Наркоза не будет!
Шрифт:
Ринат со сладкой улыбкой сидел на тонком пруте перил. Ветер трепал его длинные, отросшие с лета кудри, и высекал из глаз влажные искры. Огромная красная луна медленно неслась из-за спины навстречу.
Девушки разомкнули руки, и Коша, приблизясь к Ринату, опустилась рядом, спиной к пропасти. Ее радовала легкость и эфемерность этих новогодних поцелуев. Маленькая игрушечная жизнь. Нарисованная на картоне или небольшом холстике — вот, что такое Новый год.
Что-то обожгло или встревожило. Коша заметалась взглядом и наткнулось на жесткое, будто вырубленное из гранита лицо Евгения. Коша засмеялась, дразня.
Ринат встал и, вдруг, начав заикаться, попросил:
— Любезный! Э… Вы не оставите ли девушку в покое? — почему-то он перешел на «Вы», хотя отлично знал Евгения. И знал, что тот глухонемой и ничего не слышит. — Какое она к Вам отношение имеет? Пойдите лучше выпейте водки.
Однако это не помогло.
С невнятным криком глухого «Nenaviiithuuu!» бывший сожитель снова кинулся к Коше, заходящейся в припадке хохота.
Его удерживали, но Евгений пришел в такую ярость, что все было бесполезно. Он ударил Рината и выбил ему зуб. Тот схватил сразу кусок снега, чтобы остудить окровавленный рот. Глухонемой толкнул его жену, манерно протянувшую в мольбе тонкие руки, и та рухнула задницей в снег, помяв шелка вечернего платья. Добравшись до Коши, Евгений расквасил ей нос. Она упала на снег. Ботинок Евгения плотно воткнулся в живот. Легкие сразу забыли, как дышать.
Напротив красной луны вспыхнула голубая. Коша перевалилась через перила и оттолкнулась от мокрой, оттаявшей крыши. Восемь питерских этажей. Повезло. Внизу оказался большой сугроб. Она здорово долбанулась, но ничего не сломала. Однако из нее потекла кровь. Штаны и снег были пропитаны кровью. Она видела, как все стоят наверху и кричат.
Коша вздохнула с облегчением.
Все-таки мир твердый.
НАРКОЗА НЕ БУДЕТ
(Коша)
Коша снова и снова вспоминала моменты проведенные на столе хирурга.
Внутри был ожог. Оттуда текла жидкая алая водица. Это не могла быть кровь. Это клюква. Из травматологии, где ей запихали в сломанный нос вату, Кошу сразу отправили в женскую больницу.
Даже воспоминание доставляло боль. Неужели жива? Вот как все просто. Это не геройский подвиг разведчика в гестапо. Просто им не заплатил за наркотик. Почему они ничего не сказали? Есть же деньги. Но они решили сами, что у нее денег нет. Они все решили за нее сами. Вот и все.
Боль раздвигает время так же, как ЛСД. Так же, как однажды она думала, что никогда не сдвинутся стрелки, Коша думала, что эта боль никогда не кончится. Она знала, что просто умерла, потому что все кишки были намотаны на нож хирурга.
Она брела из операционной в палату, держа полотенце между ног. Оттуда текла жидкая дешевая кровь. Боялась испачкать пол.
Ожог ободранного мяса напоминал о процедуре.
Никогда больше. Какого черта надо думать о том, чтобы что-нибудь не испачкать? Она вдруг взбесилась. Почему не думать о том, чтобы ее никто не пачкал? Ярость выгнула Кошу дугой. И бессильное сожаление о ненужной аккуратности сдавило ей глотку и свело мышцы судорогой.
Рыжая соседка мрачно стрельнула взглядом и спросила:
— Курить, небось хочешь?
— Ага. — шепнула Коша.
— На. Я спрятала, — рыжая тайком протянула сигарету.
— Спасибо, — шепнула Коша и пошла в душ.
Санитарка покосилась с испуганным удивлением, но ничего не сказала. Никотин сладко шмыгнул в легкие и стиснув сосуды, затуманил голову. Внезапная слабость. Включила воду. Внутри произошла какая-то битва, после которой каждая клетка тела просит покоя. Не было жалко того, что в ней убили. Наверняка это был плод Евгениевой люби. Ну его к черту!
Не надо было и пробовать! Это плата за попытку быть, как все.
Но радость от того, что перестали мучить, была сильнее. Она долго стояла под дождиком, не до конца осязая мокрость воды. Казалось, что она была мокрее раньше. Упало мыло. Когда Коша пыталась его поднять — все время выскальзывало из пальцев. Больше всего не хотелось выходить из душевой, не видеть никого, ни с кем не разговаривать. Вытерлась.
Выкурила еще сигарету, не выключая воды. Набрызгала дезодорантом. И просто села на стул перед зеркалом. Вдруг стало интересно, какое у нее лицо — обычно на лицо не смотришь — смотришь на прическу, есть ли прыщики, мешки под глазами, а вот собственно лицо хочется разглядеть в какие-то особенные моменты, узнать, остался ли на нем отпечаток того, что было.
Она провела ладонью по щеке.
Это было не ее лицо — такого выражения прежде никогда не было. Она стала разглядывать внимательнее и вдруг произошла странная вещь — лицо сначала затуманилось, а потом и вовсе исчезло, а на месте него возникло бледное изображение Легиона. От ужаса Кошу откинуло к стене, она схватила бутылку с шампунем и швырнула прямо в это лицо — зеркало раскололось на несколько кусков. Но этого было мало — все еще боясь, что он может выйти из одного из них — колотила осколком бутылки, пока от зеркала не остались мелкие кусочки. Порезала обе руки.
— Я не человек. — сказала она вслух. — Я — мутант. Поэтому я не умею жить среди людей. Я ненавижу себя за это. Но мне нужен кто-то, кто скажет мне, как мне жить.
Нет никакой морали. Мораль — это бабки и власть. Власть — это секс и бабки.
Холодная злость натянулась в Коше упругой струной. В дверь стали колотить и орать, чтобы она открыла. Коша усмехнулась — впервые в жизни она испытывала удовольствие от того, что кому-то из-за нее пришлось напрячься.
Не спеша оделась и вышла. Окинула отвердевшим взглядом санитарку и того мясника, который ковырялся в ней без наркоза. Прибежали!
— Я упала в обморок, — сказала Коша равнодушно. — Если надо, я заплачу за зеркало.
— Да нет, — усмехнувшись, сказал мясник. — Обойдемся. Завтра домой пойдешь.
— Хорошо, — сказала она послушно и, пройдя мимо подозрительной санитарки, направилась в палату.
— Зайди ко мне в кабинет! — раздался голос за спиной.
Медленно оглянулась: врач стоял один посреди коридора, санитарка гремела внутри душевой стеклами.
— Зачем? Мне нехорошо, я хочу прилечь.
— Ладно, — ответил он ей с той же внутренней жесткостью. — Зайди позже. Вечером. Я сегодня долго буду.