Нас называли ночными ведьмами
Шрифт:
За годы войны мы научились перешивать гимнастерки по себе, резать шинели, появились более аккуратные сапоги (особенно если [13] сравнивать их с унтами в галошах, то сапоги - это просто тапочки), и мы приобретали ладный, подтянутый вид.
В Москве Марина Раскова начала создавать из нас учебные группы: летчиков, техников, штурманов и вооруженцев. Прошла медицинская комиссия…
К нашему огромному разочарованию, 16 октября 1941 года, в самые тяжелые для Москвы дни, вместо того чтобы отправить в окопы, нас погрузили в товарные вагоны и повезли на восток, в Энгельсскую Военную Авиационную школу пилотов (ЭВАШП) близ Саратова.
В вагонах были двухэтажные нары, накрытые
Марина Раскова пробиралась под железнодорожными составами и убеждала начальников станций пропустить нас по «зеленой улице».
Эти дни и ночи в поезде объединили нас, познакомили, мы с удовольствием пели песни, ели хлеб с селедкой. Женя Жигуленко с нежным улыбающимся лицом и крупными мужскими руками особенно ловко растапливала печку и охотно бегала за водой на остановках.
Первый приказ, который мы выслушали, стоя в строю ранним утром 26 октября на перроне вокзала в Энгельсе, был приказ по [14] авиагруппе 122 о всеобщей стрижке «под мальчика» и «волосы спереди до пол-уха». Наши волосы стали похожи на паклю, в мятых длинных шинелях мы мало походили на армейское соединение. Косы можно было оставить только с личного разрешения Расковой. Но разве могли мы, девчушки, обращаться к известной солидной женщине с такими пустяками, как косы! И в тот же день наши волосы легли пестрым ковром на пол гарнизонной парикмахерской. Прошло более 60 лет, но мои волосы и до сих пор «спереди до пол-уха». [15]
Студентки из разных вузов Москвы были зачислены в штурманскую группу. Поселили нас в доме спорта и опять на двухэтажных кроватях. И началось упорное учение: классные занятия по 11 часов в день, включая морзянку и строевую подготовку, а по вечерам надо было готовиться к следующему дню. Дисциплина в части была очень жесткая. Старостой штурманской группы была назначена Галя Докутович, студентка МАИ. Пришла она в полк со своей задушевной подругой, историком из МГУ Полиной Гельман. Еще в Гомеле Галя начала заниматься в аэроклубе, летала на самолете, на планере, а Полину не взяли - она не доставала ногами до педалей самолета, очень уж была маленькая. Когда нам выдали комбинезоны на меху, небольшая Полина никак не могла быстро его надеть, и вот Докутович дала ей наряд: каждый вечер перед сном пять раз надевать и снимать комбинезон, пока наконец она стала укладываться в положенное время. Мы улыбались - и это лучшая подруга!
– но… староста.
Мужчины, обучающиеся в ЭВАШП, глядели на нас с усмешкой и состраданием и называли батальоном смерти… А Вера Ломако, известная летчица, говорила нам: «Девушки, да вы смотрите на них свысока». [16]
В столовую ходили мы только строем под дружную песню. Катя Буданова{1} запевала чистым низким голосом:
Где в облаках, верша полет,
Снаряды рвутся с диким воем…
Впереди бежал черный бобик и облаивал встречных мужчин. Однажды, когда девочки с мехмата встретили своих однокурсников и шли с ними после обеда не в строю, мы, «университетчики», собрались и сказали им, что они позорят университет, что мы напишем об этом в вузком комсомола… Девушки плакали и обещали больше никогда с мужчинами не разговаривать… [17]
Нам казалось тогда, что война скоро окончится и это время надо прожить, отрешившись от всего личного. Но со временем мы поняли, что война - это и есть наша жизнь и что разговаривать с мужчинами не грешно.
Начались тренировочные полеты. Для многих штурманов они оказались тяжелым испытанием, возникала физическая слабость,
* * *
Женя Руднева писала в своем дневнике:
«5 января я первый раз в жизни 10 минут была в воздухе. Это такое чувство, которое я не берусь описывать, так как все равно не сумею. Мне казалось потом на земле, что я вновь родилась в этот день. Но 7-го было еще лучше: самолет сделал штопор и выполнил один переворот. Я была привязана ремнем. Земля качалась, качалась и вдруг встала у меня над головой. Подо мною было голубое небо, вдали облака. И я подумала в это мгновение, что жидкость при вращении стакана из него не выливается… [18]
После первого полета я как бы заново родилась, стала на мир смотреть другими глазами… и мне иногда даже страшно становится, что я ведь могла прожить жизнь и ни разу не летать…»
* * *
Кто- то сказал нам, что все штурманское снаряжение должно быть привязано, чтобы не унес ветер. На следующий день Женя пришла вся увешанная предметами штурманского обихода, которые были аккуратно привязаны веревочками к пуговицам обмундирования. Какой большой путь предстояло ей пройти от наивной девочки с веревочками до штурмана боевого гвардейского полка!
6 февраля 1942 года из группы формирования был выделен наш 588-й ночной авиаполк на самолетах У-2 (позднее переименованных в По-2){2}.
Е. Д. Бершанская вспоминает, что в конце января Марина Раскова, улетая в Москву, шепнула ей на ухо: «Жди меня, привезу тебе подарок». Подарком этим оказался приказ НКО о назначении Бершанской командиром 588-го ночного бомбардировочного полка и присвоении ей звания - капитан. Евдокия Бершанская была кадровым летчиком с большим опытом организационной и летной работы. Она летала и ночью, и в слепом полете, и командовала [19] женским отрядом пилотов, который был создан в Батайской летной школе. Была она награждена орденом «Знак Почета». Комиссаром полка была назначена батальонный комиссар Евдокия Яковлевна Рачкевич, адъюнкт Военно-политической академии, а начальником штаба назначили меня, Ирину Вячеславовну Ракобольскую, присвоив первое воинское звание - лейтенант. Кадровых штабных работников в части не было, я заканчивала штурманскую группу, была комсоргом группы, и, наверное, назначили меня потому, что проявляла я излишнюю активность в своей общественной работе, не принятую в армии. Приказ подписали без разговора со мной, а когда я сказала Расковой, что хочу летать, то услышала в ответ: «Я гражданских разговоров не люблю». Надо было рапорт подать, наверное? Не догадалась{3}.
* * *
Я не вела дневников, не вела их много лет, но потребность поделиться с кем-то своими переживаниями сохранила, и задолго до войны стала писать письма незнакомому мне, неизвестному юноше, которого я придумала и назвала «мой выдуманный». Иногда я любила его, иногда он был мне только близким другом. Я могла написать ему обо всем, что было на душе. Письма лежали в моей тетрадочке, их никто не мог прочитать, естественно, что и ответа на них я не ждала.