Нас время учило
Шрифт:
Что дальше?
— Одеть противогазы!
Сбрасываем шапки и натягиваем на лица холодную, жесткую резину. На морозе она потеряла свою эластичность и налезает с трудом. Стоим в противогазах. Воздух из гофрированной трубки идет с шумом и пахнет резиной. Стекла запотевают, сквозь них туманятся размытые темные пятна на белом фоне.
— Взво-о-од! Ложись!
Падаем на снег.
— По-пластунски вперед!
Ползем в рыхлом снегу. Очки залепляет снег. Пытаюсь протереть свободной рукой,
— Взвод! Встать! Бегом марш!
Бежим вперед по колено в снегу. Дышать в противогазе трудно. Шапка не держится на скользкой резине и поминутно слетает с головы. Протираю очки, ищу шапку… Где винтовка? Вот она…
— Взвод! Ложись! По-пластунски вперед!
Выбиваемся из сил. Ползем. Бежим. Задыхаемся, снова ползем. В голове упорная антиуставная мысль — за что? За что нас мучают, гоняют, как собак? Может быть, не поняли люди, как стрелять, ведь в первый раз в руках боевая винтовка, ведь сам я понял только тогда, когда мне объяснили толково и без крика…
— Бегом марш!
Два часа барахтались мы в снегу, потом скорым шагом вернулись в казарму совершенно измученные и обессиленные.
После вечерней поверки нам объяснили — это наказание за плохую стрельбу. Пелепец, у которого была вторая четверка, не выдержал и прогнусил обиженно:
— А нас-то с Разумовским за что? Мы-то хорошо стреляли…
— В армии закон: один за всех, все за одного! Зарубите себе это на носу! — рявкнул Филиппов.
Несколько позже он удивил меня. Как бы извиняясь, он отозвал меня в сторону и, доверительно понизив голос, сказал:
— Ты не думай, что мы зря вас сегодня гоняли. Это сволочье — оккупированные — так и норовят отлынить от армии. У них и года все поддельные: думаешь, они все с двадцать шестого года? Черта с два! Говоришь, они стрелять не умеют? Не хуже тебя все стреляют, а просто думают: если буду метко стрелять — скорей на фронт пошлют. Понял? Вот то-то! Не больно-то верь им. Из них, может, половина у немцев служила, почем ты знаешь?
Было в этом что-то очень несправедливое, оскорбительное, огульно недоверчивое по отношению к людям, вышедшим из-под немецкой оккупации.
Но впоследствии, уже едучи на фронт, я убедился, что не все на свете так просто.
Обыск на снегу
— К но-ге! — Бум-бум-щелк!
— На пле-чо! — Бум-бум-бум!
Яркое февральское солнце голубит снег, бросает резкие тени от ближайших домов. Морозно, но мы непрерывно упражняемся с винтовкой, и это согревает. Взвод разбит на три отделения, и каждым командует свой сержант.
— На пле-чо! — Три ровных стука.
— На ру-ку! — Два стука.
Занятия
Так и сейчас. Он поворачивается к нам спиной, вытягивает правую руку в сторону и звонко командует:
— Взво-оод! Становись!
Мы быстро выстраиваемся за его спиной. Он поворачивается.
— Смир-на! Разойдись!
Мы разбегаемся в разные стороны (так положено), а потом собираемся отдельными кучками, кто-то закуривает, большинство пляшет на месте, зажав винтовки под мышками и похлопывая рукавицами. Барсуков с сержантами невдалеке тоже приплясывает на снегу.
— Кончай перекур! — возвещает Филиппов. — Первое отделение — становись!
Бегом в строй. С Филипповым шутки плохи. Любит порядок.
— Нале-во! Шагом марш! Бегом марш! Стой! Равняйсь! Смир-на! Ряды сдвой! Первая шеренга! Три шага вперед — шагом марш! Оружие положить! Оружие взять!
Лихо командует Филиппов. Знает свое дело, этим, наверное, и держится в запасном полку. И не замерзнешь с ним.
От домов отделяется какая-то темная фигурка и направляемся к нам. Женщина. Молодая, растрепанная, без пальто, темный платок накинут на плечи. Она бежит к нам, и большие валенки неуклюже проваливаются в снег. Что ей надо?
— Товарищ командир! Товарищ командир! — срывающимся голосом произносит она и вдруг плачет, закрывая глаза платком.
— Что такое? — подходит Барсуков.
— Карточки… Хлебные карточки…
Худенькая фигурка в больших валенках трясется на снегу.
— Ваш солдат заходил… Просил пить… и хлебные карточки… Двое детей… Муж убит на фронте… — Она прислоняется к Барсукову, головой на плечо, вся — комок горя и отчаяния.
— Взвоо-од! — взрывается Барсуков. — Становись!
Мы в строю.
— Который?
— Вот этот! — показывает женщина на Жижири.
Барсуков белеет от бешенства. Быстрыми шагами, почти бегом направляется к Жижири.
— Нэ брав я, нэ бачыв той карточки! — кричит Жижири. — Шо вона, сказылась?
— Молчать! Филиппов! Обыскать!
Филиппов засовывает руки в карманы шинели Жижири, потом снимает с него шинель и ищет в брюках и гимнастерке.
— Снять гимнастерку! — хрипит Барсуков. Красные пятна бегут по его лицу.
Жижири снимает гимнастерку, разматывает обмотки, снимает ботинки. Женщина, вся подавшись, вперед, напряженно следит за обыском.
— Нету, товарищ лейтенант! — говорит Филиппов.