Нарушенное время Марса

Дик Филип Киндред

— Они боятся… Ну, они просто не хотят видеть того, что называют «дефективный выброс, появившийся на колонизируемых планетах». Хотят сохранить расу чистой! Понимаете, что они затевают? Вероятно, потому, что мой собственный ребенок… Нет! Я решительно не согласна!… На Земле их не беспокоит факт существования аномальных детей. Видите ли, это не имеет там такого значения, как здесь, у нас! Вы понимаете, какие доброхоты?… Они Проявляют о нас поразительное беспокойство! Помните, как вы себя чувствовали до того, как приехали на Марс? Там, на

Земле, они считают существование аномальных детей здесь, на Марсе, грозным призраком одной из проблем, которая появится у них в будущем… Ведь мы — их будущее…

Стинер перебил ее:

— А вы уверены… по поводу этого закона?

— Абсолютно, — она твердо смотрела ему в лицо, ее подбородок был храбро выставлен вперед, умные глаза — совершенно спокойны.

— Нам нельзя медлить! Будет ужасно, если они закроют лагерь и… она не закончила. В ее глазах читалось нечто невысказанное…

Их аномальных, но все-таки горячо любимых детей — его мальчика и ее малыша — убьют каким-нибудь научным безболезненным мгновенным способом!

Неужели она думала об этом?!

— Скажите… — произнес он.

Как бы угадав его вопрос, миссис Эстергази ответила:

— Детей усыпят…

Отвернувшись, чтобы скрыть свое лицо, он глухо сказал:

— Вы имеете в виду… убьют?…

— О, какой ужас! — закричала она. — Как у вас язык поворачивается говорить так!… Неужели вас это совсем не волнует?

Она посмотрела на него с ужасом.

— Боже… — прошептал он в отчаянии. — Неужели это правда?

Стинер не верил ей. Просто потому, что не хотел? Или потому, что это было уж слишком чудовищно? «Нет, — думал он, — этого просто не может быть». Норберт не доверял ей, ни ее инстинктам, ни ее чувству реальности.

Видимо, она подцепила какие-то слухи, искаженные истеричками до бессмыслицы. Вероятно, просто появился закон, косвенным образом задевающий какие-то аспекты содержания аномальных детей. Они — родители аномальных детей — всегда жили с камнем в душе. С каким ужасом читали они приказ об обязательной стерилизации обоих родителей и всего потомства в случаях, когда доказано «нарушение репродуктивной функции вследствие облучения гамма-радиацией в больших дозах».

— Кто автор закона? — спросил Стинер.

— Предполагают — шестеро членов Комитета по внутрипланетарному здоровью и благосостоянию, — она по бумажке прочитала фамилии. — Вот их имена… Мистер Стинер, мне бы хотелось, чтобы вы написали этим господам… а также всем, кого вы знаете…

Норберт уже едва слушал. Он торопливо расплатился, поблагодарил ее, схватил сверток и выскочил из магазина.

Черт возьми! Как он жалел, что вошел туда! Что, она получает удовольствие, рассказывая такие страсти? Неужели в мире и без того недостаточно проблем, чтобы обойтись без бабских сплетен, распространяемых дамочками не первой молодости, которые от нечего делать ставят общественные дела на первое место…

Но тихий внутренний голос говорил ему: «Она, вероятно, знает,

что говорит. Ты должен твердо взглянуть правде в глаза». Вцепившись в тяжелый чемодан, он шел, расстроенный и испуганный, с трудом узнавая маленькие новые магазинчики, мимо которых проходил, торопясь в лагерь на свидание с сыном.

Когда Стинер наконец вошел в большой, со стеклянным куполом, солярий лагеря, он сразу заметил мисс Милч, молодую, рыжеволосую, в рабочем халате и сандалиях, перепачканную глиной и краской, сердито хмурящую брови. Она вскинула голову и, отбросив на спину спадавшие на лицо взъерошенные волосы, пошла ему навстречу.

— Здравствуйте, мистер Стинер. Ну и денек сегодня! Двое новеньких, а один из них — сущее наказание!

— Мисс Милч, — сказал он, — я только что разговаривал с миссис Эстергази в ее магазине…

— Она рассказала вам о предполагаемом законе? — Мисс Милч выглядела утомленной. — Да, есть такой закон. Анна добывает всевозможные секретные сведения, хотя как это у нее получается, я не понимаю… Попытайтесь быть спокойным с Манфредом — если, конечно, сможете — он сегодня выведен из равновесия вновь прибывшими.

Она собиралась отвести мистера Стинера по коридору в игровую комнату к сыну, но тот торопливо остановил ее.

— Как можно помешать выполнению этого закона? — задыхаясь от волнения, спросил Норберт. Он поставил чемодан и держал только бумажный пакет, в который миссис Эстергази положила деревянную флейту.

— Я не знаю, можно ли что-нибудь предпринять, — сказала мисс Милч.

Она медленно подошла к двери и открыла ее. Детские голоса, пронзительные и резкие, обрушились на них.
– …Естественно, наши власти и правительство Израиля, как и некоторые другие страны, выступили с гневным протестом.

Вокруг закона столько секретов — все собираются произвести в полнейшей тайне, чтобы не вызвать паники… Такой деликатный вопрос… Никто даже не понимает, что существует общественное мнение по данному делу и не считает необходимым к нему прислушаться…

Ее голос, усталый и ломкий, все время прерывался, как будто она только что гналась за кем-то и теперь ей не хватало дыхания. Но затем она справилась с волнением и ободряюще похлопала его по плечу.

— Наверное, самое худшее, что может произойти — они закроют лагерь и отправят детей на Землю. Не думаю, что когда-нибудь они зайдут далеко и убьют их.

Стинер быстро проговорил:

— Они это сделают… в лагерях… там… на Земле…

— Ну, а теперь идите и пообщайтесь с Манфредом, — сказала мисс Милч, — ладно? Думаю, он знает, что сегодня день вашего прихода — ребенок все время стоял возле окна. Хотя, конечно, он часто это делает просто так.

Внезапно, к своему удивлению, Норберт выпалил сдавленным голосом:

— Вероятно, они правы… Какая польза от ребенка, который не может ни говорить, ни жить среди людей?

Мисс Милч внимательно посмотрела на него, но ничего не ответила.