Наркотики. Единственный выход
Шрифт:
Что касается нравственного воздействия, я считаю, что пейотль, а быть может, и чистый мескалин должны применяться в периоды отвыкания закоренелых наркоманов от яда. Оба препарата вызывают острое отвращение к алкоголю и табаку — как физическое, так и нравственное. Отвращение длится еще долго после того, как транс проходит, и это можно использовать даже при однократном применении как основу для того, чтобы полностью бросить пить и курить. Надо отличать наркомана, который не может порвать с отравой, от того, кто этого сделать не хочет. Первое состояние, разумеется, есть следствие второго. Выходу из последнего может замечательно помочь пейотль — привив неприязнь к данному наркотику, с чем так трудно на первых стадиях. Желание лечиться (только, увы, не у алкоголиков — у них такое желание — исключение) появляется обычно, когда «домашние» средства применять уже поздно, а санаторное лечение в большинстве случаев невозможно. Конечно, ко всему можно пристраститься, даже к аспирину или касторовому маслу. Если кто изо всех сил упрется, он может стать завзятым пейотлистом или мескалинистом — но это, пожалуй, будет тип совершенно извращенный, так или иначе приговоренный к гибели. Я отнюдь не пропагандирую пейотлизм как новый способ «бегства от действительности», а лишь указываю на неоценимые заслуги пейотля в том, что касается возможности
Когда я впервые испробовал это чудотворное лекарство, я был в периоде пития, слегка небезопасном. Частенько после изрядных доз алкоголя я был не прочь нюхнуть «белого порошка», чтобы прервать алкоголическую скуку. Конечно, я не назюзюкивался с утра пораньше и вообще не пил каждый день, но слишком уж часто мне требовалась легкая встряска, чтоб каждую неделю или через каждые пять недель снова и снова начинать «новую жизнь». На одной из так называемых «оргий» я встретил Оссовецкого, который потом дал мне знать, что у него ко мне есть важный разговор. К сожалению, пришлось уехать, не повидавшись с ним. Какое-то время спустя, когда я не пил уже девятый месяц, встречаю его в компании, спрашиваю, что он хотел мне тогда сообщить. Он, глянув испытующе, отвечает: «Теперь это уже ни к чему». Под моим давлением он признался, что хотел меня предостеречь от грозившего мне, по его мнению, безумия. «Еще две-три недели такой жизни, и вам бы конец», — ответил он. Так вот, в то время я и сам был близок к мысли, что надо бы надолго прекратить эксперименты, поскольку частота их (второй раз в жизни) стала переходить границы дозволенного — даже такому малоподвластному порокам индивиду, как я. И без сомнения, я сделал бы это сам, обойдясь без всяких искусственных средств, как делал это не раз даже в менее опасных «obstojatielstwach». Но мне, безусловно, помог пейотль, когда я резко бросил пить и ничего (разве что иногда немножечко пива) в рот не брал на протяжении четырнадцати месяцев, притом без малейших усилий. Конечно, для этого нужна воля. На одном пейотле, не приложив усилий, далеко не уедешь. Но иной раз надо только дать первый толчок (декланшировать, мгдыкнуть, прыкснуть, крвампкнуть, щелбамкнуть), пробудить первый рефлекс здоровой воли, чтобы все здание на нем как бы само построилось. А пейотль кроме отвращения к наркотикам помогает глубже взглянуть внутрь себя — для лиц, не имеющих особой обязанности экономить свой мозг ради вещей более ценных, чем водяра и коко, это может быть особенно ценно.
Кто-то мне сказал: «Ну зачем мне принимать именно это? Разные цвета я и так вижу и могу вообразить все что угодно, ничего сверх того, что знаю в нормальном состоянии, знать о себе не желаю, не курю, пью раза два в год, и то помаленьку, ничего иного не употребляю». Разумеется, он был прав. Я должен только защитить видения как таковые. Никто не может этого понять, если не пережил. Но то, что можно жить припеваючи и без этаких переживаний (особенно если ты — человек пикнического типа), — святая правда, и я никого не уговариваю садиться на пейотль. Возможно, в моих видениях было чересчур много юмористики и ужаса, перемешанных вместе, и по сей причине их можно проигнорировать. И все же — помимо четырех основных стадий, одинаковых для всех, у каждого могут быть лишь те видения, какие он заслужил. Я слыхал об одном господине, который неделю после пейотлевого транса не выходил из дому и никого не хотел видеть — из опасения, как бы действительность не опошлила те чудеса, что он пережил в своих видениях. Похоже, я оказался «недостоин», но все равно ни о чем не жалею. Пейотль № 2 и мескалин я не стал бы принимать больше никогда. А вот оригинальный мексиканский хотел бы испытать перед смертью еще разок, чтобы увидеть, как там со мной обстоит нынче дело в действительности. Увы, при нынешних мексиканских событиях достать настоящий препарат весьма непросто.
Кроме описанных ядов я принимал еще я-йо в виде гармина Мерка, эвкодал и гашиш — в виде экстракта Cannabis Indica [76] , но оригинального, свежепривезенного из Персии, а также персидский гашиш для курения: принимал их и рисовал под их воздействием. Безусловно, каждый из них различен по вызываемому настроению и влиянию на рисунок. Гашиш в больших количествах дает, особенно в сочетании с алкоголем, какие-то видения, довольно странные, с умножением предметов и людей до бесконечности; дает он и интересные психические состояния: отождествление себя с предметом, утрату чувства тождества личности на малых отрезках времени и т. п. Но гашишные видения «в подметки не годятся» пейотлевым. Это вещи совершенно несоизмеримые. Гармин вызывает известный «сдвиг действительности» и автоматизм при рисовании. Однако из-за его воздействия на экстрапирамидные (sic!) центры и растормаживания рефлексов я не набрался смелости превысить максимальную терапевтическую дозу. В конце концов, пускай с головой происходит все что угодно, но абсолютно утратить власть над иннервацией мышц — это, по крайней мере, на мой вкус, — вещь слишком уж малоприятная.
76
Индийская конопля (лат.).
Завершая свои рассуждения, взываю громовым голосом: «Очнитесь, пока не поздно, вы — курильщики, пьяницы и прочие наркоманы! Долой и никотин, и алкоголь, и всяческое «белое безумие». Если же пейотль окажется универсальным противоядием против этих мерзопакостей, то в таком, и только в таком случае: да здравствует пейотль!»
Appendix [77]
77
Приложение (лат.).
Вступление
Заранее замечу, что вся эта часть моего «трактатца» многим может показаться смешной, а то и ненужной. Смешна-то она, может, и смешна, да только что до ненужности, в этом смею сомневаться (или — относительно этого сомневаться, как угодно некоторым: сам-то я за равноправие обоих оборотов. Первый сильнее, чем второй, но и второй — не такая уж языковая уродина, чтоб его требовалось угробить на месте). Конечно, степень «ненужности» разных главок будет различна. Но я пишу эту книгу абсолютно для всех и не могу исходить из того, что иные люди или даже социальные группы не найдут в ней ничего нового. Я хочу поделиться с
78
Сокр. от лат.: pleno titulo — с соблюдением соответствующих титулов.
I. О грязи
Личная физическая чистота обходится вовсе не так дорого, как кажется некоторым. Я не говорю о чистоте публичной (зданий, улиц, площадей и т. п.) — не буду вдаваться и в вопросы чистоты жилищ, поскольку полагаю, что и она достижима, причем за какие-то гроши. Несмотря на это, нередко попадаются квартиры, где на стенах висят драгоценные картины, все оковрено и выподушковано, и все же царит грязь и даже смрад, часто едва уловимый, но по своему качеству весьма ядовитый. У меня такое впечатление, что чистота жилищ и, далее, публичная чистота — производны от личной опрятности. Начать надо с себя, а со временем, постепенно, очистится и все остальное, потому что чистоплотный человек не сможет жить среди грязи. Люди не знают, как добиться чистоты, — невежество и лень кажутся мне причиной того положения вещей, которое я хочу описать и против которого намерен принять меры. Почему большинство людей, которые, безусловно, смердеть не должны, тем не менее смердят? Я говорю о так называемой интеллигенции, полуинтеллигенции и нижележащих слоях. Не буду углубляться в смрадологический анализ низшей и высшей аристократии, поскольку слишком мало знаю эти сферы. Но на основе скудных данных у меня сложилось впечатление, что можно было бы кое-что сказать и на эту тему. Помимо проблемы мытья встает вопрос о смене белья и одежды. (Заранее предупреждаю: я скажу вещи неприятные — кто не хочет их слышать, пусть не читает.) Но каковы бы ни были одежно-бельевые отношения данного человека, они, несомненно, улучшатся, если человек этот начнет как следует мыться. Разумеется, идеал — ежедневная смена всего белья и как можно более частая смена одежды. Но если у кого-то нет на это средств, он может продлить время носки за счет работы над чистотой тела.
Есть народы чистые и народы грязные. Давайте скажем о себе откровенно, что мы принадлежим к последним, и постараемся это исправить. Когда я читаю польские, русские или французские романы, у меня всегда на уме вопрос: да хорошо ли все эти люди вымыты? Мысль эта мешает мне принимать близко к сердцу судьбы персонажей, портит лучшие сцены, затуманивает горизонты самых возвышенных чувств. При всех изъянах английской литературы я знаю одно — что бы ни делали, ни чувствовали и ни думали англичане, они в основном почти наверняка чистоплотны. Русские имеют то преимущество перед другими грязными народами, что хотя и не моются неделю напролет, однако каждую субботу прожариваются в «banie», соскребают с себя грязь «maczalkami», исхлестываются прутьями и хотя бы в воскресенье, а то и в понедельник у них открыты поры на коже всего тела, а не только некоторых его частей, наиболее склонных к так неприятно называемому «прованиванию». Ужасные вещи, но хоть раз надо о них сказать открыто.
Человек, если взять его в телесном аспекте, — создание довольно паскудное. Некий граф (!), раненный в руку, долгое время держал ее под резиновым бинтом, не развязывая. От руки стало пованивать. Он показывал ее всем встречным-поперечным с х а р а к т е р н ы м восклицанием: «Никакая нога так не воняет, как моя рука. Понюхайте-ка, барышня». И совал под нос присутствующим свою холеную, породистую графскую ручку, которая действительно издавала тонкую, но конденсированную вонь пропитанного десятивековой культурой тела. Граф — а что уж говорить об обычной «высокой шляхте, блестящем офицерстве и P. T. публике», как писали в цирковых афишах австрийских времен. Причина неприятных людских запахов — в одежде. Значительно меньше смердят (если умолчать о качественных различиях, неприятных для нас, принадлежащих к иной расе) дикари, которые ходят нагишом. А как великолепно в этом смысле всякого рода зверье — животные всегда свежи, с великолепно проветренной кожей, вычесанные, выгрызенные, вылизанные, как говорится, до «Hochglanz» [79] ’а. Человек, обобщая, особенно в «паражах» [80] среднего и холодного климата, — это самая грязная скотина на свете, и главным образом — из-за необходимости носить одежду.
79
Блеск (нем.).
80
От фр.: parages — места, края.
Общеизвестно, что руки, как правило, меньше смердят, чем ноги — а почему? Да потому, что они не закрыты (exemplum [81] : тот граф и его ручонка) и, конечно, их чаще моют. Ходить нагишом нельзя, но все можно компенсировать мытьем — исступленным, фанатичным, яростным. Расходы минимальны, а время, также очень небольшое, легко вырвать у алчного сна, при минимальном же усилии воли. Итак, за дело, неряхи, и глядишь — через год-другой люди в своих жилищах и публичных зданиях: кино, театрах, вокзалах и тому подобных заведения, — не будут вынуждены вдыхать ужасающий «непах» выделений недомытого людского стада, из чего воспоследует значительно большая взаимная доброжелательность и терпимость к так называемым «другим», которой так недостает нашим общественным отношениям. Ведь в сравнении с прочими народами поляки в этом смысле просто ужасны. Сколько энергии уходит хотя бы на то, чтоб выказывать друг другу взаимное презрение на улице. Нигде больше этого нет, по крайней мере, в такой степени. А внутри зданий смрад, несомненно, усиливает это противное явление. Увы, ни один недомойка не отдает себе отчета, что он сам — элемент общего непаха, что для других его запашок, который он у себя терпит, вовсе не так приятен, как для него самого, а может, и для его близких.
81
Пример (лат.).