Нас научили
Шрифт:
– Тебя хоть как звать, Тукташев?
– Роман, Рома.
Постников подавил раздражение. Все у них Алики, когда имя на А, или Миши, когда на М. Этот, видать, на Р. Имен своих стесняются, что ли? Или мы, дураки, сами приучили, что запомнить не можем? Стало стыдно за себя и за Тукташева. Постников уже вошел в состояние, когда обостряются все чувства и реакции, когда эмоции способны мгновенно захлестнуть и так же мгновенно исчезнуть, когда от слез до истерического хохота полторы секунды в длину.
– Мама тебя как зовет?
– Рустам.
– Ну вот, Рустам. И ты, Сашок. Слушайте боевой приказ. Сейчас разделяемся. Старшим
Понтрягин, неестественно бодрый и веселый лицом, поднял, как в школе, руку:
– Товарищ ефрейтор, а медаль могут дать?
Постников пошарил в кармане достал блестящую форменную пуговку:
– Ты, Сашка, пришей все-таки на лоб, губу застегивать. Если за каждого беглого медаль давать, то вы сами зеков отпускать начнете. Ладно, не горюй, "крест" второй степени, считай, у тебя на пузе. А может, и отпуск дадут это получше медали. У тебя, Тукташев, есть вопросы?
– Если тебя ранят, товарищ ефрейтор?
– он продолжал наблюдать и только чуть дернул головой, но не обернулся.
– Будет убегать, стреляйте, а потом ко мне. Если не побежит, уходите сами. Чем быстрее, тем раньше мне помогут. А я перевяжусь, во, - Постников показал толстый, словно накачанный воздухом, индпакет в прорезиненной упаковке, - полежу маленько, пока вы ноги стаптываете, - двинул ртом как бы в улыбке.
– Ну, давай, братишки. Живы будем - свидимся.
Понял, что лишнее сморозил, но поправляться не стал, а протянул руку Понтрягину, потом пожал несоразмерно широкую ладонь Тукташева.
– Давай, брат-дехканин, командуй, башку не подставляй, тебе ещё советскую власть в кишлаке устанавливать.
Отвернулся, слушая, как все тише похрустывают сухие ветки под уползающим войском.
Стоя на коленях, он поглядывал на золотистые в закатном солнце деревца и прикидывал, где бежать. ТОТ спрятался, залег или лучше замаскировался. Впрочем, солнце ТОМУ в глаза, пока тень от леса не доползла до островка, прицеливаться будет ох как трудно. Хотя черт его знает...
Постникову сделалось тоскливо и одиноко. Надо было оставить с собой хоть одного - легче, когда свой за спиной. Заныло, засосало под ложечкой, и он испугался, что это болезненно-расслабляющее ощущение раздавит его, что он не сможет встать и пойти.
Действуя почти автоматически, затолкал под куст вещмешок, зачем-то поправил, аккуратно уложил лямки. Прислонил к мешку саперную лопатку. Следовало предусмотреть все, и самое худшее - в первую очередь. Стоя на коленках, продолжая наблюдать, в легком ознобе, с замедленной тщательностью плотно завернул в полиэтиленовый пакет военный билет, конверт с фотографией дочки и цветными
А вдруг это опять не ТОТ? Мелькнула спасительная желанная мысль. А какого дьявола прятаться? ТОТ это, ТОТ. Постников уже хотел, чтобы именно ТОТ, чтобы все кончилось поскорее...
Зубчатая тень леса проползла половину пути до острова и потекла быстрей. Постников подумал, что может её не догнать, и, пригибаясь, встал, чувствуя гнусное подрагивание в ногах. "Отсидел. Просто отсидел и устал", мысленно пояснил себе. И левой рукой придавил поплотнее пилотку. И поел по-журавлиному, высоко поднимая легкие ноги. И ощутил всего себя таким же легким, пустым, полым внутри, словно махом выдернули из тела все внутренности. Осталось одно сердце, летающее в пустоте - прыгающий вверх-вниз резиновый мячик. И когда падало вниз, все внутри цепенело, а когда отскакивало вверх, в горло, Постников делал выдох и с ним ещё шаг, наваливаясь грудью на автомат, словно не он, а тот нес его.
Шел, и жесткая пригнутая трава обтекала колени. Он ставил ногу на ровную ступню меж круглых кочек, из-под сапога пузырилась мутная влага, и теплый торфяной запах поднимался к лицу. Потом появились лужицы, чуть далее между кочек стояла неподвижная сплошная вода, на которой плавали сизые поломанные пленки.
Он сделал шагов сорок. Вода шумно плеснула, плеск оглушил его, и Постников побежал, нажимая спуск, неся на конце ствола длинное пламя. Автомат повело вверх, пули хлестнули по тощим вершинкам берез. Он отпустил спусковой крючок, и почти тотчас из низеньких кустиков выплеснулся маленький дым, а над головой будто с треском рванули длинную полосу прочной ткани, и этот звук разрываемой тряпки пролетел во всю длину полотнища за лес. Постников кинулся в сторону и, падая, успел заметить два фонтана грязи впереди и правее.
Под животом оказалась кочка. Постников боком сполз в тепловатую воду, локти тонули в рыхлом торфе. Мысленно прикинул - две очереди. Первая, вроде, чуть длиннее. Итого - пять патронов. Значит, у ТОГО осталось ещё пятнадцать. От силы шестнадцать. Хорошо, что вышкарю всего двадцать патронов положено, а не шестьдесят, как часовым у каких-нибудь складов.
Сбоку в отдалении затрещали автоматы. Войско вступило в бой.
Постников подобрался, выпрыгнул, как на пружинах, втопил приклад под погон, пошел ровным шагом, как на тактических учениях, посылая короткие очереди по кустам. Видел взлетающие комья земли, встряхивающиеся деревца, с которых падали листья. Шел, пока не кончились патроны.
Лег аккуратно на бок, перезарядил, слив воду из запасного магазина. Сбоку по-прежнему длинными очередями садило войско. Вечерний сырой воздух скрежетал и рвался по всем швам. Вот черти, истратят боезапас раньше времени!
Подскочил Постников. Оставалось всего метров шестьдесят. Рванул зигзагом, забирая влево. И увидел, как зубчатая тень стремительно накрывает остров, только кроны ярче вспыхнули в настильных прямых лучах. Боковой огонь прекратился, и Постников услышал одиночные - один, другой, третий. Метнулся в другую сторону, склонившись, распластываясь по кочкам.