Народы моря
Шрифт:
Я был уверен, что апашцы уже знают, как мы захватили Сидон. Такие новости разлетаются мигом. Пусть думают, что и с их городом поступим так же. Тем более, что это нам ничего не стоит: камеру выдалбливают крестьяне, которых мы наловили в окрестностях Апаша. За ними приглядывает небольшой отряд воинов. Остальные заняли позиции напротив ворот, ведущих к морю и вглубь материка. К реке мы ходим только за водой, а отряд на противоположном ее берегу якобы всего лишь следит, чтобы никто не убежал из города. Именно эти ворота поклялся открыть купец Тушратт. Он в городе. Я видел его в день нашего прибытия
Каждый день на рассвете, когда еще не жарко, я в сопровождении небольшого отряда охраны объезжаю на колеснице город. За восемь дней, что мы стоим под его стенами, горожане привыкли к этому ритуалу, не обращают на меня внимания, хотя первые два дня напрягали голосовые связки и руки, делая мне комплименты. Я двигаюсь не спеша, часто останавливаясь, проверяя, как несут службу, как роют ров вокруг города и насыпают вал, как долбят камень под крепостной стеной… За всем нужен глаза да глаз, потому что народ в Средиземноморье во все времена ленивый и к дисциплине не предрасположенный. Переехав совсем уже мелкую речушку, по противоположному ее берегу возвращаясь к морю.
Останавливаюсь возле командира отряда, расположенного там, обмениваюсь с ним парой фраз:
— Всё в порядке?
— Да, — подтверждает рослый дориец, обладатель шлема с бычьими рогами, прикрепленными так искусно, что кажется, будто растут из бронзовых пластин.
— Много за ночь поймали? — спросил я.
— Всего двоих, — ответил он.
В первые ночи пытались убежать многие, в основном молодые мужчины и женщины. К утру отряд рабочих по вырубке камеры увеличивался на два-три десятка человек. Женщин отправляли в специальные дома в пригородной слободе, где они денно и нощно скрашивали солдатам тяготы ратной службы.
Разговаривая с командиром отряда, я смотрю на городские ворота. С верхних площадок башен за мной наблюдают апашцы. На каждой с десяток воинов и по несколько гражданских. Замечаю среди последних человека в белой тунике. Его трудно не заметить, потому что стоит в первом ряду и, размахивая руками, что-то кричит. Не ошибусь, если предположу, что это проклятия в мой адрес, причем самые искренние. Тушратту выпала редкая возможность безнаказанно высказать всё, что думает обо мне. Наверняка стоявшие рядом апашцы с радостью слушают его, подбадривают, не догадываясь, какую змею пригрели на своей груди.
Я еду дальше, к своему шатру, поставленному на берегу моря. Там отдаю колесницу рабу Нецеру, который повзрослел и научился на полную катушку использовать свое положение — руководить рабами остальных командиров. Жестами он приказывает двум рабам распрячь лошадей и отвести на пастбище.
У него более важные дела — налить мне вина и доложить:
— Прибыл посол от Уххацити.
Я видел неподалеку от шатра под охраной моей стражи пожилого человека в дорогой пурпурной тунике. Думал, это купец, приплывший за добычей. Каждый день к берегу подходят галеры с новыми отрядами, готовыми
— Пусть зайдет, — разрешил я, садясь в шезлонг и отхлебывая из светло-зеленой и почти прозрачной, стеклянной чаши белое кисловатое вино, разбавленное водой, быстро утоляющее жажду.
Чашу изготовили в Милаванде мои рабы, привезенные из Сидона. В этом городе переняли у египтян умение изготавливать стекло, творчески усовершенствовали процесс и начали делать даже лучше. Совсем прозрачное у них пока не получается, но уже близки к идеалу. После захвата Сидона я отобрал себе трех лучших стекольщиков и перевез их в Милаванду с семьями и подмастерьями. И так сделал не только я, так что в ближайшее время центром стекольной промышленности станет Милаванда.
Посол показался мне знакомым. Наверное, был среди тех, кто способствовал заключению нашего договора. Сейчас он выглядел не так напыщенно, как тогда. Беда делает человека удивительно скромным. Может быть, поэтому скромность сейчас считается бедой.
— От лица Уххацити и жителей города я приветствую великого полководца! — собрав улыбкой морщины на щеках над черной бородой и на висках у глаз, очень искренне начал он на египетском языке.
В этой части мира языком межнационального общения является хеттский, которым я не владею. Я вспомнил, что этот человек был переводчиком во время заключения мирного договора.
— Если ты пришел говорить от имени Уххацити, то не трать время, — перебил я. — С клятвопреступниками я не веду никаких переговоров. Передай своему правителю, пусть умрет в бою, если не хочет быть повешенным за шею рядом с теми, кто клялся от его имени. А если от лица остальных жителей города, то послушаю.
— Хорошо, я поговорю с тобой от лица жителей города, — снизошел он. — Хетты заставили нас совершить страшный грех, нарушить клятву. Мы их подданные, не могли отказаться от похода. Готовы искупить свою вину. Назови цену.
— Разве не вы позвали хеттов на помощь? — поинтересовался я, хотя уже знал, что идея похода исходила не от апашцев.
— Нет, глубокоуважаемый! Разве мы по своей воле осмелились бы нарушить клятву, данную перед богами?! — запричитал посол.
— С какой стати им нападать на меня?! У них нет дел важнее?! — изобразил я удивление.
Мне действительно не было понятно, почему хетты напали на Милаванду. Если наказать для примера остальным, то могли бы найти кого-нибудь поближе и послабее.
— Я краем уха слышал, что их об этом попросили из Та-Кемета, — тихим и вкрадчивым голосом, словно боялся, что его подслушают и накажут за то, что выдал тайну, сообщил посол. — Они послали в голодающую Хаттусу суда с зерном и попросили напасть на тебя, чтобы ты не напал на Та-Кемет.
Тут я и вспомнил слова Шумадды, наследника гублского престола, собиравшегося присоединиться к моему походу на хеттов. Юноша уже знал о судах, которые отвезли зерно хеттам, и зачем это было сделано. Я выматерил себя за то, что отнесся к его словам легкомысленно. И больше никто даже не заикнулся о грозящей нам опасности. Наверное, надеялись, что хетты отомстят нам за разграбление финикийских городов.