Нас время учило
Шрифт:
— Становись!
Мы быстро выполняли эту команду, так как только в строю можно было опустить уши шапок, а мороз был лютый. Что-то не нравилось Филиппову в нашем построении, и отдавалась команда:
— Разойдись!
Мы разбегаемся и ждем.
— Становись!
Стоим в строю.
— Отставить!
Разбегаемся. Трем уши.
— Становись! Равняйсь!
Основная стойка — голова повернута направо, подбородок задран, левое ухо выше правого — вроде все как надо…
— Отставить! Поленец! Чего спишь? Равняйсь!
Стоим. Затаили дыхание. Впереди
— Отставить! Жигалка! Как стоишь? Левое ухо где? Равняйсь!
Стоим. Вытянули шеи. Не дышим. Ждем.
— Смирно!
Филиппов, не торопясь, обходит строй. Проверяет — на одной ли линии носки, вместе ли пятки, на каком уровне уши.
— Вольно! Опустить уши!
Наконец-то! Закоченевшими пальцами развязываем тесемки ушанок, растираем уши, надеваем шапки.
— Смирно! Шагом… — Томительная пауза… — Марш!
Начинаются занятия по штыковому бою. Два часа мы отрабатываем приемы: «Прикладом бей! Штыком коли!». С ходу втыкаем штык в чучело, бьем его прикладом, а потом, отскакивая, отбиваем ложем винтовки удар длинным шестом с тряпочным шаром на конце, которым орудует проводящий занятия сержант.
— Разойдись!
Мы разбегаемся и потом сходимся в отдельные кучки. Винтовки ставим в пирамиды, можно немного отдохнуть.
Дымят самокрутки, лица солдат сосредоточенны и хмуры, мы давно разучились улыбаться, движения у всех медленные, сонные.
Сержанты собираются втроем и что-то обсуждают.
— Эй! Идите сюда! — кричит Филиппов. Это не команда, что-то в его тоне удивляет нас своей игривостью. Он улыбается. В руках у него кусок хлеба.
Мы медленно стягиваемся. Хлеб в руках сержанта магнетизирует нас.
— Вот. Смирнов говорит, что пайку хлеба не съесть за сто шагов!
— Ни за что не съесть! — подтверждает ротный писарь сержант Смирнов.
Мы теснимся и наперебой предлагаем себя для испытания.
— Разойдись, чего претесь! — сердится Филиппов. — Кто хочет попробовать?
— Я! Я! Я! Дайте мне!
— Я за пятьдесят шагов зъим! — неожиданно заявляет Жижири. — Я вже пробовал тыи штуки…
Сержант высоко держит пайку. Мы окружаем его плотным кольцом и смотрим наверх. Проходит томительная минута. Сержанты смеются и подталкивают друг друга.
— Дай Жижири, — говорит Смирнов, — уж больно брешет здорово — за пятьдесят шагов! Пусть докажет!
Филиппов еще раз оглядывает нас. Его разбирает смех. На наших лицах напряженное внимание и сосредоточенность.
— Жижири, получай! — Рука опускается, и хлеб переходит к Жижири. Он крепко стискивает его и победно оглядывается.
Напряжение разрядилось. Кто-то отсчитывает двадцать пять шагов и встает на черте. Туда для контроля отправляется Канищев, мы толпой стоим на черте старта. Жижири предстоит пройти двадцать пять шагов туда и вернуться обратно. За этот отрезок пути хлеб должен быть съеден.
Подается команда: «На старт! Пошел!»
С первым же шагом Жижири подносит хлеб ко рту и делает первый укус. Мы следим за ним внимательно и настороженно. Возникает спортивный
Сержанты улюлюкают, смеются, Филиппов приплясывает от восторга.
— А ведь съест он, товарищ сержант! — говорит Жаров.
— Ни за что не съест! — уверяет Смирнов.
— Съест! Жижири съест!
— Я бы сейчас полбуханки съел!
Жижири меж тем подходит к черте и поворачивает назад. Челюсти его беспрерывно двигаются, он уже съел половину куска. Идет он неторопко и заметно замедляет шаги.
— Быстрей! — кричит Филиппов. — Шире шаг! Будешь жилить — отнимем!
Жижири немного прибавляет ходу. Мы впиваемся в него глазами. Осталось двадцать шагов… Пятнадцать… Кусок уже совсем маленький… пять шагов… три… Жижири запихивает в рот последний кусок и, почти не жуя, судорожно глотает.
— Брехун! И здесь сжилил — шаги замедлил! — набрасывается на него Филиппов.
Сержанты разочарованы, проблема осталась неразрешенной, и вообще им надоело.
Я смотрю на Жижири и говорю:
— А все-таки ты не съел за пятьдесят шагов, а хвастал!
— Дурак ты дурак! — на этот раз почти добродушно парирует он. — Им игра, а я хлиба поил!
— Становись! Смирно! Шагом марш! Запевай!
Пение в походном строю было обязательным.
Чаще других мы пели старинную народную украинскую песню со странным текстом и необычной красивой мелодией:
Ой, да вспомним, братцы мы кубанцы, Двадцать перва сентября, Как дралися мы с поляком От рассвета допоздна…Украинцы вообще очень любили петь и пели красиво, на два голоса с подголоском. Особенно выделялся своим чистым голосом и музыкальностью харьковчанин Гоцкало — ротный соловей. В строю он пел редко, но на отдыхе, в вагонах или где-нибудь в пути он всегда запевал народные протяжные мелодичные песни, и вокруг него сразу же стихийно возникал хор, которым он умело и полновластно руководил. В этом хоре ему подчинялся даже Паршенков, который сам любил петь и часто в строю запевал своим могучим басом: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“…»
Пели также озорную казацкую:
Запевала:
На базар ходила. Горшик я купила.Хор:
Горшик я, горшик я, Горшик я, купила я…В этой песне только первый куплет был цензурным, слова в остальных были так ловко подобраны, что каждый припев, исполняемый хором, становился сплошным матом:
Кашу наварила, Сваху я накормила…(Года через три я обнаружил этот текст у Шолохова в «Тихом Доне».)