Нас здесь никто не понимает
Шрифт:
– Сашенька, миленький, ты что же здесь сидишь? – довольно глупо спрашивает Наталья Николаевна.
– Маша с тетей – в туалете, – еле выговаривает мальчик.
Видно, долго-долго так просидел и уже совсем в себя ушел, оторванный от сестренки и от всего привычного.
Но как глубоко чувствует своим детским горемычным сердечком! Ведь раньше называл Джоселин «мама», а тут – «Маша
– Билет… Не потерять… – лепечет. Никакого там, конечно, билета не было.
Документы его и записка печатными буквами: «Александер Саблин. Прошу доставить по адресу…» Адрес, ясное дело, детдомовский. Ты представляешь: «Прошу доставить»! Как вещь какую-то! А имя как написала! Александер… Торопилась, мразюга, на свой лад написала. Вообще-то она внимательная, тщательная, в спокойном состоянии такой ерундовой ошибки у нее бы не было.
Видишь, сделала как хотела. По-своему. Не допустила давления на себя. Планировала девочку – увезла девочку. А ненужного отвергла, обрубила. Хирургическим методом. Отрезать и выбросить, что не нужно. А рана заживет.
Знаешь, чего стоило уговорить его ехать с нами? И самим не реветь, а быть спокойными, как будто все идет как надо. Даже не помню, что мы ему тогда плели, какую чушь. Едем в Москву, он сидит в машине между нами, задремал. Веки тоненькие, синенькие, ротик открыт, осунулся сразу весь, скулы обозначились. Дышит, не слышно как. Я даже несколько раз руку к его личику подносила, чтобы почувствовать теплое дыхание. Подъезжаем к моему дому, и я вдруг заявляю:
– Наталья Николаевна, я его к себе беру. Нельзя ему сейчас в детдом, он угаснет там один.
В общем, беру я сонного Сашу на руки, заваливаемся мы с ним домой. Машка счастлива: продолжение вчерашнего праздника. Мама моя в шоке. Ребенка уложили на Машин диванчик, спит беспробудно. А мы с Натальей решаем, что делать. Выцарапывать ли нам Сашину сестричку, жаловаться ли кому-то на Джоселин. Как вообще в этой ситуации поступать. И что сейчас делается с девочкой, обманутой, оторванной от брата. Она же привыкла о нем заботиться, прежде чем о себе. И как еще проявится железная
Потом еще с Вадимом был разговор. Он добрый, ты же знаешь. Но когда я говорила, что давай, мол, еще ребенка родим, что Машке одной плохо, он всегда отказывался: «Ты пойми – сердце только одно. Не смогу я больше никого так любить, как Манюру». А тут я ему чужого, да с такой бедой. Я ему рассказываю, а он:
– Давай определимся, мы его как – на время или навсегда в дом берем? На время – слишком жестоко для него: сколько можно ребенка из рук в руки перекидывать, а навсегда – потянем ли мы? Прокормить – прокормим, не вопрос. А вопрос в том, что Машка и так на шее у твоей мамы в основном. Парня что – туда же? А парень-то не простой. Генетика – жестокая штука. Что с ним будет в пятнадцать-шестнадцать? Это знаешь какой сволочной у мужиков возраст? Он, может, в пропасть покатится и еще нашу Машку за собой прихватит.
Мама моя золотая выступает в своем репертуаре:
– Ничего, Вадим, моя шея выдержит, у ребенка такое горе. И что уж мы – такие порочные, что из маленького мальчика человека не сделаем?
А я мужа слушаю и во всем абсолютно соглашаюсь. Прав он. Мальчик мне уже чуть ли не генетическим монстром кажется, и хочется забрать его из Машкиной комнаты, чтобы чего не случилось… А мальчик спит с моим зайцем, синие веки его неподвижные, даже на свет из коридора не вздрогнули, и опять кажется, что не дышит. Настрадался.
– Вадим, – говорю, – пусть за нас Господь Бог рассчитывает на такой долгий срок. И пусть он меня накажет, если я плохо поступаю. Давай ребенок останется с нами. А мы будем стараться, чтобы не в чем было себя упрекнуть…
…Ну что, хотела ты ситуацию – вот тебе ситуация. И хватит на сегодня. Вон, глянь, как на нас смотрят, как будто что-то понимают. Интонации, наверное, драматические угадывают. Залежались мы с тобой на этой жаре. Пойдем поплаваем.