Наркопьянь
Шрифт:
- Вот, блядь, бывает же, - только и сказал Псих, когда мы удалились от места побоища на приличное расстояние.
- Не говори – словно с цепи сорвались.
- Теперь я, по крайней мере, знаю, чем занимаются дети богатых родителей, когда им становится скучно спускать папины денежки, - сделал заключение Псих.
- Лучше бы нам больше никого не встретить, а то что-то мне такие сцены не нравятся.
- Да ладно, пусть парни пар выпустят, а то двигаются они мало.
- Им бы его на заводе выпускать или в армии…
- Это точно.
- Сейчас бы пивка…
Пива мы взяли,
Когда перешли мост, Псих предложил:
- Давай на набережной постоим, пива попьем.
- Давай, - согласился я. Охта хоть и не была самым спокойным районом, но все же такого, как полчаса назад, я здесь не видел. Возможно, пока.
Вокруг раскинулась теплая июньская ночь, через мост проносились редкие машины, шли еще более редкие люди, в речной воде плавно покачивался свет от подсветки моста. Картина умиротворяющая. И приятная горечь пива во рту.
Мимо нас по реке проплыл небольшой теплоход, на котором играла музыка. На верхней палубе танцевали люди. Наверное, какой-нибудь корпоратив. Я плюнул в воду.
На той стороне высилось темное здание, на крыше которого горела красными буквами крупная рекламная вывеска. Свет от нее падал на гладь реки у противоположной набережной. Вслед за волнами, распространившимися от теплохода, свет пополз от набережной к середине моста, а от нее – по направлению к нам. По мере приближения волн к набережной, где стояли мы, приближался и свет – красные расплывающиеся зигзаги. Красивый эффект.
- Шикарно, - сказал я, глядя на распространение света.
- Это надо снимать, - поддержал Псих.
Свет вместе с волнами разбивался о плиты набережной, красные сполохи плясали во влажном речном воздухе. Мою душу впервые за несколько дней наполнило умиротворение. Я знал, что это всего лишь временное состояние, что мне предстоят еще миллионы таких трагических периодов, наполненных одиночеством и пустотой, бесконечным похмельем в опостылевших стенах съемной комнаты, но я его принял, пустив его в душу и слившись с ним.
- Хорошо! – подумал я вслух.
- И не говори, - Псих протянул свою бутылку к моей, и мы стукнулись ими.
Иллюзии… иллюзии… Мы переполнены ими. Мы живем на войне – войне с самими собой – где редкие моменты спокойствия воспринимаются как привал перед нескончаемым кровавым походом, полным яростных опустошающих битв…
- Ладно, пойдем к дому, - предложил я минут через пять молчания.
- Пойдем.
В ларьке у дома мы взяли еще по пиву и последующие полчаса провели, сидя на кухне за разговором, плавающим среди табачного дыма и спутанного сознания. Ночь за окном замерла, и мне казалось, что наши слова улетают за окно, освещаемое снаружи тусклым уличным фонарем, к реке, где сливаются с волнами и одиноким красным светом рекламной вывески, а затем несутся дальше, в сторону Балтийского моря. Потом мы все-таки легли спать.
Утро было близнецом предыдущего. Те же эсхатологические
Психу надо было на собеседование. Ихтиопатолог – это человек, который вскрывает рыб. Патологоанатом водного мира. Вот что я узнал. Еще я вызвался прогуляться с Психом – хотя бы до остановки автобуса. Сидеть дома было невыносимо – мое перевернутое естество не выносило замкнутого пространства.
Мы вышли в наполненный шумом и суетой июньский день. Психу надо было на Лиговку, я предложил прогуляться до комплекса Смольного через мост – оттуда ходил автобус. Мы пошли.
Мимо громыхал транспорт, и шли люди, мне было плевать. Я рассуждал о тленности бытия, в котором остывало мое никому не нужное сердце. Ветер на мосту немного освежил.
Потом мы взяли пива. Пиво было холодным и вкусным. Оно немного взбодрило. Мы дошли до остановки автобуса – и пошли дальше. Псих особо не торопился. По пути в основном молчали, изредка перекидываясь короткими фразами. Говорить как-то не хотелось.
Допив пиво, взяли еще. Присели в сквере на Суворовском. Рядом находилось какое-то офисное здание, и мимо сновали неугомонные клерки. Их суета была смешна. По крайней мере, мне и в моем состоянии.
- Вот, - сказал Псих, - полстраны в трущобы загнали, а полстраны – в офисы. А наукой заниматься никто не хочет…
- Какая наука? Наука – это вариант с трущобами. Безденежье и вечная фрустрация по поводу того, что не можешь реализовать свой потенциал. Хотя во втором варианте – то же самое в большинстве случаев…
- Ты прав. У нас вообще страна, населенная могучими по потенциалу людьми, при этом ощущающими себя полными неудачниками. Такая вот загогулина.
- Сдается мне, что так было всегда, на протяжении всей истории, - я глотнул пива, - я вот тоже ощущаю себя глубоко несчастным человеком: машины нет, квартиры нет, женщины нет, в конце концов… Да и чужие мы здесь, в этом городе, как будто…
- Нет, - Псих указал на офисное здание, - это они чужие.
- Ладно, чего уж о грустном. Все относительно: на машине можно разбиться насмерть, в квартире можно сгореть при пожаре, женщина может запилить или к другому уйти… Давай лучше об ихтиопатологии поговорим – там что действительно рыб вскрывать надо?
- Да, надо. Чтобы причину смерти выяснить.
- Кому надо знать, от чего умер карась? У нас люди мрут как мухи.
- Понимаешь, контора аквариумы производит. И типа надо выяснять, от чего сдохла рыбка, чтобы понять – все ли в порядке с аквариумом, не он ли причина ее преждевременной кончины.
- А-а-а. Теперь понял.
Допив, мы пошли дальше. Навстречу чему-то неизвестному. Может быть, счастью. А, может, какой-то еще более темной беде.
Мимо мелькнул Московский вокзал с его вечной мешаниной людей и сумок, стройка, скрежещущая и завывающая неизвестными нам механизмами, дальше поплыли здания Лиговского проспекта. Навстречу двигались чем-то озабоченные люди, я смотрел на них и понимал: я в этой толпе чужой. Я не хочу того, что хотят они. Я не умею того, что умеют они. Я словно старое пугало в чужом огороде.