Народные русские легенды А. Н. Афанасьева

Афанасьев Александр Николаевич

23. Царевич Евстафий —

24. Повесть о царе Аггее и како пострада гордостию 757

25. Смерть праведнаго и грешнаго 808

26. Ангел 795

27. Кумова кровать 756 B

28. Грех и покаяние

a) (756 C)

b) 756 C

29. Горькой пьяница (761)

30. Крестной отец 800 + 532

31. Кузнец и чорт 753

32. Волк 122 A

33. Петух и жорновки 715 A

Ниже приводятся сюжетные типы легенд из примечаний (в скобках названия даны составителем):

с. 78—81 (Девушка, встающая из гроба) (849*) + 307

с. 81—82 » 307

с. 109—110 (Аника-воин и Смерть) —

с. 110—111 (Пьяница в раю) 800 A*

с. 115 (Незнайка) 332

с 120—123 (Черт учится у солдата

и везет его на побывку домой) начало — 1166*

с. 126—127 (Черт и пустынник) 839

с. 145—146 (Два великих грешника) начало ср. 313 A; 811*+ 756 C

с. 146 » 756 C

с. 150—151 (Черт служит мужику) 810 A

с. 155—158 (Божий крестник) —

с. 163—165 (Девочка продана Богородице) —

с. 167—168 (Кузнец

и черт) 753

с. 172—173 (Егорий и волки) 934 B*

А. Н. ПЫПИН

РУССКИЕ НАРОДНЫЕ ЛЕГЕНДЫ

(По поводу издания г-на Афанасьева в Москве 1860 г.)

[172]

Русская этнография уже давно обратила внимание на памятники народной словесности, утверждая, что в них всего яснее определяется характер народа, но до сих пор она очень мало исполнила одну из главных своих задач, именно издание самых памятников. Она довольствуется клочками песен и преданий, часто подправленных и подрезанных для «приличия» самими издателями или по так называемым независящим причинам; примеры первого мы видели даже в изданиях официальных ученых обществ, которые несмотря на всю ученую строгость своих взглядов не могут избавиться от академической щекотливости и печатают только самые невинные народные произведения. Несмотря на то, мы продолжаем говорить, что открываем в них дух народа, забывая, что целый оставшийся у нас нетронутым угол этой области иногда представляет весьма курьезные образчики этого народного духа. Г-н Афанасьев, сделавший недавно издание сказок, если не совсем удовлетворительное, то, по крайней мере, имеющее заслугу достоверности, перешел теперь к одному из таких мало тронутых отделов нашей народной словесности и посвятил свою книжку народным легендам, до сих пор еще не имевшим собирателя.

172

Впервые опубликовано в журнале «Современник» (1860, кн. LXXX). В 1914 г. статья была перепечатана в книге: Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. Казань. — С. 203—228; печатается по этому изданию.

Народные произведения далеко не так резко отличаются друг от друга, как отличает их этнографическая терминология. Народные песни, поверия, преданья, сказки и т. д. принадлежат одному и тому же народному воображению и создаются им без всяких литературных правил, и потому беспрестанно смешиваются один с другими и по предмету и по изложению, так что все типы народной словесности незаметно переходят один в другой. Тем не менее каждый в отдельности они имеют какие-нибудь преобладающие особенности: легенда имеет ту специальность, что останавливается исключительно на предметах, принадлежащих к области христианских верований и религиозной морали; сам народ не дает им, кажется, никакого особенного названия, но мы термином легенды отличаем только одну часть его поверий, не касаясь нисколько православно-церковных сказаний, по своему священному значению и достоверности решительно не принадлежащих к разряду народных поверий. И особенно о русских легендах мы во всей статье говорим в смысле только народных поверий: замечаем мы это во избежание перетолков людей легкомысленных. От самого содержания легенда имеет серьезный тон, который только впоследствии переходит иногда в шутку, как мы увидим в примерах г-на Афанасьева. Легенды были поучительным развлечением, и рассказывание их было делом благочестивым; иные из них имели песенную форму и пелись нищими старцами при церквах и по дорогам… Первоначальное происхождение легенды было, следовательно, чисто христианское: оно относится еще к первым векам распространения христианства: народное воображение скоро воспользовалось рассказами о жизни Спасителя, о подвигах его учеников; затем любопытство народа пошло и далее, оно остановилось на прошедшей истории человека, на сотворении мира и судьбе первых людей, на загробной жизни, увлеклось, наконец, и теми личностями, которые в настоящую минуту поражали народ возвышенным характером и святостью жизни, и таким образом мало-помалу легенды составили большую массу преданий, которая, наконец, заняла важное место в письменной литературе. По своему исключительно христианскому содержанию легенда не имела в первое время никакой частной национальности, но стала более или менее общим достоянием христианских народов. Это одно из ее существенных качеств. Но кроме общехристианских преданий, у разных народов развились еще частные, местные легенды о чудесах и святых; отсюда явились местные отличия легенд, усиленные еще потом разделением церквей.

История народной легенды находится в необходимой связи с легендой литературной. Средние века были классическим временем легенды, в течение их она получила свое полное развитие. В свежих народах Европы христианство нашло сильный отзыв; личности и события священной истории заняли место языческой мифологии, хотя наивная бессознательность тогдашних людей нередко мешала язычество с христианским и даже повторяла ту же языческую старину под новыми формами. Особенная плодовитость легенды относится именно к тому времени, когда новое учение начало совершенно господствовать над умами и событие, в котором всего ярче вышло наружу религиозное увлечение, подействовало в то же время всей силой на распространение легенды. Крестовые походы были чрезвычайно важным фактом в истории западноевропейской легенды. Еще гораздо раньше этого воинственного движения в Азию Палестина была целью множества благочестивых странствований; пилигримы со всей Европы

отправлялись туда, пренебрегая трудностями опасного путешествия, и возвращаясь на родину, приносили целую массу рассказов о том, что они видели и слышали. Здесь переходили в Европу старые палестинские предания, отрывки византийских сказаний, поверья о чудесах дальних земель, но в особенности те истории, которые связаны были с предметом странствования: легенды подробно и разнообразно рассказывали о жизни Спасителя, о подвигах святых и мучеников. Подобное было и в древней России: странники ко святым местам упоминаются у нас уже в XI столетии, игумен Даниил видел в Иерусалиме и других русских богомольцев из Киева и из Новгорода; с другой стороны, и у нас упоминаются странники из Палестины, как например, в житии Феодосия, — странники, может быть, уходившие тогда от преследований, которые терпело христианское население Палестины. Мы имеем положительные исторические известия о том, что наши странники именно заносили с собой из путешествий то или другое сказанье, которое они или переводили с чужих языков, или же записывали сами на память. В наших былинах сохранилось очень любопытное описание пилигримских путешествий в одной песни Кирши Данилова, которая сама носит полный характер легенды. Вот как отправлялись в путь старинные «калики перехожие»:

А из пыстыни было Ефимьевы, Из монастыря из Боголюбова, Начали калики наряжаться Ко святому граду Иерусалиму, Сорок калик их со каликою, Становились во единой круг, Они думали думушку единую, А едину думушку крепкую, Выбирали большаго атамана. Молода Касьяна сына Михайловича. А и молодой Касьян сын Михайлович Кладет он заповедь великую На всех тех дородных молодцев: «А идтить нам, братцы, дорога неближняя, Идти будет ко городу Иерусалиму, Святой святыне помолитися, Господню гробу приложитися, Во Ердань-реке искупатися, Нетленной ризой утеретися; Идти селами и деревнями, Городами теми с пригородками, — А в том-то ведь заповедь положена: Кто украдет, или кто солжет… Атаман про то дело проведает, Едина оставить во чистом поле, И вкопать по плеча во сыру землю». И в том-то ведь заповедь подписана, Белыя рученки изприложены… Пошли калики во Иерусалим град. И идут неделю уже споряду, Идут уже время немалое, Подходят уже они под Киев град, Сверх тое реки Череги На его потешных на островах, У великаго князя Владимира. А и вышли они из раменья, Встречу им-то Владимир князь… Завидели его калики тут перехожие, Становилися во единой круг, Клюки, посохи в землю потыкали А и сумочки изповесили, Скричат калики зычным голосом. Дрогнет матушка сыра земля, С дерев вершины попадали, Под князем конь окорачился, А богатыри с коней попадали… Едва пробудится Владимир князь, Рассмотрел удалых добрых молодцев, Они-то ему поклонилися, Великому князю Владимиру, Прошают у него святую милостыню, А и чем молодцам душу спасти.

Это были люди, через которых в особенности шла легенда. Наши нынешние пилигримы до сих пор собираются на богомолье толпами, артелями; они делят удачи и неудачи путешествия, в их кругу составляется и запоминается легенда и потом расходится с ними по целому краю. В песне Кирши Данилова артель богомольцев с атаманом становится уже похожа на казацкий круг богатырей, но можно думать, что основание целого рассказа и приведенного нами эпизода относится еще к глубокой старине. Калика перехожий есть лицо очень обыкновенное в нашей исторической былине, и одно это могло бы убедить в распространении русского паломничества, ежели бы мы не имели на это и положительных указаний, в которых также нет недостатка.

Сказания, разными путями пришедшие к нам, до такой степени обжились наконец в новой среде, что становились почти национальными произведениями, превращались из легенды в роман, как предание о Соломоне у немцев, и таким образом теряли даже свой первоначальный священный смысл. Литературная история «Римских Деяний», «Золотой легенды» и других подобных сборников представляет весьма занимательные факты в этом отношении. На западе легенда расходилась сначала на латинском языке, тогда общем языке церкви; в одно время с первыми попытками западных литератур легенда появилась и на народных языках, она излагалась в поэтической форме и перешла даже в народную поэзию и стала песней: на Рейне в XII столетии пелись сказания о святом Анно, в половине XIV века слепцы пели на улицах чудеса святого Николая.