Нас не брали в плен. Исповедь политрука

Пермилов Анатолий

Было теплое по-весеннему 8 марта, когда я получил назначение на должность командира дивизиона тяжелых гвардейских минометов в 28-й бригаде РГК [52] . Сдав свои дела майору, я попутной машиной выехал в бригаду. Высоко в небе строем шли американские «летающие крепости»...

командуя дивизионом тяжелых гвардейских минометов

На попутных машинах я добрался в штаб 28-й тяжелой гвардейской минометной бригады и предъявил командиру бригады полковнику Лупанову приказ о назначении меня командиром 4-го дивизиона. Дивизион находился под Секешфехерваром на огневых позициях, командира в нем не было, и пока им командовал начальник штаба. С командованием бригады я был уже знаком, побывав здесь в конце прошлого года в командировке. Заместителем по политчасти был подполковник Александров, опытный политработник. Он долго беседовал со мной, рассказал о состоянии бригады и предупредил меня, что Лупанов не любит политработников и мне будет трудно работать, но «пока я нахожусь в бригаде — помогу тебе». Начальником штаба был майор Менжега, энергичный, смелый офицер, хороший штабист. Заместителем по

строевой части был подполковник Коваленко, а заместителем по тылу майор Хейфиц. Александров был очень болен, не мог ходить и даже вставать на одну ногу. Больше мне его видеть не пришлось. Предупреждение же Александрова об отношении ко мне со стороны Лупанова скоро подтвердилось. Участвуя в беспрерывных боях до майских дней, я не услышал ни одного дельного совета от командира бригады. Фактически штаб бригады не управлял ни единым дивизионом, все они были приданы армиям или стрелковым корпусам, и бригада никакого влияния на их боевую деятельность оказывать не могла. Дивизион только в финансовом отношении был связан со штабом бригады, а в остальном был полностью самостоятельным: сам получал продовольствие и обеспечивал питание личного состава, сам получал горючее и снаряды.

52

РГК — Резерв Главного командования. (Прим. редактора.)

Из штаба бригады я выехал машиной в дивизион в район Секешфехервара. Здесь готовилось мощное наступление. Этот город еще в конце 1944 года был взят нашими войсками, и Москва салютовала им, — но в январе немцы сильным контрнаступлением овладели этим городом. И вот теперь, в марте, вновь готовилось мощное наступление в этом районе. Дивизион находился на огневых позициях: 50 рам, на каждой по 8 снарядов — 400 стокилограммовых мин с тридцатью килограммами тола в каждой были готовы дать мощный залп. Я обошел огневые позиции. Этот залп с рам был последним, так как в тылу дивизион имел теперь 12 боевых машин с пакетами для запуска мин с машин [53] : по 12 направляющих на каждой — всего можно было не более чем за минуту обрушить на врага 144 тяжелые мины. После залпа с рам дивизион забирал рамы и переезжал на новое место для подготовки очередного залпа, но установка на машинах пускового устройства позволяла более оперативно перемещаться для залпов и намного сократить время для зарядки машин и их перемещения.

53

Установки М-31–12 на шасси автомашин «Студебекер». (Прим. редактора.)

До начала артнаступления я не смог как следует познакомиться с командирами подразделений. Оставив начальника штаба на огневых позициях, я отправился на наблюдательный пункт. Он находился в расположении стрелковых частей, в башне местного музея. Через окно башни в стереотрубу я рассматривал позиции немцев, но в постройках трудно было что-либо обнаружить, да и немцы умели хорошо маскировать свое расположение. Вдруг со стороны немцев заговорило радио, громким четким голосом молодой женщины призывая нас переходить на сторону гитлеровцев и пугая ближайшим разгромом наших войск. Но это был не 1941 год! Услышав женский голос с немецкой агитацией, наши бойцы ответили на это по-своему. Всем нам было слышно, кто-то с нашей стороны отвечал: «Погоди, такая б..., мы придем и отыщем тебя! За твое предательство и за службу немцам ноги тебе выдергаем». Чувствовалось, что говоривший выразил свою на копившуюся злобу против немцев и их прислужников и прислужниц.

Скоро последовала команда об открытии огня, и загрохотали пушки, гаубицы, минометы. В заключение артподготовки — залпы гвардейских минометов. Запустили и мы свои тяжелые мины. Мы наблюдали, как с одной рамы снаряд полетел в упаковке, и с немецких позиций раздался громкий протест: «Рус, брось ящиками кидаться». Были и среди немцев шутники! Так в этот день начался мой настоящий боевой путь в качестве артиллериста.

После окончания пуска снарядов остались пустые рамы, их надо было разобрать и увезти. На огневых позициях осталась часть бойцов во главе с арттехником, а я со своим ординарцем Ахметом пошел в штаб дивизиона, расположенный метрах в двухстах от огневых позиций в крепком большом погребе. От огневых позиций была проложена телефонная связь со штабом, но только мы вышли из погреба, как ударил немецкий шестиствольный миномет и разрывом перебило линию связи. Из погреба выбежал боец Байков, бывший моряк, москвич, и побежал исправлять повреждение. Скоро он вернулся, но тут последовал второй залп шестиствольного миномета. Мины с воем летели гуськом, с грохотом рвались на земле, разбрасывая массу осколков. Это было грозное оружие. Опять порвалась связь, и Байков еще раз собрался было исправлять повреждение, но его отстранил второй связист, сказав, что теперь его черед исправлять линию связи. В ответ Байков сказал: «Какая разница, и я могу исправить». Он исправил линию, и после разговора со штабом мы с Ахметом вышли из блиндажа. Не отошли мы и сотни метров по открытому полю, изрытому немецкими снарядами, как услышали свист приближающихся мин из шестиствольного миномета. Мы легли в воронку, вырытую снарядом, и разрывы мин легли совсем близко — от одного из них нас обдало комьями земли. Мои нервы были напряжены: нелепо погибнуть здесь, вне боя. Мы побежали вперед, к штабу и, не добежав, попали под следующий залп. Мы опять легли в воронку, разрыв пришелся левее нас. Когда мины кончили рваться, мы побежали к погребу, в штаб. Больше немцы в эту сторону не стреляли.

Начальник штаба подготовил боевое донесение о проведенном залпе 400 мин и дал его мне на подпись. Это был первый боевой отчет за командование дивизионом в бою. Донесение в одном экземпляре направлялось в оперативный отдел ГМЧ, а копия в штаб бригады. Я прочитал и удивился: в донесении сообщалось, что в результате залпа уничтожено не менее 200 немецких солдат. Спрашиваю начальника штаба, откуда такие данные, а он ответил: «Всегда так пишем, иначе генерал Вознюк и командир бригады будут недовольны итогами залпа». Я вспомнил приписки вражеских потерь, свидетелем которых был в 1942 году, и сказал начальнику

штаба: «Липу подписывать не буду, если хотите это делать, то отправьте за своей подписью». Он так и сделал. Только теперь я познакомился с офицерским составом дивизиона. Начальником штаба был капитан, одесский еврей, фамилия которого была, кажется, Крейдун; начальник связи — старший лейтенант Гладилин, командир взвода управления — лейтенант Васильев, электротехник дивизиона старший лейтенант Карагод, помпотех капитан Павлов, лекарский помощник старший лейтенант Голубев, был еще арттехник. Замполитом был майор не моложе меня.

Наступление на Секешфехервар развивалось успешно, и 23 марта город был освобожден. Я выехал в район расположения полученных боевых машин: в небольшой венгерской деревне недалеко от леса около домов стояли «Студебекеры» с пакетами направляющих, закрытых брезентом. Это были новые установки реактивных снарядов БМ-31, что означало «боевая машина с наибольшим диаметром снаряда в 30 см». Здесь я и познакомился с командирами батарей 4-го дивизиона: 10-й, 11-й и 12-й.

10-й батареей командовал капитан Печевский, с ним я был немного знаком — это ему я передавал сотни отобранных в запасном полку бойцов. Он немного удивился, узнав, что теперь я буду командовать дивизионом. Печевский до войны был председателем колхоза в Черниговской области. Аккуратно одетый, особой выправкой он не отличался. Уже пожилой человек, Печевский был спокойным, неторопливым, вдумчивым и очень старательным и исполнительным командиром, но явно сомневался в том, что я, бывший канцелярский работник, могу командовать мощным гвардейским дивизионом. 11-й батареей командовал старший лейтенант Михайлов, который вел себя браво, подчеркивая, что свое дело знает. Командиром 12-й батареи был уроженец Сталинграда Афанасьев: с русыми волосами, в пилотке набекрень, с погонами без звездочек, в солдатской шинели; в нем было что-то анархическое. Ему я сразу сказал, что надо привести себя в офицерский вид.

Убедившись в том, что все боевые машины полностью укомплектованы и готовы к бою, я подал команду «По машинам!», сел в головную машину и повел дивизион в лес. Здесь на полянке каждой батарее я поставил задачу на подготовку к ведению огня. Батареи заняли боевой порядок, боевые машины подготовили к стрельбе. Проверив установки батарей к стрельбе и проверив каждую батарею в отношении правильности выполнения расчетов в направлении и дальности стрельбы, я убедился, что батареи и дивизион в целом готов к выполнению боевых задач. Тогда я дал отбой и отдал команду ехать в свое расположение. Ближе всех к штабу бригады был наш дивизион. Все командиры дивизионов имели по «Виллису», но нашему дивизиону командир бригады машину не дал. Когда я обратился к нему с этим вопросом, то он ответил мне: «Ищите себе трофейную». В дивизионе было 12 боевых машин, около 20 транспортных, бензовоз, машина с продуктами и кухней и штабная полуторка. В этой машине возили документацию и радистов с начальником штаба. Была в дивизионе и старенькая малолитражка «Форд-4»: шофером на которой был прекрасный специалист по машинам старшина Ларичев. Он мог привести в нормальное рабочее состояние любую машину. У него был один недостаток — куриная слепота, он плохо видел в темноте. Вот с Ларичевым мне на машине без номерных знаков и пришлось пока ездить.

Меня вызвали в штаб бригады и поставили новую боевую задачу: дивизион вместе с танковым корпусом генерала Руссиянова [54] должен перекрыть дорогу у озера Балатон и в случае необходимости поддержать наши части, наступающие по западному берегу Балатона. Дивизион к утру должен был сосредоточиться в городе Шиофоке на восточном берегу Балатона. Мне было приказано лично заехать в Будапешт, найти там склад ГМЧ и предупредить, что снаряды надо подвозить в Шиофок. Дивизион повел на новое направление начальник штаба.

54

На самом деле не танковый, а 1-й Гвардейский механизированный (впоследствии 1-й Гвардейский механизированный Венский орденов Ленина и Кутузова) корпус; генерал-майор (с июня 1943 г. генерал-лейтенант) Герой Советского Союза И.Н. Руссиянов командовал корпусом с ноября 1942 г. до конца войны. (Прим. редактора.)

Вечером мы с Ларичевым вдвоем выехали в Будапешт. Была теплая мартовская ночь, фары включать было запрещено. На наше счастье, машин на нашем пути было очень мало, и мы довольно быстро доехали. Только начинался рассвет. Склад ГМЧ мы нашли быстро, здесь Ларичев бывал не раз — бригада участвовала в боях за взятие Будапешта и получила наименование Будапештской. Не задерживаясь долго, мы выехали к югу. Несколько раз забрызгивались свечи, и Ларичев менял их на запасные. Попав в танковую колонну генерала Руссиянова, мы ехали в ней среди танков Т-34. Механик-водитель одного танка ехал с открытым люком и кричал нам: «Майор! Как бы не сплюснуть тебя!» Но я не придавал этому никакого значения, веря в мастерство вождения наших танкистов. Как только впереди идущий танк останавливался, останавливались и мы, а сзади нас резко останавливался «наш» Т-34: его водитель вел танк очень осторожно, но ловко. Так мы ехали не менее часа, пока не прекратилось встречное движение и мы могли, увеличив скорость, оторваться от танкистов.

Среди танков были и английские «Кромвель», «Черчилль» — высокие, с узкими гусеницами, с плохой проходимостью вне дорог и крайне неустойчивые при боковых кренах; мы видели танк, лежащий на боку, — он пытался переехать канаву под углом. Мы спрашивали наших танкистов: «Как техника союзников?» Те отвечали: «Хорошо горят, ходячие гробы, но плохо ходят и воюют». Вырвавшись из колонны, Ларичев погнал наш «фордик», и тут беда: мы врезались в стоящую на обочине грузовую машину, да так, что весь капот оказался под кузовом высокого грузовика. Выскочил шофер грузовика и с ним лейтенант, он начал нас ругать, что мы ударили их машину, но, обнаружив, что удар сделала маленькая легковая машина, сразу замолк. Шофер, увидевший нашу машину под кузовом своего «Опеля-Блица», воскликнул: «Это мышонок, а я думал, грузовая нас стукнула!» Удар был довольно сильный: правая фара повернулась на 90 градусов и стала светить вправо, капот помят, мотор заглох, а я расшиб себе до крови лоб. Налетели мы на эту машину потому, что у нее не освещались габариты, и в тумане Ларичев не заметил машины издали.