Нарты. Эпос осетинского народа

Автор неизвестен

ПОХОД УРЫЗМАГА И ХАМЫЦА

За Уарыппом, за хребтом высоким, На берегу реки Уайс широкой Жил, всем довольный, в крепости суровой Алдар Уасби с девой чернобровой. Красой небесной дочь его сияла, Такой красы на свете не бывало. Немало к деве приходило сватов, Но без успеха шли они обратно. И вот однажды Урызмаг с Хамыцом Подумали: «На ней бы нам жениться». «Я старший, — гордо молвил Урызмаг. — О сватовстве подам я первый знак». «Нет, старший я. Как водится на свете, Явлюсь я первым», — так Хамыц ответил. Они коней проворно оседлали, С собою пищу и рифтаги взяли. Хамыц услышал голос Урызмага: «А ну-ка, брат мой, подержи рифтаги, Пока подпругу подтяну потуже». Ему свои рифтаги отдал тут же. Хамыц той хитрости не распознал, И сам к седлу рифтаги привязал. Тогда Хамыцу молвил Урызмаг: «Пойдем к Сатане, вот кто даст нам знак, Кого же старшим следует считать. Для сватовства нам это нужно знать». На их вопрос ответила Сатана: «Слова такие слышать даже странно. Не вижу смысла я в вопросе вашем. Таков адат: рифтаги носит младший». Веснушчатый Хамыц ругнул сестрицу, Сравнив ее с негодною ослицей. Рифтаги злобно сбросил он с коня, Свою сестру отчаянно браня. А Урызмаг рифтаги завернул Скорее в бурку, привязал к седлу, И в дальний путь они вдвоем помчались. Поля, луга пред ними расстилались. Приехали и, соскочив с коней, Остановились у больших дверей. И про себя промолвил Урызмаг: «Теперь перехитрю Хамыца так: Я с правой стороны скорее встану — И пред алдаром старшим я предстану». Стал с правой стороны он незаметно, В дверь постучал, спокойно ждет ответа. Раздался крик в алдаровых хоромах, Напоминал тот крик раскаты грома. Алдар Уасби им раскрыл ворота И встретил их как путников с почетом: «Прошу войти вас в дом мой именитый». Тогда Хамыц ему сказал открыто: «Мы — близнецы, реши-ка споры наши, Кого из нас сочтешь ты все же старшим?» Алдар ответил: «Как смешны вы, право, Ведь только старший может ехать справа. Ты, солнышко, как раз и будешь младшим». Хамыца голос сделался грозящим: «Пусть будешь ты раздавлен этой башней, Погибнешь смертью горестной и страшной». Сказавши так, хлестнул коня лихого, Домой помчался, грозный и суровый. А Урызмаг с волнением большим Вошел к алдару гостем дорогим. Когда алдар у входа в дом нагнулся, Вдруг свод высокой башни покачнулся. Вмиг оттащил алдара Урызмаг. Алдар сказал: «Я не пойму никак, Что приключилось, добрый гость, с тобой, Что не пускаешь ты меня домой?» «Должна была та башня развалиться От грозного проклятия Хамыца». Алдар взглянул на эту башню, ввысь, Где трещины косые расползлись. В его глазах от страха потемнело. Но Урызмаг сумел ответить смело: «Когда со мной готов ты породниться, Я обезврежу заговор Хамыца». Свое согласье дал ему алдар, Просил он гостя применить свой дар. И Урызмаг, веселый и бесстрашный, Без размышленья входит в эту башню. Там в самом центре палку он воткнул, Водой целебной облил и вздохнул. И палка корни и ростки пустила И башню снова прочно укрепила. Тогда алдар его в покои ввел, Велел домашним приготовить стол. На вертелах шипели шашлыки, Напитки были сладки и крепки. И вестники народ оповещали: «Готовьтесь к свадьбе, позабыв печали». И все пришли на этот пышный кувд. Танцуют гости, весело поют. Едва заздравную подняли чашу, Как наклонилась вековая башня. В испуге гости бросились бежать, Но Урызмаг им поспешил сказать: «Не омрачайте вы веселье наше». И вот опять подняли гости чаши, И выпрямилась эта башня снова, Опять была крепка ее основа. И не было теперь в округе всей Величественней башни и прочней. Простился нарт с алдаровой семьей И в тот же день увез жену домой. Узнав об этом, мудрая Сатана На месть решилась для себя нежданно И, в зеркало свое взглянув сердито, Заколдовала волны Уарыппа. Вот подъезжает Урызмаг, сияя, К реке великой, деву обнимая. Но лишь реки достигли середины, Забушевали вдруг ее глубины, Нахлынула вода ожесточенно И залила волнами двух влюбленных, О камни ударяя их тела, Под шум немолчный к морю их влекла. Сопротивляясь яростному ветру, В то время в море плавали донбетры И выловили Урызмага вскоре, Красавицу ж не разыскали в море. Они на берег взяли Урызмага, Лечили раны за его отвагу. Тем временем труп девушки нашли, На берег моря скорбно принесли, На берегу западз соорудили И девушку с почетом схоронили. А Урызмаг зарок дал с этих пор: От всех невест он отвращал свой взор И отдавал все силы жизни ратной, Охоте долгой и защите нартов.

ПУТЕШЕСТВИЕ ХАМЫЦА К БЕЛОМУ МОРЮ

Хамыц однажды утром дом оставил И к морю Белому свой путь направил. Там тетка с материнской стороны Ждала его на дне морской страны. Но при свиданье был он озадачен Ее стенаньем, неутешным плачем. Встревожен был Хамыц ее тоскою И ласково спросил: «О, что с тобою? О чем тоскуешь? Почему рыдаешь? Зачем напрасно слезы проливаешь?» «О солнышко, ну как же не рыдать мне, Когда не вижу я любимых братьев, Не слышу больше песен их приятных, Не вижу игр, веселых и занятных. Семь братьев матери твоей родимой Похищены рукой неумолимой. Пошли в поход, с опасностью братались И вот с тех пор домой не возвращались». Веснушчатый Хамыц — мрачнее тучи, Он весь дрожит от ненависти жгучей. В морскую бездну

он спустился вмиг И Уарыппа грозного достиг. Там рыбу встретил он среди глубин, Она остановилась перед ним: «Ты не достоин нартом слыть суровым, Коль не оценишь праведного слова. Ты сделал бы хорошее деянье, Коль выполнил бы предков завещанье. Есть три завета. Первый — сердце тронет: Кто гонится за счастьем, не догонит. Оставь его в покое, и тогда Оно помчится по твоим следам. Завет второй: что у соседа злого Всегда найдется ласковое слово, Он встретит вас с улыбкою приятной, За пазухой же острый нож припрятан. Завет их третий, помни же, таков: Что младший в роде платит долг отцов. Семь братьев матери твоей любимой — В ущелье Цыза в крепости старинной. Ты должен выполнить завет священный, Освободить из заточенья пленных». «Путь укажу я, — продолжала рыба — Минуешь ты ворота Уарыппа, За месяц обойдешь морской простор, Достигнешь, наконец, стеклянных гор. Лягушку-рыбу ты увидишь тут же. Она давно привратником там служит. Тебе дракон покажется игрушкой Пред этою чудовищной лягушкой. Понадобится мужество большое, Чтоб в тот же миг не убежать от боя. Три волоса ее — на подбородке, Они и будут для тебя находкой. Запомни: ты ее не одолеешь, Коль эти волосы мечом не сбреешь». И, затаив в душе своей тревогу, Хамыц опять отправился в дорогу. Широкой грудью море рассекая, Плывет вперед, средь синих волн мелькая. Вдруг перед ним две рыбы появились, Они на солнце весело резвились. Он их поймал и ветерка быстрей Вскочил на них, как на своих коней. Две рыбы быстро ринулись вперед, Вдаль, к Уарыппу среди синих вод. Путь месячный без видимых усилий Две рыбы в срок двухдневный совершили. Лишь солнце закатилось на просторе, Две рыбы вмиг достигли края моря. У Цыза Черного, в тиши немой, Остановились под большой скалой. Хамыц вступил на сушу одиноко, И опустился молча на песок он. Там он вздремнул и отогнал усталость. Рассвет настал, вновь солнце показалось. И вот Хамыц с отвагою во взоре Ушел на дно взволнованного моря. В ущелье Цыза сделал он привал И там на страже незаметно стал. Внезапно из расщелины скалы Привратник вышел из кромешной мглы. Но что за удивительный был рост: Грудь — над землей, а в синем море—хвост. Под языком — ущелья, в них — жара, А каждый зуб, как снежная гора. Чудовище к Хамыцу подступает, Клыками угрожающе сверкает. Хамыц идет к нему навстречу смело, В руке он держит острый меч умело, К чудовищу идет с мечом старинным, Чтоб сбрить его волшебную щетину. И друг на друга с гневной жаждой мщенья Кидаются они в ожесточенье. Победы каждый в ярости желал, Никто из них в борьбе не уступал. Весь мир от их ударов содрогался, И в преисподне шум тот отзывался. Запрятались на дно морское рыбы, В лесах в тот день и зверя не нашли бы. Хамыц, ловчась, мечом своим старинным Пытался сбрить волшебную щетину. Но лишь слегка щетины он коснулся, Коварный враг нежданно повернулся, Подмял мгновенно под себя Хамыца. В бою неравном нарт стал огнелицым И обратился в уголь раскаленный. Пылая жаром, битвой разъяренный, Врага ударил, но не сокрушил, И чтоб в воде набраться новых сил, В морские волны опустился быстро. В морской воде огня погасли искры. Стальное тело закалив водой, Он ринулся опять в неравный бой. И схваткой с великаном увлеченный, Два волоса щетины сбрил мечом он. Одним движеньем навсегда лишил он Чудовища его волшебной силы. Стал вход в расщелину теперь открытым. Хамыц вошел в тот угол позабытый, Там он увидел: люди, словно тени, Работали в тупом оцепененье. Дробили камни, опустивши взор, Готовили строителям раствор. И все они, испытывая муки, С трудом огромным подымали руки. Здесь старики томились, молодые, Здоровые, больные, чуть живые. Откуда кто? Все это неизвестно, Но только трудятся они совместно. Хамыц сказал: «О добрые созданья, Здесь жить нельзя по своему желанью И гнет терпеть нельзя по доброй воле, Без прав, без радости, в тяжелой доле. Оторванные от земли родной, Подумайте и встаньте предо мной». И вот, шатаясь, вышли из рядов, Едва дыша, семь дряхлых стариков И пред Хамыцем неподвижно стали. «Мы — заключенные, — они сказали. — Здесь все, помимо своего желанья, Все терпят от чудовища страданья. Но ты с какой спустился высоты? Зачем пришел себе на гибель ты? Коль заключен ты, стань среди людей, Коль чужестранец, то беги скорей». «Нет, я не странник и не заключенный, Я к вам пришел, свободой озаренный. Лишился сил поработитель жадный, И пробил час для пленников отрадный. Я — ваш племянник. Час настал отмщенья, Вас вызволить пришел из заточенья». Лишь кончил речь он, просветлели лица, Узнали старцы храброго Хамыца И бросились, смеясь, к нему в объятья, Спасителя облобызали братья. Сказали так: «Пред чудищем ал дары Мечи свои сложили ведь недаром. Могуществом своим затмил он всех И угнетает бедных без помех. Сильней чудовища нигде нет боле. Смеешься ты над нами, путник, что ли? Оставь-ка лучше пленников в покое». «Нет, не смеюсь я и от вас не скрою, Что хоть с трудом, но враг повержен был». Тогда народ поднялся и вступил В ворота Цыза посмотреть на диво, Как чудище лежало молчаливо. И радостью их осветились лица, И снова слушали они Хамыца. «Ну, вот, что скажете теперь вы, люди? С чудовищем что делать, тут рассудим». Тогда народ решил единодушно: «Коль мы теперь злодею не послушны, И коль для нас он не опасен ныне, То пусть скорее след его простынет. Пусть только нас оставит он в покое». Сказал Хамыц: «Имел он сердце злое, Он столько лет томил вас в заключенье, Безвинным причинял одни мученья. За это зло он должен быть казнен, Чтоб снова зла не мог бы делать он». Еще звучал Хамыца громкий голос, Когда мечом сбривал он третий волос. Так семь донбетров вывел он с собой И через Уарыпп привел домой. Сказал он тетке: «Двери открывай, Стань на порог и светлый день встречай». Старуха оказалась у крыльца. И теплым ласкам не было конца. Вернувшему ее к счастливой жизни Она дала чудесный зуб аркыза, Сказав: «Смотреть на жениха всем любо. Ты будешь счастлив с этим дивным зубом. Коль встретишь ту, что всех тебе милей, На этот зуб ты дай взглянуть скорей. Она не сможет «нет» произнести, Коль скажет «нет», змеею ей ползти». Устроили донбетры кувд большой, Позвали нартов с радостной душой, Неделю беспрерывно пировали И быстрый симд умело танцевали. Лягушки, рыбы вместе веселились, Русалки стаями в воде резвились. Звучали песни в море, не смолкая, И поговорка родилась такая: «Коль благодетель затевает пир, Его веселью радуется мир».

ШКУРА ЧЕРНОЙ ЛИСИЦЫ

Три нарта вышли рано на дорогу, Когда уже светало понемногу. Шел Урызмаг с Сахугом смуглолицым, В сопровожденье храброго Хамыца. В глухом бору за ними плыли тучи, И путь в горах им преграждали кручи. Но зоркий взор их, что всегда был светел, Ни птиц в листве, ни зверя не приметил. И лишь под вечер прямо пред Хамыцем Мелькнула чернобурая лисица. Не растерялись нарты и умело Все трое сразу выпустили стрелы. В кустах лисица не успела скрыться, Лежит, как камень, не пошевелится. Три нарта на заре ушли домой И лисью шкуру унесли с собой. У нартского села, средь черных гор, Затеяли они горячий спор. Никто из них не думал уступать И лисьей шкуры не хотел отдать. «Я старше вас, — сказал им Урызмаг, — И не откажешь старшему никак. Мне нужен чернобурый воротник». Сахуг, сердясь, промолвил в тот же миг: «А я как гость имею все права, Чтоб лисью шкуру взять на рукава». Тогда Хамыц напал на двух других: «Я все права имею как жених, И лисью шкуру я возьму на шапку». Но Урызмаг добычу взял в охапку: «Терять не будем своего досуга. Не сговориться, видно, нам друг с другом. Домой вернувшись, выйдем на ныхас, И старики рассудят лучше нас. Там сам народ определит, кто прав И что нужнее — шапка иль рукав». Отправились все трое на ныхас, Сказать народу: «Рассудите нас». Но встретился Сырдон им по дороге, Остановился, видя их в тревоге: «Что приключилось, славные друзья, Помочь в чем-либо не смогу ли я?» Сказали нарты, пред Сырдоном стоя: «Одну лисицу подстрелили трое. За лисью шкуру мы готовы драться. Кому из нас она должна достаться? И вот теперь идем мы на ныхас, Где сам народ рассудит лучше нас». Сырдон на это рассмеялся звонко И нартам молвил: «Я глупей ребенка, Но вы, скажу я прямо, не робея, Повидимому, и меня глупее. Всего труднее справедливым быть. Одни начнут завидовать, язвить, Другие будут глупо веселиться, А третьи вдруг найдут причину злиться, Четвертые начнут плести такое, Что не поймешь, где хлев, а где покои. Клянусь огнем, ни в море, ни на суше Вам не найти вовек единодушья. И лисья шкура вызовет лишь ссору, Увидите вы сами это скоро. Чтоб поняли меня вы хорошо, Хочу я сделать опыт небольшой. Воловью шкуру на ныхас доставлю, Потом принять решение заставлю — Плох принесенный дар или хорош И сколько выйдет из него подошв. А вы следите, как решит народ И что из этого произойдет». Вид принял он просительный и скромный, Воловью шкуру вынес он из дома И притащил к ныхасу, оглашая Окрестность криком: «Просьба к вам большая! Решите: шкура будет ли хорошей, Смогу ль пар десять выкроить подошв я?» Все стали шкуру встряхивать и мять. Один старик народ стал укорять: «Кто шкуру мнет, не разделив на части». Другой: «Решить вопрос не в нашей власти». Воскликнул третий: «Разве это шкура!» «Ну и осел, — четвертый молвил хмуро. — Из этой шкуры выкроишь три пары, Коль поработать и с умом и с жаром». И тут пошло. В нелепом, глупом споре Один хвалил, другой пророчил горе. А некоторые всё кричат истошно, Что не скроить здесь и одной подошвы. «А ну-ка, нарты, дай вам бог здоровья! На шкуру становитесь-ка воловью!» — Вскричал Сырдон, имея свой расчет, И уместил на шкуре весь народ. «Неправдою не загрязню уста. О нарты, вот где ваша правота! Ведь кто-то говорил еще недавно, По жалкому уму козленку равный: «Из шкуры той подошвы ни одной Не выкроишь». А результат такой: Не только поместились все на ней, Еще осталось место для гостей. Вот видите ли, добрые друзья, Не оказался ли пророком я. И если б вы искали здесь решенья, По-прежнему терзали б вас сомненья И кроме ссоры и жестокой злобы Из этого не вышло ничего бы. Так выберите лучше верных судей, И долгий спор окончен скоро будет». И выбрали они тут Алагаты, Диго и Дыченага Биценаты, Трех древних и почетных стариков, Чтоб спор решили без обиняков. Им так сказали: «Нам не сговориться, Кому должна принадлежать лисица. В нее пустили стрелы мы все трое. Решенье ваше примем, как святое». Старейшие тут вынесли решенье: «Пусть каждый нам расскажет приключенье Из прошлых дней, мятежных и кипучих. И чей рассказ признаем мы за лучший, Тот лисью шкуру и получит в дар». Так вовремя потушен был пожар. Совет хорош! Согласье нарты дали И приключенья вскоре рассказали.

РАССКАЗ УРЫЗМАГА

«Однажды, выйдя на охоту, — так Рассказ свой начал храбрый Урызмаг, — Я обошел болота все и скалы, Но зверя, как на зло, не повстречал я. Земля как бы покрылась черным снегом, Не находил пещеры для ночлега. Но вот, бродя среди кромешной мглы, Нащупал я расщелину скалы И дверь глухую на ее изгибе. Тогда не знал я, что иду на гибель. «Эй, где хозяева, вскричал, скажите? Охотнику вы двери отворите, Коль не смутит вас, что ночной порой Решился я тревожить ваш покой». И вышла девушка, как солнца свет, Виновница моих грядущих бед. Меня с почетом в дом она ввела И усадила тотчас у стола. Ломился стол от кушаний и ронга. Хозяйка мне прислуживала долго. Я голод свой и жажду утолил, И девушку я поблагодарил. Убрав остатки со стола проворно, Постель постлала в комнате просторной И указала на нее рукой, Сама же скрылась в комнате другой. Я лег в постель, мечтая отдохнуть И перед сном припомнить долгий путь. Вдруг яркий свет в глаза ударил мне, Не знал я, наяву или во сне. Мне показалась радугою арка. Не солнце ли послало мне подарок? И, ослепленный ярким освещеньем, Я на мгновенье впал в оцепененье, Невиданному свету поражаясь, Неслыханному чуду удивляясь. О, где он, где живой источник света? И вот дождался, наконец, ответа. Увидел я, но все ж глазам не верил, Что здесь же, рядом, в этой же пещере, Красавица, волшебное созданье, Как лепестки, срывала одеянья. От теплого сверкающего тела Все осветилось и посеребрело. Когда одежда сброшена была, Предстал источник света и тепла. Не раз встречал я дивные черты, Но не встречал подобной красоты: Глаза ее прекрасные сияли И, словно звезды, землю озаряли; Ланиты, будто яблоки, пылали; А зубы, словно жемчуга сверкали; Как крылья ворона, был взлет бровей; А косы — золотистый сноп лучей, Что светом радужным ее облек, Прекраснейшую, с головы до ног; Она была небесных зорь нежней И месяца лучистого ясней; Казалось, Бардуагом был ей дан, Лишь ей одной, как тополь, стройный стан; А грудь ее — дыхание весны, Белей сто крат жемчужной белизны. Увидел я невиданное чудо, И, растерявшись, потерял рассудок. В глазах моих внезапно потемнело, И чувствовал я, как слабеет тело, И сердце, истекающее кровью, Шептало мне: «Как быть с такой лдобовью?» Я покорился радостной судьбе, Красавица меня влекла к себе. И в этот час я сделался смелей, Дрожа всем телом, бросился я к ней. Любовь одна лишь мной повелевала. Но девушка, смущенная, сказала, Меня окинув недовольным взором: «Ужели не боишься ты позора? Почетный гость, на нарта ты похож, Но сам себя сейчас не узнаешь». Я изгнан был, но не прошел мой хмель. Ушел я злой, свалился на постель. А сердце не могло найти покоя: Красавицу я видел пред собою. Сон навсегда мне изменил, казалось, А сердце от отчаянья сжималось. Презрев суровый нартовский обычай, Поднялся я и к ней пошел вторично, И, покрывало сбросив, не робея, Уже успел возлечь я рядом с нею. О, мог ли думать, что попал я в сеть! Она схватила войлочную плеть, Когда ж от страсти начал пламенеть я, Ударила меня своею плетью, И колдовством был обращен я в мула. Колдунья на меня и не взглянула, Но я прочел в ее глазах укор. Тогда познал я истинный позор. Передо мной был корм, но что в нем толку? На утро был я выведен за челку, И привязали мне тогда на спину Для переноски тяжестей корзину. Там, на вершине башню строить стали, На мне туда каменья поднимали. Раз не сдержал я гневного порыва И сбросил вниз погонщика с обрыва. Тогда меня избили плетью длинной И поломали ребра мне дубиной. Ну, а потом волшебной плетью был я В пса обращен, и стала жизнь постылой. А в наказанье, на мое мученье, Я отдан был в соседнее селенье. Там по приказу грозного алдара Я сторожем приставлен был к отаре, И пастухи сливали все помои В корыто из ольхи передо мною. Хоть я привык ко всяческим невзгодам, Но грязную не мог лакать я воду. Досадуя на жизнь, с пустой утробой Я сам не свой был, озверев от злобы. К полуночи волков огромных стая Пришла к отарам, пищи ожидая, И, щелкая от голода зубами, Завыла: «Нарты не были рабами. О до чего ты дожил, Урызмаг, Лакаешь ты помои для собак! К барашкам лучше подпусти скорей, Нас покорми и сам поешь плотней. Ты сам от голода уже слабеешь. Чего же ты алдаров скот жалеешь?» И я со злобы подпустил их к стаду, Полстада съели те и были рады. А пастухи имели злобный вид, До черноты я ими был избит, Потом к алдару отведен обратно И отдан им одной вдове за плату. Овец она десятка два имела, Но волки ночью крали их умело. И женщина алдара упросила Продать ей пса и этим сделать милость. Сама она чурек горелый ела, А для меня дзыкка не пожалела. Вот перед сном с заботой неизменной Она постель мне сделала из сена, Тугой ошейник поспешила снять, Сама ж ушла спокойно отдыхать. Лишь над селом спустилась тьма ночная, Завыла снова та же волчья стая И с голоду защелкала зубами: «Пусти нас к овцам и покушай с нами». «Не будет этого, ответил я, И близко подойти ко мне нельзя. Сюда никто из вас не проберется, Кто жизнью дорожит, пусть уберется. Я за добро платить не буду злом, Сиротским не воспользуюсь добром». Волков нещадный голод донимал. Я их ловил, потом уничтожал. Убил я многих, но одна волчица Сумела ловко от меня укрыться. Когда ж нашел ее я и догнал, Услышал я, как голос прозвучал: «Не убивай, смерть будет бесполезна. Больны с тобою мы одной болезнью, С тобою надо нам договориться. Узнай, что я такая же волчица, Как ты, несчастный, пес сторожевой. Но час настал для радости одной! Ведь встретились с тобою мы недаром, Скорей иди к проклятому алдару, Но в руки ты к нему не попадись И под кроватью в спальне притаись. Там в изголовье войлочная плеть Висит всегда, где надо ей висеть. Коль украдешь ее до темноты, То будем спасены: и я, и ты». О, мог ли я словам ее не внять! Я кинулся к алдару под кровать. Вдова, лишь солнца наступил восход, Из дому вышла проверять свой скот. Увидя волчьи трупы на дороге, Искать собаку начала в тревоге, Но, не найдя ее нигде, она Пропажею была огорчена. Пришла вдова к алдару с причитаньем: «Несчастную избавь от наказанья, Алдар великий, украшенье дня, Не рассердись и выслушай меня. Неоценим твой добрый пес дворовый, Расправился с волками он сурово, Но сам пропал. Должно быть, втихомолку В лес заманив, его сожрали волки. Чем заплатить мне за такого пса? Ты справедлив, обдумай это сам». Алдар сказал: «Гони сюда свой скот, На этом кончен будет наш расчет». Проплакала несчастная весь вечер, Алдару стадо отдала овечье. «Ну, что ж, то псиной головы цена» — Решила с грустью про себя она. Домой вернулась, плача и стеная. На землю надвигалась тьма ночная. Но вот затих алдара шумный дом. Когда с женой заснул он крепким сном, Из-под кровати выполз я впотьмах С волшебной плетью войлочной в зубах. Себя хлестнул той плетью только раз, И прежний облик принял я тотчас. Алдара спящего потом хлестнул я И обратил его мгновенно в мула. От тяжести кровать переломилась, И вместе с ним жена его свалилась. Жену его среди ночного мрака Я обратил в дворовую собаку. Тогда собрал я весь алдарский скот, Пригнал к несчастной матери сирот, С порога дома громко крикнул ей: «Взгляни на баранту свою скорей И до заката загони домой». Она сказала: «Шутишь надо мной, Ты вдовью бедность хочешь осмеять. Коль нет скота, кого ж мне загонять?» «Нет, женщина, тебе нужна охрана. Взгляни на двор. Расстроилась ты рано. Домой вернулось без потери стадо, За доброту свою бери награду. Прими подарок пса сторожевого, Ведь от тебя не видел он плохого, Куском последним с ним не раз делилась, Из-за него всей баранты лишилась. Так знай же: пес добра не забывает, Тебя алдарским стадом награждает». Вдова сказала: «Нет меня бедней, Я эту жизнь терплю немало дней. А наш алдар ты знаешь ведь каков, И бедняка ограбить он готов. Так это стадо и приплод к нему Гони скорей к алдару самому». В последний раз я ей ответил с жаром: «Прими ж во имя твоего дзуара Ты для сирот весь пригнанный мной скот. Хочу добром закончить наш расчет. Скот все равно я не возьму обратно». И так я сделал ту вдову богатой. Когда ж ударил плетью я волчицу, Та в золотоволосую девицу Вдруг обратилась. Солнечно-светла, С бровями, как орлиных два крыла. «Красавица, о что стряслось с тобой, Что ты жила волчицей молодой?» Ответила она мне с гневным жаром: «Бог не простит греха жене алдара. Она меня приревновала к мужу И как-то, заманив к себе на ужин, Ударила волшебной этой плетью, И стала я волчицей жить на свете». Тогда в ответ на сетованья эти Собаку я ударил больно плетью. Собака, завизжав, к земле прильнула И сразу обратилась в самку мула. Она-то и была женой алдара. «Ты этих мулов получи в подарок, — Красавице я молвил. — Мул и самка Пускай работают и тянут лямку. А плеть волшебную возьму с собой, Чтоб случай не сгубил тебя слепой». Так добрыми расстались мы друзьями, Как я теперь хочу расстаться с вами». Так Урызмаг закончил свой рассказ. Все слушать начали Сахуга сказ.

РАССКАЗ САХУГА

И вот к рассказу приступил Сахуг: «Взяв на охоту много стрел и лук, Вошел я раз в безлюдное ущелье. Недалеко от входа в подземелье Звериный след заметил я снаружи, Но зверя самого не обнаружил. Тогда пошел я по его следам И, гору обойдя, увидел там Зияющую пасть пещеры темной. Спокойно в ней лежит олень огромный, Вокруг него резвятся и шалят Две дюжины веселых оленят. В оленя я хотел пустить стрелу, Однако не был расположен к злу, И оленят мне очень жалко стало: Без матери что их бы ожидало? И опустил я вовремя свой лук. Но голод причинял мне столько мук. Я принужден его был утолить И олененка одного убить. Я так и сделал. Пущеной стрелой Сражен был олененок молодой. Я приготовил из него шашлык. Но чудо совершилось в тот же миг: В неугасающем огне заката Слились в одно олень и оленята И превратились — странен, право, свет! — В красавицу, которой равной нет. От смеха девы горы задрожали, Глаза ее, как молнии, сверкали. Я воспылал неистовым желаньем Поцеловать волшебное созданье. О, на кого падет счастливый случай? Кто девушку чудесную получит? Я замер весь, когда от чернобровой Услышал вдруг приветливое слово: «Зайди в мой дом, будь гостем дорогим И знай, тебя я предпочла другим». Я принял ласковое приглашенье. Меня в пещере ждало угощенье. Смеясь, она хитро меня спросила: «Чего ты хочешь с самой большей силой? Когда б свершилось все, что ты желал, Кого бы ты себе облюбовал?» Воскликнул я: «В моей бы было власти, Я лишь с тобою разделил бы счастье!» Она с улыбкой возлегла на ложе. Но, видно, нас преследовал гнев божий: Красавица наутро умерла. Меня потеря в ужас привела. Когда я успокоился немного, Запала в сердце страшная тревога: «Как хоронить ее? Здесь склепа нет» Тогда пришел на ум один ответ: «Тебе здесь оставаться не пристало. Ты мертвую накроешь покрывалом, А сам уйдешь. Путь у тебя прямой». Но лишь собрался я уйти домой, Вдруг обратился труп ее в змею Окаменевший, я пред ней стою. Змея, шипя, меня схватила смело И разорвала на две части тело, Часть нижнюю забросила на скалы, А верхнюю на камке распластала. Я всю неделю умирал от мук. Ни мертв, ни жив, ловил я каждый звук И мог ли нартом я себя назвать, Когда руки не мог я приподнять? Но для того, чтобы не умер я, Вновь обратилась в девушку змея И с горечью сказала: «Ну, Сахуг, Сын славных нартов, натерпелся мук? Пускай в тревогах пронесутся дни, Но этот день ты в памяти храни». И вновь она таинственною силой Две части тела воссоединила, Опять накрыла стол в знак примиренья И так сказала в горестном смятенье: «Открыла душу я тебе в волненье, А ты ответил на любовь презреньем, Ты без охраны бросил труп супруги, Не выстроил западза для подруги. Теперь — да будет мир душе твоей! — Иди и помни семь печальных дней, И в будущем ты поступай иначе, Тогда терпеть не будешь неудачи». Так кончил свой рассказ Сахуг бывалый, За ним Хамыца очередь настала.

РАССКАЗ ХАМЫЦА

А нарт Хамыц такой повел рассказ: «Я в поисках невесты как-то раз Шел по стране далекой. Дни летели. Путь месячный прошел в одну неделю. Как только землю перешел кибитов, Опомнился. Усталый и разбитый Решил привал я сделать у огня, Вмиг спешился и снял седло с коня, Пустил его пастись по горным склонам И, разостлав подстилку из соломы, Под голову седло я подложил, Чтоб сон меня немного подкрепил. Но не успел еще сомкнуть я глаз, Как чей-то голос слышу в поздний час: «Коль будет завтра ясен небосклон, Мы поутру отправимся в Тулон. Там будут завтра призовые скачки, И тот, кому сопутствуют удачи, Одну из трех алдарских дочерей Как победитель назовет своей». Лишь только услыхал ту новость я, Забыв о сне, вмиг оседлал коня И на коне своем разгоряченном Помчался быстро в сторону Тулона. Дочь младшая тулонского алдара Задумчивая у окна стояла. И вот похитил я ее нежданно, Назвал невестой милой и желанной. Но как отец такое похищенье Алдар тулонский встретил с возмущеньем, Послал за мною всадников могучих. За ними пыль летела черной тучей, Они скакали, позабыв усталость, От быстрой скачки поле содрогалось. Но я умчался. Не свершив расплаты, Ни с чем вернулись всадники обратно. Догнать меня их кони не смогли. И вот кибитской я достиг земли. В то время там был всенародный праздник. Вдруг вижу я: стрелой несется всадник По рытвинам, ухабам и предгорьям. Но вот коня остановил он вскоре. Подумал я: «Кто послан мне судьбой?» Я был готов к опасности любой. Но всадник мирно спешился с коня, Молчанье дружелюбное храня. Он расстегнул кольчугу, грудь открыл, Рукою ловкой в землю щит всадил. «Прости меня, мой незнакомый брат, Но мой отец, чтя наш святой адат, К тебе меня направил с приглашеньем». Он снял свой шлем, мне оказал почтенье. И довелось тогда мне увидать Златых волос спадающую прядь. Коль вестницею вестник оказался, То я уже и не сопротивлялся. И на конях своих разгоряченных В алдарский дом помчались мы, к Тулону. Алдар решил, что конь мой всех резвей, И дал мне руку дочери своей. Лишь только в путь собрались мы обратный, Моя невеста умерла внезапно. Устроили печальные поминки, Построили в дни траура могильник. На страже молча стоя первой ночью, Я черную змею узрел воочию. И понял я ее уловку сразу, Шипя, свистя, она ползла к западзу. Тут злобу я не смог сдержать свою И на три части разрубил змею. Но бусинку вдруг выкатив из пасти, Она свои соединила части. Когда ж с мечом я кинулся за ней, Змея проворно скрылась средь камней. А к вечеру, когда спустилась мгла, Она опять к западзу подползла. Тогда

змею проворно я схватил И на четыре части разрубил. Взял бусинку я из змеиной пасти, Жизнь возвратил моей невесте, счастье. Она воскресла и из гроба встала, И с радостной улыбкой мне сказала: «Благодаря тебе живу я снова, Друзьями быть дадим друг другу слово». Но я не смел назвать ее женою, И я назвал ее своей сестрою. И у западза в тишине ночной Мы поклялись водою и землей, Согласно стародавнему адату, Навек отныне быть сестрой и братом. Я девушку в селенье проводил, А бусинкой змее жизнь возвратил, Сказав: «Живи счастливою всегда, Чтоб нартов не тревожила беда». Так поступив, вскочил я на коня, И конь лихой домой помчал меня. Но вот и повесть кончилась моя, Скажите, лисья шкура будет чья?» И старики сказали от души: «Все три рассказа очень хороши. По совести, не можем мы решить, Кому из нартов шкуру предложить». Тогда Хамыц, внезапно просветленный, Воскликнул так: «Дадим ее Сырдону За ум его глубокий и расчет. Пусть лисью шапку он себе сошьет». Все согласились с этим пожеланьем. Сырдон, взяв шкуру, побежал к Сатане Просить ее скорее шапку сшить. Так лисью шапку начал он носить. Язык его вовеки не подводит. С тех пор пословица живет в народе: «И даже суд не сможет дать ответ, Когда у судей веры в правду нет».

ИГРЫ НАРТОВ

Раз на заре — еще едва светало — Отборные от каждого квартала Все юноши с оружьем вышли к бою, Чтоб забавляться нартскою игрою. К поляне игр участники стекались И к состязанью там приготовлялись, К борьбе сынаг, к метанию камней. И лишь тогда оставили коней, Когда уж были в поле для игры, Что примыкало к оползню горы, А от нее направились к лощине, И все готовы к состязанью были. Нарт Урызмаг стоял всех впереди, Сахуг и Базурук — чуть позади, А поодаль — Карса, Уасаназ И Бедзенаг, явившийся тотчас. Борее Хамыц каменья подавал, Борса с вершины ловко их кидал. И завязались игры на поляне, Великое открылось состязанье. И торопясь, со всех концов земли, К поляне игр толпою люди шли, Дивились диву славных нартских игр. Семь сыновей привел Бурафарныг. С вершины черной сам Сайнаг проворно Туда спустился на авсурге черном. Тар из страны заката шел дородный, Челахсартаг же — из страны восхода. Сын Бардуага с неба голубого Слетел, гремя, на бороне дубовой. А сын Афсати из лесных владений Сюда примчался на рогах оленя. Уастырджи, покинув свой престол, С небес на поле нартских игр сошел. Кто мог ходить, из нартских сел заране Пришел смотреть на это состязанье. Пришедшие на взгорьях чинно стали, На игры нартов с высоты взирали. Вот начали играть: катили камни, Испытывая силы в состязанье. Вот первый камень катится с горы, Гремит и скачет первенец игры. Но Урызмаг рукой, что было сил, Огромный камень налету схватил. Несутся камни, Урызмаг их ловит И новый ряд камней уже готовит. Хамыц же быстро камни те берет, По одному Борее передает. Сайнаг-алдар не мог не разозлиться, С усмешкой злой он говорит Хамыцу: «Жених, должно быть, силой сплоховал, Что, как осел, каменоносом стал». Хамыц ответил недругу с укором: «Не мужество сидеть, как черный ворон. Ты лучше силу покажи свою Не карканьем, а в играх и в бою». Сайнаг-алдар был словно втоптан в грязь Сбежал с горы он, все еще кичась. Готовый камни налету ловить. А Урызмаг вдруг место уступить Решил Хамыцу, чтоб он отличился, А сам к Борее мгновенно устремился. Там подавал обеими руками Огромные, как будто горы, камни. Летели камни. Живо шла игра. И содрогалась древняя гора. Сайнаг-алдара руки подвели. Лишь только камень катится вдали, Слабеют ноги, сердце жжет тревога И руки камня удержать не могут. И от толчков катящихся камней Становится он злее и слабей. Хамыц чуть ниже локоть подставляет И глыбы в пыль сухую превращает. Он ловит камни у крутой тропы И на алдара сверху сыплет пыль. Но вот уже не стало и камней. Взглянув на застоявшихся коней, Сошлись все вместе, став попарно в строй. Чтоб забавляться новою игрой. Когда на группы весь отряд разбился, Сайнаг-алдар к Хамыцу обратился: «Давай-ка силой мериться с тобой!» «Да будет так. Пусть этою игрой Начнется снова наше состязанье», — Сказал Хамыц, возликовав заране. Когда попарно разошлись все нарты, В путь двинулись два всадника крылатых. Сайнаг-алдар был на авсурге черном, На емылыке — нарт Хамыц проворный. И вот домчались до конца поляны, Чтоб здесь сразиться, как на поле бранном. Горящим взглядом смелый вызов брошен, И каждый был, как ненасытный коршун. Ожесточенно, беспощадно бились И по поляне бешено носились. И, словно стук небесной колотушки, Щиты гремели на лесной опушке. Мечи звенели, искры высекали, От их ударов скалы гор дрожали. Из битвы вырвавшись, как из угара, Хамыц подъехал, бросив меч, к алдару. И на врага он с голыми руками Набросился, весь покраснев, как пламя, И из седла Сайнаг-алдара выбил. А емылык его, весь в пене, вздыбясь, Сайнагова авсурга повалил. Вот так Хамыц Сайнага победил. И перед всем народом опозорен На скакуна Сайнаг уселся вскоре, Но прежде чем отправиться домой, Сказал Хамыцу: «Нартовский герой, О как бы в нартах силы не уснули, Вы без потомства будете, как мулы». Сказавши так, коня ударил плетью И в путь пустился, злясь на все на свете. Сутулясь на коне, к себе домой Приехал он с поникшей головой. Хамыц обиду затаил недаром, Стал угрожать, кляня Сайнаг-алдара: «День свадьбы твой в день горя обращу я, И проклянешь свою ты участь злую». Сказавши так, вернулся он домой Как победитель, нартовский герой. В душе же горько был он оскорблен Тем, кто на играх был им побежден. А нарты все из ближних сел и дальних Собрались вновь смотреть на состязанья. И дружно симд вели свой круговой, И хлопали так громко, что порой От симда нартов вся земля дрожала И наклонялись над обрывом скалы. Вот закатилось солнце, день погас, Игра закончилась и стихнул пляс. И, оседлав коней, с веселым пеньем Герои разъезжались по селеньям.

КАК УРЫЗМАГ ЖЕНИЛСЯ НА САТАНЕ

Вернулся с игрищ Урызмаг домой Нахмуренный, с поникшей головой. Безмолвно опустил глаза он вниз. Сатана молвила: «О нарт Урыз, Что ты молчишь? Зачем не весел так?» С досадою ответил Урызмаг: «А потому, что я покрыт позором, Сайнаг-алдара услыхав укоры. Он, обозленный нашею победой, Меня смутил язвительной беседой: «Ответь, что с нартами твоими стало И почему средь вас женатых мало? Смотрите ж, говорю без вероломства, Вы будете, как мулы, без потомства». «Он прав, Урыз, — ответила Сатана, — Ты свадьбы избегаешь постоянно». «Когда б я встретил умную невесту, То для нее нашел бы в сердце место, От всей души сыграл бы на фандыре, И не было б меня счастливей в мире». Сатана улыбнулась и сказала: «Я дам совет. Дождись, чтоб ночь настала, Тогда на берег выйди погулять; Одна старушка будет там стоять. Карту с водой поднять ей будет трудно, Ты помоги ей в тишине безлюдной. Коль спросит: «Кто ты?» Отвечай: «Известно, Я тот, кто ищет умную невесту». Кого укажет мудрая старушка, К той и пойди, покорно и послушно». Лишь ночь на землю тихо опустилась, Сатана вмиг в старуху обратилась. Карту она наполнила водой, Но трудно ей поднять сосуд одной. Тут Урызмаг к старухе подбежал, Помог поднять карту и молча стал. Старуха ласково спросила нарта: «Скажи, кто ты и как попал сюда ты? Чем отплатить мне за твою услугу?» Нарт Урызмаг ответил ей, как другу: «Что я жених, ты, верно, знаешь это, А жениха благодарят советом. Не назовешь ли ты невесты имя, Чтоб не терял я времени с другими?». Ответила старуха Урызмагу: «Коль ты приветлив и знаком с отвагой, К Бораевым иди, и там желанным Ты женихом предстанешь пред Сатаной. Но раньше отправляйся на охоту, Без свежей дичи не стучись в ворота». И Урызмаг пошел в лесную чащу За свежей дичью к свадьбе предстоящей Он исходил кругом леса и горы, Но дичь исчезла, как от наговора. Сатана же с улыбкой молодой Домой снесла свою карту с водой И, воду влив в большие бурдюки, Вернулась снова к берегу реки. Уже спустился ночи полог синий, А Урызмага нету и в помине. Сатана шапку шила допоздна, Ее Сырдону прочила она. И вот, подумав, хвост лисицы черной Достала из-за пазухи проворно И провела семь раз над головой, И сделалась лисицей золотой. Быстрее птицы в лес она помчалась И с Урызмагом вскоре повстречалась Она его заманивала ловко, Он шел за ней, не разгадав уловки. Надеждой окрыленный Урызмаг Не отставал от зверя ни на шаг. Поймать бы только хитрую лисицу, Чтоб пред Сатаной с нею появиться. Еще никто лисицы золотой Не видел в жизни и не знал такой. Лиса ж его водила за собою И чащею и горною тропою, Заставила кружиться без конца. На бедном нарте не было лица. Но, наконец, в родимое селенье Примчалась, словно в нем ища спасенье По улицам знакомым пробежала И на ныхасе хвост свой показала. Все за лисою бросились в тот миг, Бежал и мальчик, и седой старик. Гоняться стали по дворам за ней, Но легче тень поймать среди ветвей. Никто не мог схватить ее рукой, Забыли нарты отдых и покой. Но вот лиса, скользнув тропой знакомой, Остановилась у порога дома, Вошла в него, на войлок повалилась, В Сатану чудом снова обратилась. А Урызмаг тотчас пришел домой, У очага он опустился злой. Сатана же накрыла стол проворно, И начала расспрашивать подробно. «Ну, где ты был? — посыпались вопросы. — Видал ли ты старушку-водоноску? Пусть совесть станет для тебя чужой, Коль не расскажешь, что стряслось с тобой». А Урызмаг и не глядит на снедь, Он стонет, будто раненый медведь, Пот градом льется с бледного лица, Его тоске не видно и конца. Вот, наконец, дар слова он обрел И пред Сатаной свой рассказ повел: «Сегодня так, как ты мне наказала, Отправился на речку я сначала. Старуха воду стала набирать, Карту с водой я ей помог поднять. Тогда спросил ее я про невесту, Ответ услышал от нее не к месту. Она тебя невестой назвала И тем меня в смущенье привела. Потом она послала на охоту, Сказав: «Без дичи не стучись в ворота». И я тогда пошел в лесную чащу За свежей дичью, к свадьбе предстоящей. Я исходил кругом леса и горы, Но дичь исчезла, как от наговора. И вдруг мелькнула дивная лисица, Что и во сне не всякому приснится. Она меня заманивала ловко, Я шел за ней, не разгадав уловки. Она меня водила за собой То чащею, то горною тропой, Заставила кружиться без конца, На мне, наверно, не было лица. В конце концов в село она шмыгнула, Но здесь исчезла, словно утонула. Что делать мне? Как я могу жениться, Когда не смог догнать я и лисицы. Ведь нарты скажут: «Жалкий человек», Смеяться будут надо мной весь век, Меня в поход не будут брать с собой. Что делать мне? Покинуть край родной?» «О солнышко, ты не волнуйся слишком, Коль здесь лисица, мы о ней услышим, И как она ни прячется, ни кружит, Ты где-нибудь ее да обнаружишь, А если мне назначено судьбой Соединиться навсегда с тобой, То надобно не обращать вниманья На пересуды и на осмеянье. Вначале нарты посмеются, правда, Потом привыкнут, будут даже рады. Коль ты не веришь, докажу тебе я, Что я права. Вот в чем моя затея: Ты завтра утром оседлай осла И появись пред нартами села. Но, чтоб дивился странности народ, Сядь на осла ты задом наперед. Лису тогда поймаешь золотую, И долю счастья обретешь большую». Что было делать? Только рассвело, Как Урызмаг взял конское седло И оседлал им серого осла. Сел задом наперед и до угла Проехался на нем. Сбежались нарты, Смеялись, но не ехал он обратно, А разъезжал спокойно по кварталам, Всем показался в виде небывалом. Когда ж вторично он селеньем ехал, То он уже не слышал больше смеха, Когда же в третий раз он так же сел, То на него никто не посмотрел. Вот видит он: лисица золотая По улице бежит, всех обгоняя. Раздались крики, и в одно мгновенье Пришло в движенье нартское селенье. Бегут, спешат, преследуют лисицу, Летит она по улицам, как птица. Урыз же, сидя задом наперед, В погоне от нее не отстает. Вдруг видит он: идет к нему старуха, Слова ее доносятся до слуха. «Послушай, солнце, юноша родной, Не убивай лисицы золотой. Тебя твоим же счастьем заклинаю, Чего не знаешь, за тебя я знаю. Ты ведь охотник, ловкою рукой Поймай лисицу, но поймай живой». Промолвив это, скрылась за углом. Ну, как ее не помянуть добром! И вот бежит лисица золотая, Юлит, кружит, от нартов убегая. Но, испугавшись серого осла, Остановилась и назад пошла. Тут Урызмаг проворною рукой Лисицу хитрую поймал живой. Народ дивился нартскому уменью, Смотря на Урызмага с восхищеньем. Решили все, что он умен и смел: Он задом наперед нарочно сел. Осел ему дорогу охранял, А он назад смотрел и не зевал. Он следовал велению ума, И потому лисицу он поймал. А Урызмаг принес домой лисицу, Сатане хочет ею похвалиться. И вдруг лиса в Сатану обратилась И к Урызмагу с речью обратилась: «Вот и твоя лисица золотая, Она теперь невеста молодая». Обрадовались, засмеялись оба И верными поклялись быть до гроба. И мирно зажили они вдвоем; К ним гости часто приходили в дом. И жизнь их зная, сам народ решил, Что ум у них один и две души. Желания Бораевых всегда Сбываются без лишнего труда. При свете солнечном иль в полной мгле, На скакуне иль на простом осле, Хотя бы сели задом наперед, К желанной цели их успех ведет.

СВАДЬБА САЙНАГ-АЛДАРА

Отправился из крепости старинной Сайнаг-алдар к невесте на смотрины. Засватана еще со дня рожденья, Она ждала алдара с нетерпеньем. Жених приехал в дом гостеприимный К родителям своей невесты дивной. Устроен был веселый кувд в селеньи, Звенел фандыр и слух ласкало пенье. Старейшие день свадьбы утвердили И жениха с почетом проводили. Засуетились в доме, с оживленьем К дню торжества начав приготовленья. На мельнице весь день муку мололи, И напекли лепешек сдобных вволю, На две недели наварили пива, И ронг хмельной им удался на диво. Узнали в скором времени все нарты, Что девушку Сайнаг-алдар просватал И что гостей на свадьбу созывал. Хамыц об этом ничего не знал. В густых лесах на дичь он той порою Охотился за Черною горою. Сайнаг-алдар в то время подбирал Достойных дружек. Терпеливо ждал, Когда они невесту молодую С веселой песней, радуясь, ликуя, В богатые владенья привезут И жениху на счастье отдадут. Вот едут дружки, на конях гарцуя, Звенят их песни и сверкает сбруя. Приехали к невесте в дом богатый, Все сделали, что требуют адаты. И шафера, Уастырджи святого, Представили невесте. Молвил слово Один из дружек: «Это — небожитель». Невеста посмотрела. Не забыть ей Той бурки белой, что была одна. Лица его не видела она. Но вот окончились приготовленья, И дружки все в алдаровы владенья Невесту повезли. В дороге пели. А к вечеру уж за столом сидели. А в это время на ныхасе нартов Хамыц узнал о новости приятной, Что женится его обидчик вскоре, Кому на радость, а кому на горе. Сайнаг-алдара он не забывал И отомстить давно ему мечтал. И по ночам ему все время снилось, Что с недругом несчастье приключилось. Скакун лихой, почуяв только волю, Помчал его к Сайнаг-алдару в поле. Нарт встретил пастуха, к нему склонился И с льстивой речью к старцу обратился: «Пусть во сто раз умножится твой скот, Чтоб ты не ведал никаких забот! Коль, словно солнце, любишь ты добро, За золото отдай мне серебро. Не обмани, мудрец, мои надежды И рваные мне одолжи одежды. И, коль тебе расстаться с ней не жалко, Дай мне твою пастушескую палку, Впридачу пояс свой волосяной, Снабди меня и кожаной сумой, И шапку одолжи, и ноговицы. Все это мне для дела пригодится: В село пойду в твоем наряде старом, Чтоб песни петь на свадьбе у алдара. Тебе от кувда принесу я долю И угощу шипящим ронгом вволю». Пастух подумал: «Сделка неплоха». Все получил Хамыц от пастуха. И вот, накинув рваный мех на плечи И спрятав лоб под шапкою овечьей, Он отдал пастуху коня, седло, А сам спокойно двинулся в село. В чужой одежде, выцветшей и старой, Он незаметно в дом вошел алдара И приютился скромно в уголке, Как бедный странник, с палкою в руке. Уастырджи как шафер в это время, Неся адатов стародавних бремя, Почтительно пред старшими склонился И с просьбою к старейшим обратился: «Мне кажется, что как почетный вестник Пройти я должен в горницу к невесте, Чтоб слово молвить — гость я не простой — С моею нареченною сестрой». Старейшины ответили ему: «Будь милостив, мудрейший по уму. Тебя проводим до ее порога, Но перед тем должны мы вспомнить бога». Уастырджи им низко поклонился, С решеньем старцев молча согласился И перед тем, как тост сказать в волненье, Снял бурку белую и вынес в сени. Хамыц как будто этого и ждал, Метнулся в сени он и бурку взял. И, завернувшись в бурку, словно вестник, Вошел он смело в горницу к невесте. Двух девушек застал он вместе с нею. Чтоб ловко выполнить свою затею, Он ласково сказал: «Живите с миром! О девушки прекрасные, пред пиром С сестрою нареченной дайте мне Сказать два слова, но наедине. Имею я к невесте порученье, А вам подарки будут, угощенье». И девушки послушно удалились, За ними двери горницы закрылись. Хамыц не медлил, бросил деве вызов: Он показал волшебный зуб аркыза. Забыв о том, что он пришел как вестник, Он, словно муж, провел с ней время вместе. Потом, накрыв невесту кисеею, Он быстро вышел из ее покоев. Пробрался в сени, там он бурку сбросил И у порога сел незваным гостем. Там и сидел он, будто бы в печали. Хозяева ему куски бросали. Все, что казалось лакомым ему, В пастушескую прятал он суму. Когда ж суму до верха он набил, То у хозяев ронга попросил. И те, смеясь над странником бездомным, Налили ронг в его бурдюк огромный. Обычай пира был ему знаком, Он с пира шел с сумой и бурдюком. И так сказал, завидя пастуха: «Опередил я нынче жениха. Бери суму, в ней жареное мясо, А в бурдюке принес я ронг прекрасный. Твоей услуги не забуду я, Пей, веселись, и вспоминай меня». Довольный пиром и своей игрой Приехал ночью он к себе домой. Невеста огорченная алдара Нахлынувшие слезы вытирала, Ничто ее уже не веселило, И жизнь сама казалась ей постылой. Побочная жена Сайнаг-алдара, Что подношенья в доме принимала, Заметила невестино смятенье, И в сердце ей закралось подозренье. Вошла она к ней тихо, осторожно И ласкова была, как только можно: «Будь счастлива, невеста. Что с тобою? Что слезы льешь жемчужною рекою? Зачем рвешь шелк ты черных кос на части? Царапаешь ты щеки, не от счастья! Зачем печаль в твоем чудесном взоре? Открой мне тайну девичьего горя». Еще сильней заплакала невеста И от стыда не находила места. Поведала о горе бесконечном: «Мой шафер оказался бессердечным. Тот, в белой бурке, погубил меня, Из-за него лишилась чести я». Жена побочная все разузнала, К Сайнаг-алдару в страхе побежала. «Я принесла нерадостные вести. Уастырджи вошел тайком к невесте И, обесчестив, убежал, как вор, Оставив нам неслыханный позор». Разгневался Сайнаг, сказал зловеще: «Зачем ты на невинного клевещешь? Сидел он с нами, как и все мужчины, Не отлучаясь и на миг единый. Ты лучше больше собери примет О том, кто ловко замутил свой след. И осторожно отнесись к невесте, Чтоб наш позор не стал бы всем известен». Идет жена к поруганной опять И просит все как было рассказать. Не поднимая от земли очей, Та рассказала все до мелочей: «Мужчина этот — наглый и бездушный, Рыжебородый, все лицо в веснушках. Одежда сверху рваная, под ней Была кольчуга серебра светлей, На сапоги надеты ноговицы. Мне зуб аркыза будет вечно сниться». Побочная жена пошла к алдару И все ему тотчас пересказала. От гнева он не мог пошевелиться, Вмиг по приметам он узнал Хамыца. Нахмурились его густые брови, Жене побочной он сказал сурово: «Злодея знаю я и знаю также, Что сам он о злодействе не расскажет. Но только вы, две женщины, смотрите, Позора моего не разгласите». Так свой позор от всех людей он скрыл, Но злобу против нартов затаил. Навеселились за ночь дружки вдоволь; Чуть отдохнувши, в пляс пускались снова Наутро ж повезли они невесту В другое место. Возвышалась крепость Над Черною горою, среди скал. Туда алдар им ехать приказал. Веселым криком горы оглашая, Везут они невесту, напевая. А впереди, на самом первом месте, На скакуне несущий радость вестник. Вот вестник мчится, время догоняет. А Черная гора вдали сверкает. В алдара крепость он летит, как ветер, С чудесной вестью, лучшею на свете. Вот он приехал. Дом за поворотом. Мечом своим ударил он в ворота И крикнул громко: «Я несу вам счастье. О поскорей раскройте двери настежь!» И тотчас же ворота им раскрыли, Приехавших на славу угостили. Тем временем подъехала невеста, Ей дали приготовленное место. Веселье продолжалось до утра, Ласкала взоры свежих яств гора. И вот, когда час отдыха настал, Сайнаг-алдар такую клятву дал: «Коль прикоснусь к жене в теченье года, Пусть превращусь я в жалкого урода». В покои женские ее послали, И посторонних к ней не допускали. Невеста от Хамыца тяжелела. Она грустила, с каждым днем бледнела. Жене побочной так сказал алдар: «Преступникам готовлю я удар. Ее ребенок должен умереть. Новорожденного не смей жалеть! Я доверяю лишь тебе одной, Пусть это будет тайной вековой. Коль эту тайну не сумеешь скрыть, На этом свете ты не будешь жить». И вот родился будущий герой, Красивый, большеглазый, огневой. Жене побочной стало жаль ребенка, И обвела она алдара тонко: Младенца в место тайное снесла, Любя его, Созыром нарекла. Год миновал, и вскоре все забылось. Сайнаг вернул жене опальной милость. Но, как охотник за желанной птицей, Стал он следить за дерзостным Хамыцем, Преследовал его неумолимо, Но тот, как прежде, был неуловимым.

КАК ХАМЫЦ ЖЕНИЛСЯ

Задумал раз Хамыц пойти в поход, Который должен был продлиться год. На этот раз его сестра Сатана Отъезду воспротивилась нежданно. Но пренебрег герой ее советом, Пошел искать своей судьбы по свету. Сайнаг-алдар тотчас забил тревогу, Узнав, что враг пустился в путь-дорогу. С собой доспехи он в дорогу взял, Хамыцу он навстречу поскакал. В ущелье узком тесно двум врагам, Лицом к лицу они столкнулись там. Бой закипел жестокий и горячий. Кому из них грозила неудача? Озлоблены сражающихся лица, И тело раскаляется Хамыца. А в это время в зеркале Сатаны Все отразилось — и моря, и страны. Чтоб отвратить слепой судьбы немилость, Сатана в страхе небесам взмолилась: «Пусть снег, который выпадает за год, В единый день заполнит дно оврага, Пусть иглами мороз алдара колет В ущелье узком до смертельной боли». Заволокло внезапно небосвод, И хлопья снега превратились в лед. Мороз ударил, ветер стал крепчать, Кора земная начала трещать. Сайнаг-алдар от холода такого Весь задрожал, сказать не в силах слова. Едва дыша под снежной пеленою, Как жалкий трус, он убежал от боя. Стальной Хамыц мороза не боялся, Он от него сильнее закалялся. Земля такого снега не видала, Не разобрать под снежным покрывалом, Что на дворе — день или тьма ночная. Хамыц же мчался, песни распевая, Он несся быстро по сугробам снега, Не уменьшал стремительного бега. А конь дышал, сугробы растопляя, Ему вперед дорогу пролагая. И вот сквозь тьму и снежные бураны Доехал он до солнечной поляны. Вокруг поляны — снежных гор громады, А на поляне — летний день прохладный. Оттуда веет аромат прелестный, И тут же конь пасется неизвестный, Его дыханье воздух согревает, Лишь фыркнет конь — сугробы снега тают. А рядом — нарт застыл от удивленья — Лежала туша свежая оленья. Сомнение напало на Хамыца: «Быть может, это все мне только снится». Он всю поляну молча исходил И, осмотревши, про себя решил: «Я уберу убитого оленя. Должно быть, и хозяин в это время Появится. И мы тогда вдвоем Полакомимся жирным шашлыком». Он снежной пылью руки быстро вымыл, Нож из-за пояса проворно вынул. Но лишь дотронулся он до оленя, Как над деревьями сгустились тени. «Что ждет меня? Спасение, удар ли?» — Подумал нарт. И вдруг явился карлик. Он выскочил из-под оленьей кожи С Бицента Дыченагом очень схожий. Но вот Хамыц узнал его. Не враг, Пред ним был сам Бицента Дыченаг. «Откуда ты?» — спросил тот удивленно И посмотрел на нарта благосклонно. Все рассказал ему Хамыц могучий: Про бой с алдаром, про мороз трескучий, Про то, как он сквозь снежные бураны Добрел до этой солнечной поляны, Как изумлен был тишиной отрадной И воздухом столь свежим и прохладным, Как он увидел лошадь на поляне, Оленью тушу в утреннем тумане. Как, не застав здесь ни одной души, Он удивился, но тотчас решил: «Я уберу убитого оленя. Должно быть, и хозяин в это время Появится. И мы тогда вдвоем Полакомимся жирным шашлыком». И как в тот миг, когда он нож свой взял, Пред ним хозяин ласковый предстал. С улыбкою ответил Дыченаг: «Мы встретились, и это — добрый знак. Оленем я займусь. А ты, дружок, За топливом скорей сходи в лесок». Вот топливо Хамыц заготовляет, С деревьев ветки, по одной, срывает В сторонку складывает их и снова В лесок идет он за запасом новым. Тем временем вечерний час настал. Оленя Дыченаг освежевал, Хамыц успел разжечь костер прекрасный. Тут Дыченаг, нанизывая мясо На вертелы, сказал Хамыцу: «Жалость! Так не изжаришь шашлыков и малость. Ты больше топлива не мог собрать?» И он деревья начал вырывать. И от деревьев, вырванных с корнями, В костре огромном запылало пламя. Когда шашлык уже румяным стал, Он кошелек свой кожаный достал. Был кошелек узором перевит И позументом золотым расшит. Он целую семью оттуда вынул: Жену, и сына, и двух дочек милых. К огню поближе он их посадил, И стол отдельный им соорудил. И досыта он накормил свою Поистине волшебную семью. А после ужина в лучах заката Свою семью вновь в кошелек упрятал. Оставшееся мясо разделил он, Как полагалось, на две половины. Хамыца охватила вдруг тревога, И доли мяса не хотел он трогать. И он стоял как бы завороженный, Семьей необычайной восхищенный. Хотел спросить, хотел вопрос задать, — Но он не знал, с чего же речь начать? А Дыченаг спокойно наблюдал, Как бедный нарт взволнованно дышал. Но, наконец, он сжалился над ним И произнес: «Что хочешь, побратим?» «Нигде в печали не найду я места, Коль дочь твою не назову невестой. Другого нет желанья у меня. Коль скажешь «нет», то жить не стану я». Его спокойно слушал Дыченаг И, выслушав, ему ответил так: «Одумайся, иль встретишься ты с горем. Наш род обидчив и к тому же вздорен. Не терпят и упрека наши девы И погибают вмиг от вспышки гнева. Коль ты не сможешь с нею быть смиренным, От первой ссоры дочь умрет мгновенно». Хамыц дал клятву быть к ней благодушным И всевозможным прихотям послушным. Тут Дыченаг достал свой кошелек, Семью свою чудесную извлек И старшей дочери промолвил твердо: «Отныне ты — невеста нартов гордых. И радоваться сердцем не тебе ли?» И заиграл он на своей свирели. И на его таинственный призыв Афсати сын, дремучий лес забыв, К нему примчался на рогах лосиных, Причудливо изогнутых и длинных; Сын Бардуага с высоты небесной Спустился вниз на бороне чудесной, Он ехал вместе с младшим сыном солнца, Что восседал на спицах длинных солнца. Они все трое, дружно как умели, Играли в такт на золотых свирелях. И на поляне начали кружиться В веселом танце звери все и птицы. Стекался люд со всех концов земли. С подарками донбетры подошли. Все танцевали, пели, веселились, И люди в симде быстром закружились. С утра до ночи, с ночи до утра Не прекращалась чудная игра. Усталости не ведали они, Не потухали праздника огни. И, наконец, с предутренней зарей Отправились веселые домой. И сам Хамыц уехал на рассвете И девушку увез с собой Бицента. Назвал ее Хамыц своей женою. Никто не знал из нартовских героев, Что был в кармане дом ее желанный. Об этом знала лишь одна Сатана.