Нас не брали в плен. Исповедь политрука

Пермилов Анатолий

Это было в те тяжелые дни, когда Гудериан танковым тараном разрубил наш фронт на две части и вышел к Дунаю. Меня Неделин попросил, чтобы его соединили с Москвой, с Главным маршалом артиллерии Николаем Николаевичем Вороновым. Когда Москва ответила, Неделин начал докладывать Воронову о боях артиллеристов с танками Гудериана, называл цифры потерь, номера наших разбитых частей. Когда он закончил, я осмелился сказать: «Товарищ генерал, вас подслушать могут». — «Нет, — ответил он. — Это связь ВЧ, она не подслушивается». Потом он разговаривал с Яковлевым (начальником артвооружения) и записывал номера эшелонов с вооружением и боеприпасами, направленных на наш фронт.

После Вршаца Полевое управление фронта (а вместе с ним и артуправление) меняло место дислокации несколько раз. Мы побывали в г. Печ (Венгрия), потом Србовран (Югославия), Данафельдвар, Секешфехервар, Дунапентеле (Венгрия) и Кечкемет. Мне хорошо запомнился старинный венгерский город Печ с массивными каменными домами, каскадом-лестницей перед собором. Здесь мы стояли до конца осени. Мне показали дом, в котором я должен находиться на постое — двухэтажный

каменный дом. Вечером в сопровождении солдата из нашего отдела я подошел к дому; мы постучали в дверь, но никто долго не отзывался, а потом на ломаном русском языке нас окликнули: «Господин майор?» Я ответил, и тогда хозяин загремел засовом и открыл дверь. Он был хорватом и немного понимал по-русски. Хорват рассказал, что несколько дней назад двое солдат пришли и сказали, что будут тут жить, увидели дочь хозяина, заставили ее лечь с ними в постель и забавлялись всю ночь, а утром ушли и больше не приходили. Теперь он никому не открывает, а если мне нужна баба, то он найдет для меня. Я ответил ему, что такими делами не занимаюсь. За изнасилование наших солдат карали строго: по фронту был издан приказ, где одного бойца за это дело приговорили к расстрелу.

Комнату мне отвели на втором этаже — это была спальня с широкой кроватью, стоял столик, на нем кувшин с водой для умывания и эмалированный тазик. Никто ко мне не заходил, и вообще никакого движения людей в доме я не слышал. Рано утром я умылся и вышел из комнаты, а когда стал спускаться с лестницы, появился хозяин и спросил, не надо ли мне чем помочь. Я сказал, что мне нужен чемодан (он понял и ответил «бюринг»), и мы пошли с ним по магазинам, которые оказались еще закрытыми. Тогда он привел меня в мастерскую, где изготовлялись чемоданы, и перевел слова хозяина: мол, у него, хозяина, фанерный чемодан, сделанный для офицера по заказу, но срок давно прошел, и заказчик не появляется. Мой сопровождающий уговорил хозяина уступить мне этот чемодан, и я купил его, заплатив венгерскими деньгами, что нам выдали в Венгрии. Так я обзавелся крепким чемоданом, который цел и теперь.

Дня через два мне поручили ответственное задание от генерала Неделина: найти запасной артиллерийский противотанковый дивизион и поставить его на огневые позиции против югославского города Осиек. Вокруг этого города были войска Народно-освободительной югославской армии, но в городе преобладало немецкое население, и немецкие войска продолжали укреплять город. Мне дали грузовую машину, капитана в помощь, и глубокой ночью в полной темноте мы выехали. Едем осторожно по городу, редко включая фары, и вот наш путь под носом машины перебежала черная кошка, ее глаза как угольки светились в ночи. Шофер взмолился: «Товарищ майор! Давайте вернемся назад, беда будет от этой приметы», — но я сказал, что надо выполнить приказ и не надо верить всем небылицам.

Наш путь лежал к Дунаю, за ним и надо было искать артдивизион, а точного его расположения никто не знал, он мог его уже сменить. Мы проехали Дунай и в указанном районе дивизион не обнаружили. Что делать? Где его искать? Можно было ехать назад и попробовать узнать его местонахождение более точно, но я решил искать дивизион здесь, в районе переправы через Дунай, у города Мохач. Стало совсем светло, когда мы въехали в город. На главной улице города мы с капитаном вышли из машины, и я сказал ему: «Идите по стороне улицы, внимательно всматривайтесь в закрытые дворы домов и, если обнаружите повозку, пушку или кухню — немедленно докладывайте, а я пойду по другой стороне улицы». В районе большого двора одного дома я обнаружил дымок из-за забора, вошел и увидел походную кухню: солдат варил завтрак. В военное время было принято называть части не по их номерам, а по фамилии командира, и на дорогах часто встречались указатели с надписью «Хозяйство Иванова». Вот и здесь я спросил солдата, «не из хозяйства ли он...» — и назвал фамилию командира, он подтвердил, что из этого. Так мы оказались на верном пути. Вернувшись к машине, я дождался здесь капитана, и вскоре мы с ним нашли дом, где находился командир артдивизиона. Я передал ему приказ генерала Неделина, и сразу все пришло в движение: собрали командный состав и объяснили боевую задачу. Пока бойцы ели, капитана направили на фронтовой ближайший артсклад за снарядами для 76-мм пушек.

Через полчаса дивизион тронулся в путь на Осиек, и около полудня мы прибыли к назначенному месту на берегу реки Дравы. Оставив личный состав, мы с командиром, начальником штаба и командирами батарей выехали на рекогносцировку. Против Осиека на позициях находилась дивизия Народно-освободительной армии Югославии под командованием подполковника. Нашли их штаб, доложили о своем прибытии. Командир дивизии очень обрадовался — у него не было артиллерии. С командиром артдивизиона мы забрались на чердак самого высокого здания и через окно внимательно просмотрели город Осиек: движения солдат не видно, но над крышами домов вился дымок. Наметили артиллерийские позиции, я определил им основное направление для стрельбы и подготовил исходные данные для батарей. Скоро прибыл капитан с ящиками снарядов для орудий. Дело было сделано даже раньше, чем нам было определено Неделиным.

Находясь среди югославских солдат, мне пришлось близко увидеть их и самому убедиться в искренности их дружбы с нашим народом. Помню, как они ходили строем и пели песни-частушки о нашей армии, о ее победах над немцами. Запомнились лишь две песенки: «Червона Армия Сталинград бронила, триста тридцать хиляда фашистов побила»и «У Геббельса и Гитлера закружилась глава — шестая армия заувек пропала».

Бойцы югославской армии были одеты по-разному: в трофейные шинели разных цветов, куртки и пальто, но ходили

строем и соблюдали хорошую дисциплину. Среди солдат в строю были и девушки. Комиссар дивизии пригласил нас пообедать у командира дивизии. За большим столом собралось все ее руководство. Подали ракию — фруктовую водку, но мы отказались от этого угощения. Разговор вели через переводчика, юношу лет 16–17. Он был русский — его родители эмигрировали в Югославию, а он родился здесь и вырос. Со мной заговорил «помощник начальника политотдела по комсомолу», как он отрекомендовался мне; он сносно говорил по-русски и хорошо понимал мои ответы. Я же расспрашивал про Югославию, задавал вопросы об их будущем после победы над Германией. Югослав сказал мне, что Югославия будет устроена по опыту Советского Союза как многонациональное государство, рассказал о системе политзанятий в армии, об изучении истории нашей партии. Он был хорошо образован политически: когда он спросил, откуда я родом, и я ответил, что родился недалеко от Иваново-Вознесенска, он обрадованно сказал: «О, это где был первый совет рабочих депутатов». Югослав передал нам, что все они очень благодарны за помощь артиллерией и скоро освободят Осиек. Поблагодарив за прием и угощение, мы уехали, и почти через сутки я доложил об успешном выполнении задания.

В городе Печ Полевое мы стояли не так долго, из него управление перебазировалось в г. Србовран, небольшой югославский город с преимущественно мадьярским населением. На постой я попал в маленький домик мадьяра. Хозяина и хозяйки не было дома, в дом днем приходила их дочь Этушка, как она назвалась, кормила птицу и к вечеру уходила. Дня через два появилась хозяйка с уборки кукурузы, а за ней мой друг Салмин. Как мы были рады этой встрече! Он командовал дивизионом гвардейских минометов («Катюш»), но теперь эту должность занял старый командир дивизиона, вернувшийся из госпиталя. Несколько дней мы жили вместе: Салмина оставили в отделе кадров артиллерии. Скоро появился и хозяин дома — усатый, молодцеватый мадьяр. Он был мобилизован на работу немцами и теперь, находясь на территории советских войск, был отпущен домой.

Потом опять новое перемещение — в Дунафельдвар, на берег Дуная. Была уже зима — небольшой морозец и снежок. Днем дети в трусах катались на санках с горок; днем подтаивало, а к ночи подмораживало. Жил я у мадьярки. Она с дочкой и нашим капитаном жили в кухне, а меня на ночлег направила в нетопленую, с инеем на стенах комнату. Здесь была кровать с двумя перинами, а для тепла хозяйка приносила мне камень, нагретый в духовке, и клала в ноги. Так проспал я две ночи, и Вознюк направил меня в командировку в гвардейские минометные части для уточнения данных по личному составу и вооружению. Сначала я попал в 28-ю тяжелую гвардейскую минометную бригаду. [49] Она состояла из четырех дивизионов, которые, как правило, придавались для усиления армий или реже стрелковых корпусов. На ее вооружении были тяжелые реактивные снаряды, в головной части которых находилось до нескольких десятков килограммов тола [50] . Сам снаряд весил до 100 килограммов [51] , а с упаковкой еще больше. Запуск таких снарядов тогда производился с земли: на металлическую раму, поставленную под определенным углом, крепились проволокой два ряда по восемь снарядов. Электрическим током воспламеняли заряд пороха в хвостовой части, реактивный снаряд со скрипом скользил в упаковке и, набирая высоту, летел к цели. В бригаде я пробыл две ночи и по тревоге, когда штаб в одиночестве, без дивизионов, менял место расположения, убыл в минометные полки «Катюш». Собрав все необходимые данные, я вернулся в Дунафельдвар для доклада генералу Вознюку.

49

Более точное название — гвардейская минометная бригада М-31. (Прим. редактора.)

50

Точнее, 28,9 кг. (Прим. редактора.)

51

Точнее, 95,5 кг для снарядов М-31 (ТС-31) и 94,8 кг для снарядов М-31-УК (ТС-52). (Прим. редактора.)

Вечером в наш отдел заглянул майор с трехлитровой кубышкой для вина: «У вас, ребятки, винцо есть, плесните мне в мою кубышку». Вино в отделе было теперь постоянно — канистра или две. В домах, оставленных немцами, были огромные бочки с вином, да и в государственных подвалах Венгрии его было немало. Один мадьяр, хорошо говоривший по-русски, сказал нам, что русские выпили в Венгрии десятилетние запасы вина. Наш солдат Редько налил майору полную кубышку, тот приложился и без передышки выпил более половины содержимого. Я присмотрелся внимательнее и вижу на майоре генеральскую шинель. Спрашиваю: «Товарищ майор, а это ваша шинель?» — «Да, — ответил он, — я недавно был генерал-майором артиллерии, и товарищ Сталин разжаловал меня за пьянство до майора. Очень люблю выпить, и Сталин правильно сделал, пьяный я никуда не годен!» Но красный кант на шинели в бортах не был спорот, и бывший генерал так и ходил в этой своеобразной форме. Это был наглядный пример решительной борьбы с пьянством, которое еще никогда никому не шло на пользу. Начальником оперативного отдела у Вознюка был полковник Московцев, которого я трезвым никогда не видел: он сидел в своем доме и пил. Казалось странным, что такой требовательный к людям человек, как Вознюк, терпел своего ближайшего помощника вечно пьяным. Надо было принимать норму, не влияющую на работоспособность. Так, наш старшина Прокопенко в обед выпивал по три пол-литровые кружки красного вина и садился снова за свою работу.