот с «размерчиком» обуви? Они на мне хлюпать будут.
— Ничего, как-нибудь до ворот догребешь. Меня вот другое волнует.
— А что?
— Походка твоя, ну, в целом. Он, этот абитуаль, тот еще, конечно, жеманник. Но, не до такой степени.
— А я по-морскому могу, — с готовностью мотнула я клювом.
— Это, как?
— Это — вразвалочку. Когда к качке на палубе привыкаешь, на берегу оно само собой получается. Показать?
— Ага… Нет. Будешь у нас… «нетрезвый», — и метнулась к шкафчику у окна.
— А мне пить то нельзя. Я ж…
— Ну, так рот пополощешь этой… граппой. Пьет же ее как-то наша главная горничная? Только, «мину» свою сними.
— Так может, ее тогда и облить?
— А что?.. Тогда и камзол… Ой. Ну и штаны тоже.
На том и порешили. Отряхнули и… порешили. А потом обнялись напоследок:
— Марит, как бы там ни было, ты — очень-очень хорошая и я тебе…
— Да чтоб твой язык «драконьим огнем» обожгло.
— Что?.. Откуда такое выраженье? — я думала, на него лишь у Люсы «патент».
— От бабушки, — буркнула та. — Она у меня… — и решительно тряхнула головой. — Все у нас получится. Ты только болтаться не забывай,
— У лестницы, ведущей к заливу, — и снова прижала Марит, ткнув ей в ухо картонным клювом. После чего процесс прощания тут же свернулся. — Ну, я… пошла.
— Да уж иди, — и дверью мне сзади — пендель.
Труднее всего сделать первый шаг. А потом, стоит лишь вспомнить: куда ты идешь, и надобность в «пенделях» отпадает. Так и я, мысленно сплюнув (натурально то, не получится), рванула по коридору с целью стратегически слиться с толпой. Потом снова вспомнила… о конспиративном «болтании»… и тут же запнулась о собственный огромный сапог… Мама моя — не потерять бы в повороте. Зато странность в походке сама собой обозначилась. Да и «толпа» вскоре нашлась — за первым же, в намеченном Марит, зале.
Здесь повсюду был свет. И в этом, почти дневном свете, как в дорогой магазинной витрине, разноцветными пятнами — люди в ярко раскрашенных масках. Звериных, человеческих, с рогами и в кружевных узорах — на любой вкус и роль. Маски важно стояли, опершись на стойки с горячительными запасами (и явно, не граппы), лавировали меж ними и, развалившись, сидели в диванах. И впечатление от этого было таким, будто они все разом и выставляют себя напоказ и демонстрируют полное безразличие. Никто никому не кивал, руку приветливо не вскидывал, а единственными собеседницами в зале заливались, цветущие наготой, Розы. Нет, кое-какая одежда на них, все же, была, однако вопроса: «А что же под ней?», явно не возбуждала.
«И хорошо, что под моей собственной «миной» не видно выраженья лица. Хотя, неизвестно, с какими сейчас остальные», — вот с этими мыслями я и вынеслась мимо ориентиров наружу. И лишь на миг замерла на крыльце — все те же постные картонные рожи, только уже мелькающими в интимной садовой тени. А мне, значит… и, подогнув от усердия пальцы на ногах, запрыгала по ступеням. Сквозь узкие прорези глаз — серые плиты внизу и розовыми клочками по сторонам — цветы. Сквозь картон на ушах — собственное же дыхание, лишь изредка прерываемое женским заливистым смехом (из той же тени). А ярдов через двадцать, я услышала музыку. С подсвеченной фонариками площадки правее. Танцевали две пары: гости и Розы. По краям, в стороне от оркестра (аккордеон и две скрипки), за столиками, торчало еще человек пять, а музыкой был «лангуоре(1)»… Мама моя… Я этот танец учила ещев старших классах гимназии, но то, что «исполнялось» здесь, походило на наши потуги также как пожатье руки на объятия страсти. И я даже притормозила, вывернув клюв… А потом вновь понеслась вдоль обвитой цветами аллеи… И вот одно мстительно радует: сивушное «благоухание» граппы, которое я теперь щедро дарю, начисто перебило ненавистные вездесущие розы.
— Да хобий ты натюрморт… — а вот память о них мне, той же «щедростью», видно отбило — прямо по курсу, у высоких резных ворот томились в безделье двое охранников… — Та-ак, Зоя, сбавляем узлы. Идем на сближение с противником, — и теперь от старанья уперла в картонку язык…
Противник, завидя еще издали старательно колыхающийся объект, заметно напрягся у своих нагретых спинами башенок. Оба сразу… Объект (то есть, я), решил старанья убавить. Однако, явно не рассчитав (ну так, здесь — ничего нового)…