Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!
Шрифт:
А вы, Екатерина Георгиевна, ведь не человек. Человек живет своей жизнью. А вы раз за разом в чужую заглядываете. Гостья. Туристка. И то, что башку вам могут оторвать точно так же, как и любому здешнему обывателю, ничуть вас не оправдывает. Рискуете небескорыстно, да еще оправдываетесь тем, что людям помогаете. Это расстреляв-то лишний цинк патронов?
Глаза у подполковника прикрыты. Веки свинцовые от бессонницы:
– Катя, за что нам все это? Почему судьба у страны такая?
– Бросьте, Алексей Осипович. Нормальная судьба, российская. Дерьма и крови по полной хапнем, но
Загорелись тусклые лампочки на потолке. Конец фильмы. Разведгруппа головами завертела – Витка ошеломленная, Прот снисходительно усмехается. Отошел пророк. И то правда: из всех искусств для нас важнейшее – кино, вино и домино, как говорят, настойчиво заверял безвременно усопший вождь.
– Катерина Еорьевна, а как оно сделано? Как оно фотографируется? – Витка сдула с носа смолистый локон. – Они в театре фотографируют? Дивно прямо, честно слово.
– Придумывают историю. Записывают на бумаге. Потом снимают. Специальной камерой, не фотоаппаратом.
– Вот-вот, придумывают. Не история – сказочка, – Прот улыбнулся.
– Да, в жизни все еще нелепее, – согласился подполковник и надел фуражку. – Прошу на выход.
Прот посмотрел на усталого Макарова (захватывающая фильма словно три часа шла), потом глянул на Катю.
Все пророк кривошеий понимает. Катя сгребла мальчишку за вихры, с чувством потрепала:
– Не жмурься, вещий Павлович. Нам трястись не пристало. Мы рождены, что б сказку сделать былью.
– Стихи? – оживился поручик, в очередной раз принявший близко к сердцу душещипательную историю «У камина». – Извольте процитировать, Екатерина Георгиевна. Запишу-с.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,Преодолеть пространство и простор,Нам разум дал стальные руки-крылья,А вместо сердца пламенный мотор.Все выше, и выше, и вышеСтремим мы полет наших птиц,И в каждом пропеллере дышитСпокойствие наших границ [15] .15
Авиамарш. Слова П. Герман.
– Красиво, – сказал поручик, закрывая записную книжку. – Фантастичными книжечками балуетесь?
– Можно и так считать, – Катя улыбнулась подполковнику. – А вообще, все будет хорошо, Алексей Осипович. У нас что стихи, что матерщина – все непременно созидательное. Будущее за нами будет, никуда оно не денется.
Катя поглядела на накрахмаленные передники. Ничего, сойдет. Передники доставили из госпиталя уже после обеда. Имидж добровольной сестры милосердия вполне уместен. Костюм из скромного серого шелка подогнан по фигуре, блузка чистенькая. И Витка тоже в порядке – скромное отглаженное платьице девчонке нравится. Макаров просил выглядеть достойно – удалось на все сто. Сопровождающие господина пророка лица и в глаза особо не бросаются, и вполне-вполне. Юбка, правда, дурацкая. Привыкнуть невозможно.
– Ну, ты чего? – Катя присела на койку рядом с мальчиком. – С подполковником мы с тобой переговорили. Он хоть и слегка по другой линии, но с охраной порядок наведет. Там же не только мы будем – там о-го-го какие хари важные. Не о нас, так о них побеспокоятся.
– Я не беспокоюсь. Просто грустно. День такой солнечный. Сейчас бы в лес. – Прот вздохнул. – Вдруг с вами что-то случится? Вы, Екатерина Георгиевна, пообещайте мне подальше от тех кресел держаться.
– Какие кресла? – встряла Витка, пытающаяся перед зеркалом навести порядок со своими непослушными локонами. – Вы о чем весь час переглядаетесь? Мне сказать никак неможно? Тайны какие?
– Что тут говорить? Прот насчет вечера беспокоится.
– А как же мне не беспокоиться? Не каждый день мне перед генералами и комиссарами наизнанку выворачиваться приходится. Я, Вита, простой деревенский хлопец. Одно отличие, что голова больная, – пробормотал Прот.
– Ой, то у тебя хворая?! – Витка всплеснула руками. – О то ты такой хворый-несчастный? Вже я-то тебя не знаю? Вы с Катериной Еорьевной кого другого дурите. А то я, мыша жидовская, не понимаю. Отвлеченьем занимаетесь? Командир наша даже пану подполковнику голову закрутила. Вон как на нее смотрит.
– Ты еще погромче поори, – нахмурилась Катя. – И прекрати язык ломать. Можешь ведь и чисто говорить. С поручиком вон как щебетала, безо всяких «що». Иди, я тебе голову в порядок приведу. Прямо как из чащи вывалилась, йети чернявая.
– Я бы постриглась. Як вы. Оно красиво получается.
– Постригу. Под машинку, – пообещала Катя.
– А меня никто и постричь не хочет, – печально констатировал Прот. – И пуговица на рубашке меня душит.
Катя крутанула-оторвала пуговицу у горла мальчика и щелчком отправила в приоткрытое окно.
– Хватит капризничать. Два дня бока отлеживаете и уже распустились. Прокачиваем диспозицию на вечер. Мероприятие ответственное, повышенной опасности. Так что слушайте. Поскольку оружия у нас нет, перенимаем известную тактику. Заячью…
«Французская» коса Витке очень шла – открылись аккуратные ушки, линия тонкой шейки. Белоснежный фартук оттенял смуглую прелесть кожи. Прот косился задумчиво, тоскливо. Катя одернула на пророке новый пиджачок:
– Значит, будем ехать на авто, у поворота, э-э… улица Мещанская называется, выпрыгивайте и драпайте. Подполковника и милягу-поручика я придержу. Остальные пока еще разберутся. Ну вам не в первый раз под пулями шнырять. Готовы?
– Нет, Екатерина Георгиевна, не искушайте. Труслив я отчаянно, но разума стараюсь не терять. Судьба мне там быть. Ладно, хоть на Тигра революции, как Витка любит выражаться, гляну. Остальное в руках божьих, – Прот перекрестился. – От судьбы не уйдешь.
– Прошу спускаться, экипаж подан, – особого воодушевления на лице подполковника Макарова заметно не было. Выглядел он усталым – последние двое суток вовсе не спал. Но начищенные сапоги сияли. Одобрительно глянул на преобразившуюся Виту, оценивающе – на Прота. Неизвестно, воспринял ли давешнюю детскую истерию за чистую монету, но подобных сюрпризов явно опасался.