Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца
Шрифт:
Неуклюжей медвежьей походкой направляемся на КП в абсолютном молчании. Да и говорить-то особо не о чем, а даже если бы и нашлась тема для беседы, то сил для этого все равно не оставалось. Топаешь равнодушный ко всему на свете. Кажется, ничто не в состоянии вдохнуть жизнь в уставшее тело.
Доклад о вылете много времени не занял. Ведь ничего достойного внимания с нами не произошло. Штурман развернул свою карту, и мы с Борзовым вновь прошли весь маршрут, особо обратив внимание на те районы, где нам удалось наблюдать морскую поверхность.
– Молодцы, соколики, – похвалил командир, – отдыхайте…
С огромным трудом заставляя шевелиться свои непослушные ноги, забираюсь
Единственным, но достаточно весомым достижением первых крейсерских полетов стало признание командиром моих навыков пилотирования самолета в самых сложных метеоусловиях. Произошло это довольно неожиданно, и один из ненастных октябрьских дней, начинавшийся не самым лучшим образом, обернулся для меня большой удачей.
Помню, видимость была настолько неважной, что финальный участок взлетно-посадочной полосы едва-едва проглядывался, размытый сизой дымкой облаков. Не могу сказать, что сильно боялся непогоды, тем не менее некоторый дискомфорт все же почувствовал. Рискованное это дело – работать в таких условиях. Но я – военный летчик, получивший приказ. Да и профессиональное самолюбие не оставляло никаких путей к отступлению…
Долго болтались мы тогда над морем. Прошли через Финский залив, повернули на юг и, добравшись почти до Либавы, решили возвращаться обратно. И в этот раз нам ничего не встретилось, так что пришлось везти торпеду домой. Конечно, было искушение избавиться от этого тяжелого груза… Но никак нельзя. Слишком дорого стоила эта шестиметровая «сигара», чтобы просто так выбросить ее.
Зная непостоянство балтийской погоды, я в глубине души надеялся, что за эти несколько часов видимость в районе нашего аэродрома пусть хоть немного, но улучшится. Напрасно. Даже наоборот, вся местность в его районе ко времени моего возвращения домой была полностью скрыта непроглядной пеленой облаков, а моросящий дождь вкупе с приближавшимися вечерними сумерками превращали посадку в своеобразную русскую рулетку.
Но выбора у меня тогда не было, поэтому пришлось медленно и осторожно пробиваться сквозь облачность. Как я узнал немного позже, два более опытных экипажа не смогли сделать этого и были вынуждены искать прибежища где придется. Мне же повезло, и в тот момент, когда я уже отчаялся увидеть землю и решил набирать высоту, примерно в пятидесяти метрах ниже, под самыми плоскостями, окутанные дымкой, замелькали верхушки сосен.
Но праздновать победу было еще рано, ведь пробиться сквозь низкую облачность – это лишь половина дела. Теперь оставалось, зацепившись хоть за что-нибудь, восстановить ориентировку. Здесь может помочь любая мелочь – небольшая деревенька, характерный изгиб реки, холмик или овраг. И успеть разглядеть это ой как непросто… Особенно когда проносишься над землей на малой высоте, да еще и при плохой видимости. Удавалось это далеко не всегда…
Но мне опять повезло, и вскоре наше местонахождение удалось определить довольно точно. Радости моей не было границ, ведь, оказалось, до родного аэродрома – рукой подать. Мало того, лечу я как раз параллельно полосе, и в эти секунды она где-то слева от меня. Правда, видимость не более километра… Но ничего, шансы есть, и я должен их использовать…
Хорошо, что мой самолет вышел прямо к тому самому месту, где я обычно делаю третий разворот… «Спасибо тебе, Господи!» А вот и четвертый, последний, выводящий мой самолет на финишную прямую посадки. Но вот незадача – полоса плотно закрыта облаками и совершенно не просматривается… Теперь остается лишь идти с некоторым снижением, пытаясь выдержать нужное направление
Почти мгновенно, как будто выпрыгнув из ниоткуда, в дымке обозначились контуры посадочной полосы… А самолет летит под небольшим углом к ней… За те считаные мгновения, что отвела мне судьба, я успел немного довернуть машину вправо, чтобы исправить эту неизбежную ошибку определения курса. Еще несколько секунд, и мой самолет мягко коснулся земли боковыми колесами…
После этого напротив моей фамилии, написанной мелом на доске готовности экипажей, висевшей на КП, появилась надпись, которую я считаю своей самой первой боевой наградой: «Готов к полетам в неограниченно сложных метеорологических условиях». Так, скажем прямо, весьма неожиданно, меня зачислили в «старики».
Спору нет, я был очень горд и, находясь на КП, нет-нет да и бросал взгляд на эти простые слова. Еще бы, лучшей аттестации в авиации и придумать невозможно. Но так уж устроена профессия военного летчика, что все его навыки и умения подчинены одной цели – нанесению врагу материального ущерба. И действительно, какая практическая польза от того, что экипаж, пробившись в Балтику сквозь любую непогоду, провел над морем несколько тяжелых часов, каждый из которых стоил предельного напряжения сил и нервов, вернулся домой с торпедой… Скорее, наоборот. Бесследно исчезли сотни галлонов высокооктанового бензина, израсходован ресурс моторов, впустую потрачен кропотливый труд наземных специалистов…
Возвращаешься после очередного «холостого» полета, и хотя понимаешь, что ни в чем не виноват, а все равно осадок неприятный остается. Подходит к тебе техник, чтобы выслушать замечания по работе самолета, а ты не можешь даже в глаза ему смотреть, так стыдно порой становится. Иван ведь днем и ночью у моей машины как пчела крутится. А ведь кормят его, как и всех техников, чем придется, порой удивляешься, откуда у него силы берутся. Отдашь Пичугину после возвращения шоколадку и другие продукты, входившие в бортпаек, – он, бедняга, не знает, как тебя благодарить. Что уж тогда говорить о ленинградцах…
Сидишь в столовой, взял в руки кусок хлеба… и замер, пораженный ужасной мыслью… Ведь, может быть, именно он мог в свое время спасти чью-то жизнь – старика, женщины, а может, ребенка… Но его отдали мне, тем самым обрекая на голод такого же, как и я, человека… Отдали не просто так, не за красивые глаза, а для того, чтобы у меня были силы уничтожать врага… А я… опять вернулся «порожняком»…
В последних числах октября несколько экипажей вновь ушли на поиск вражеских судов на просторах Балтики. Из нашей пятерки друзей, прибывшей в июне в полк, полетели я и Шарыгин. Получив последние напутствия, расходимся от КП к стоянкам своих самолетов. Как и в большинство октябрьских дней, небо закрыто серыми облаками. С самого утра идет дождь, и ледяные струйки, стекающие по шее за шиворот, заставляют меня идти быстрее. Вяло перебрасываюсь несколькими словами с экипажем, но беседа явно не клеится. Разговаривать особо не о чем, да и особо не хочется – невеселое настроение природы помимо желания передается и людям.
Поприветствовав техника, занимаю свое место в кабине. Ощущение, скажу прямо, не самое лучшее – по фюзеляжу барабанит дождь, штрихуя остекление своими полосами. Но вскоре все посторонние шумы утонули в раскатистом реве моторов, и самолет, словно нехотя, начал набирать скорость. Отдельные дождевые линии на лобовом стекле стали сливаться в сплошную плотную пленку, заметно ухудшавшую обзор вперед, и уже на середине полосы какое бы то ни было резкое изображение исчезло, скрытое непроглядной матовой стеной.