Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца
Шрифт:
– Командир! – слышу резкий выкрик радиста. – Кто-то из наших попался!
«Гептнер! – сразу же пронеслась мысль. – Но как же так… Он ведь взлетал минут на пятнадцать раньше!» Но почему-то с первого мгновения я практически не сомневался в том, что это был именно Эрик.
Резко разворачиваю самолет. От увиденного меня моментально бросает в холод. Силуэты вражеских кораблей и судов, скрытые в ночной тьме, конечно же, совершенно не просматриваются. Но в этом нет никакой нужды. Их положение выдают тянущиеся словно из ниоткуда пунктиры трассеров, сходящиеся где-то посередине конвоя.
«Пристрелялись, сволочи!» – чуть было не сорвалось
В следующее мгновение как раз в том самом роковом месте пересечения трасс ярко вспыхнул огненный цветок. По инерции он еще некоторое время продолжал свое движение в прежнем направлении, но несколько секунд спустя начал терять высоту и вскоре исчез, поглощенный морской пучиной…
Ни с чем нельзя сравнить мучительное чувство, которое доводится переживать в те мгновения, когда на твоих глазах гибнут твои товарищи, а ты ничем не можешь им помочь… Ощущение собственного бессилия рвет душу в клочья, оставляя незаживающие раны, при одной лишь мысли о том, какие мучения предстоит пережить им в охваченном пламенем самолете, а затем в ледяной воде… Непроизвольно начинают подрагивать колени… «Хорошо, если экипажу посчастливилось погибнуть от осколков снарядов, взорвавшихся в кабине самолета… Дай бог, чтобы было именно так…»
Еще тяжелее сознавать, что в трагической гибели Гептнера есть изрядная доля моей вины. Ведь именно я заставил вражеских зенитчиков занять свои боевые позиции. Таким образом, все, что предназначалось мне, целиком и полностью досталось Эрику…
Первым моим побуждением было вернуться, чтобы атаковать злополучный конвой, ведь вновь отыскать его не составляло никакого труда… Но слишком велико оказалось деморализующее воздействие увиденного… Да и понимал прекрасно: этот отчаянный бросок – чистое самоубийство. Ведь враг находился в полной боевой готовности, прекрасно зная, что рядом находится еще один торпедоносец… «Но ведь я же должен… Должен…»
– Штурман, – мой голос прозвучал несколько хрипловато, выдавая следы все еще продолжавшейся внутренней борьбы, – отметь район и время…
Так и не смог я тогда заставить себя идти на верную смерть. Пришлось, выбравшись из Ирбенского пролива, поворачивать на юг, по направлению к Мемелю. Потрясенные пережитым, мы летели в абсолютном молчании. Никаких посторонних разговоров. Лишь штурман периодически сообщал о нашем местонахождении, корректируя направление полета. Той ночью нам так и не удалось обнаружить другую цель, поэтому пришлось возвращаться домой с торпедой.
После приземления мы со штурманом направились на КП. Наши угрюмые лица сразу же бросились в глаза командиру, но он, видимо, решив, что виной тому очередной безуспешный полет, миролюбиво произнес:
– Ну что, соколики, ничего не нашли… Бывает…
Немного собравшись с мыслями, я начал свой доклад. Конечно, делать окончательные выводы о том, кто именно был сбит над конвоем, было слишком рано. Хотелось верить, что этот самолет мог оказаться немецким ночным истребителем, увязавшимся за нами и по ошибке уничтоженным своими же зенитчиками. Поэтому о гибели Гептнера мы сказали лишь предположительно.
Что же касалось моего уклонения от боя, то здесь я так и доложил командиру:
– Попытку атаковать конвой посчитал невозможной.
Борзов,
– Хорошо, можешь идти…
…Но нашим надеждам не суждено было сбыться. Прошло немного времени, и стало окончательно ясно – Эрик Гептнер, мужественный человек, прекрасный летчик, преданный своей Родине, погиб в водах Ирбенского пролива…
Не ожидай нас возле КП полковой «ЗИЛ», рухнул бы я, наверное, безвольным мешком прямо у его дверей на землю и долго-долго лежал бы там, не имея сил подняться. В подобном же состоянии находились и мои товарищи по экипажу. Молча заняли мы свои места в автобусе и, не обронив за всю дорогу ни одного случайного слова, так и просидели почти без движения, целиком и полностью погруженные в свои тяжелые мысли.
Добравшись до своей кровати, я даже и не пытался снять с себя одежду – лишь расстегнул ремень и тут же неуклюже свалился прямо на одеяло. Но забыться сном так и не удалось, ведь стоило мне на мгновенье прикрыть глаза, как перед ними тут же возникало одно и то же видение – злосчастный залп корабельных зениток и камнем рухнувший вниз факел горящего самолета…
Немного времени спустя появилась и еще одна мысль, заставлявшая вновь и вновь возвращаться к трагическим событиям этого полета – разумно ли я поступил, не атаковав врага… Или все-таки струсил… И хотя никто ни разу не упрекнул меня в малодушии, сомнение довольно продолжительное время не давало мне покоя. С одной стороны, я знал, что наверняка бы погиб в этом бою, и скорее всего, не нанеся противнику никакого урона… Но ведь идет война, и если каждый солдат будет рассуждать подобным образом…
В общем, так и не смог я тогда дать себе исчерпывающий ответ на вопрос о том, что же руководило моими действиями – разум или страх… Сегодня же, когда память вновь возвращает меня к событиям тех дней, а опыт прожитых десятилетий позволяет мне оценивать свои поступки и мысли более взвешенно, прихожу к выводу – скорее всего, и то, и другое…
Кредит доверия
В первых числах августа 44-го около пятнадцати самых опытных экипажей нашего 1-го Гардейского перебазировались на аэродром Порубанок около Вильнюса. Благодаря масштабному наступлению Красной армии появилась возможность значительно сократить путь к вражеским морским коммуникациям. Правда, теперь, чтобы выйти на просторы Балтики, приходилось прорываться сквозь насыщенную зенитками и истребителями территорию Литвы. К нам присоединились 21-й ИАП, а также звено разведчиков из 15-го отдельного разведывательного авиаполка.
Сели мы где-то в 16:30, вечером поужинали, поселились в красивом уютном домике с железной блестящей крышей, расположенном на возвышении, с которого прекрасно просматривался практически весь город. Заснули на новом месте крепко, как младенцы… Вскоре нас разбудили отдаленные раскаты грома. Оказалось, это были залпы наших зенитных орудий по бомбившим Вильнюс немецким самолетам.
Мы, давно не видевшие подобного, высыпали наружу и разинув рты наблюдали за происходившим. Вспышки разрывов, режущие небо лучи прожекторов – все это гораздо привычнее было наблюдать, находясь в кабине своего самолета. Но там, как говорится, недосуг предаваться праздности, а здесь… Такой азарт охватывает, когда вражеский самолет попадается в перекрестие лучей. «Давайте, ребята, – мысленно обращаюсь к нашим зенитчикам, – не упустите его!»