Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!
Шрифт:
– Давай я схожу? – Герман сел, поправил свою срамную фуражку.
– Ага, а прошлый раз кто ходил? – Пашка закинул на плечо карабин, взял ведра. – Наблюдайте, ваше благородие. Вот в следующий раз, в порядке очереди, на променад отправитесь.
Ходить к речушке было одним из немногих удовольствий. Прогуляешься, проветришься. На обратном пути ведра не хуже гирь мышцы разминают. Торопиться некуда, гуляй, птичек слушай, заодно что погрызть высматривай.
Ремня Пашка надевать не стал, под гимнастерку задувал ласковый ветерок, холодил поясницу. Путь знакомый –
На солнцепеке было истинное пекло, Пашка с облегчением нырнул под тень прибрежных кустов. В ветвях старой ивы самозабвенно выкликала кукушка. Надо думать – «кукушка обыкновенная». В здешних местах в основном «обыкновенные» и встречаются. Спасибо Герману, просветил. Чудно – офицер, а пташками увлечен. Раньше Пашка в жизни бы не поверил, а сейчас вроде ничего удивительного – и среди офицеров люди встречаются.
Пашка поставил ведра. Снять сапоги, гимнастерку – еще одно удовольствие. Солнце у воды не такое жгучее, речушка хоть и мелка, но прохладу хранит. Пашка за цепочку извлек из шаровар часы – замечательный механизм был изъят из ящика с реквизированными ценностями. Не из жадности, а исключительно для определения времени. Должен боец точное время знать или нет? По правде говоря, часы Пашке очень нравились. Герман сказал, что швейцарские, настоящий хронометр. На то, что швейцарские, – плевать с высокого дерева, вовсе не революционная страна Швейцария. Но хорошие механизмы Пашка давно приноровился определять. Может, действительно себе оставить? Они ведь не совсем золотые, только сверху, – разве такое за мародерство считается?
Пашка полюбовался на четкие движения стрелки. Положил часы на одежду. На купание ровно пять минут. Ничего, Герман прошлый раз вернулся, тоже ворот мокрым был.
Вода пахла илом, лягушками. Вроде и проточная, а разве с морем сравнишь? Пашка снова нырнул, показав сияющему солнцу белые ягодицы, задел руками дно, вынырнул, фыркая.
– Хлопець, ти звидки будеш?
Пашка обомлел – у его одежды на берегу стоял дед, беззубо улыбался.
– Ой, дидусь, а я якраз запитати хотив… – Пашка, вздымая брызги, рванул к берегу.
Дедок не торопясь поднял карабин:
– Солдатик будеш чи що?
– Так я ж говорю… – Пашка выскочил на берег.
– Дезертиром гуляєш? – спросили басом от ивы.
Пашка замер, с некоторым опозданием зажав стыд в горсти. В двух шагах от него, у ствола, стояла крепкая девка – ростом с незадачливого купальщика, а в объеме куда представительнее. Взгляд у младой селянки был мрачный, в руках имелась лопата и пустой мешок.
– Та ви, громадяни, нияк за рибою? – неловко пошутил Пашка.
– Ни, ми рогоз копаємо, – охотно объяснил дед, тыча стволом карабина куда-то вдоль берега.
Пашка машинально глянул, в тот же миг затылок лопнул ослепительной болью.
Очнулся Пашка лежа носом в сырую землю. У щеки прыгали крошечные прибрежные мушки. Шевельнуться сил не было, череп
– В воду та дело с концом, – басом говорила между тем коварная баба. – Ти, дидусь, що вигадуєш?
– Так-то воно так, – задумчиво шепелявил дед, держа часы за цепочку и любуясь блеском. – А як у нього товарищи рядом? Ось, глянь, ведра, откуда?
– Ни, вин злодюга, – убежденно заверила огромная селянка. – Це вин в Артюховке титку Полину злякав и телицю увив. Шантрапа. Молодый кобель, ишь отростил…
– Хоч що видростив, тоби все одне не дистанеться, – дед пожевал беззубыми деснами. – В воду неможна, вспливе он.
Пашка попытался рывком встать – где там, руки подогнулись, едва дернулся.
– Ксанка, та ты його не добила?! – всполошился дед.
Внучка со свистом взмахнула лопатой.
– Не надо! – захрипел Пашка, закрывая голову руками. – Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!
Дед и девка озабоченно переглянулись.
– Лошадей? – пробасила внучка. – А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?
– Тарасу разве що видвести? – рассудительно разгладил бороду дед. – Ни, взнають.
– Офицерськи кони, справни, – простонал Пашка. – Я у беляков увив. Мене лише не губите…
Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.
– Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? – прошепелявил дед.
– Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, – пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.
– Ходи-ходи, – сердито сказала девка. – Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.
– Порешите меня? – безнадежно пробормотал Пашка. – За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.
– Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? – ласково прошепелявил дед. – Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.
Девица за спиной откровенно фыркнула.
Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя – Герман сразу не сообразит. Девка бедовая – чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой – никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.
Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:
– Шагай, злодийська харя!
– Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем – вы меня враз кончите. Не согласный я так.