Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!
Шрифт:
Пашка хмыкнул:
– Опоздали. Борщ она варить умеет. Только уж выбрала, кому варить. Но ты, Никола, не огорчайся. Домашняя да спокойная – то не про нашу Виту. Она из «нагана» в лоб шмальнет, не задумается. Уж будьте уверены. Товарищ сугубо проверенный, но амуры разводить я бы поостерегся.
– Нет уж, я после войны к нам на Азов вернусь. Там девчата – лучше не найдешь, – пробормотал пулеметчик. – А из «нагана» – так я уже насмотрелся. Может, закончится заваруха, а, товарищи?
Голос Катерина приглушала, выводила не слишком ровно под стук колес:
Мы покинем вагоны18
И. Сукачев. «Но все это будет».
– От то песня, – сказал кто-то из артиллеристов. – Прямо про нашу жизнь…
– Не, наша про «Каховку», – сказал молоденький, не старше Пашки, сигнальщик. – После «Смело, товарищи, в ногу» первая вещь. Видали, как деникинцы вчера прислушивались? И их забирает. Хорошую песню товарищ Катя принесла.
Каховка, Каховка, родная винтовка,Горячая пуля, лети!– Вот вы, товарищи, с жаром выводите, – из люка спустился комиссар Хван. – Смотрите, всех махновцев распугаете. До чего ж народ у батьки мнительный, никак сговориться не можем. Товарищ Катерина, можно тебя на минуту, посоветоваться нужно.
Они поднялись на броню. Екнувшее было сердце Пашки утихомирилось. Чекисты мирно обсуждали с наводчиком орудия, почему в песне об Орле и Каховке поется – боев-то там, считай, и не было?
Пашка переглянулся с Германом и Виткой – роковую шифровку командование, похоже, пока не получило. Вот жизнь – у своих вроде, а сидишь как под молнией. Легко Проту жмуриться – он, может, что и знает, да веры ему особой нет, Витка рассказала, как он насчет себя обмишулился.
Через Екатеринослав пролетели в полночь, с лязгом, не останавливаясь. Промелькнул вокзал, оцепление на перроне, публика, оттесненная к зданию и что-то кричащая. «Троцкий» проскочил стрелки, вырвался в пахучую свободу темной степи. Замедлили ход, уже спокойно остановились у разъезда. Бойцы привычно поволокли на водокачку пулемет. Под прикрытием постов принялись загружать уголь.
– Не рады нам были в городе, – сказала Вита. – Похабное орали.
– Орать орали, а стрелять не стреляли, – заметила Катерина. – Может, дело на лад пойдет.
– Не обольщайтесь, Екатерина Георгиевна, – хмуро сказал Герман. – Слишком много крови пролито. Не будет мира.
– Да я согласна и на вооруженный нейтралитет с пограничными спорами, склоками и провокациями, – командирша поправила ремень, стягивающий точеную талию. – Вы, Герман Олегович, только представьте себе, какое это счастье: слюной брызгать, нотами
– Да я разве возражаю, – неохотно согласился Герман, глянул на сияющие в темноте глаза подружки. – Упертый я, да, Вита?
– Вы, Герман Олегович, очень даже последовательный, – сказала Витка.
Прапорщик смутился как полный дурак. Прот по своему обыкновению лукаво жмурился. Командирша украдкой подмигнула. Пашке вдруг стало завидно. Витка, конечно, не принцесса какая сказочная. Дури у самой в голове вдоволь, а ведь повезло его благородию. Вот хоть что говори, а видно, что повезло. И как так бывает – два дня назад и мыслей таких у прапора не было, а теперь…
День выдался тяжелым. На рассвете не успели тронуться, как оказалось, что пути впереди разобраны. Ремонтники уложили рельсы, «Товарищ Троцкий» прополз верст десять, встал – путь впереди был взорван. Пашка попросился в ремонтники – ничего, взяли. Людей не так много, все, кто с делом знаком, нужны.
Бронепоезд прополз еще верст двадцать – снова встал. Теперь с ремонтниками увязался и мрачный Герман. Рельсы отставной прапорщик таскал наравне со всеми. Насчет технической грамотности у него было все в порядке, небось, на заводах своих оптических не коровам хвосты крутил. С матом и шутками залатали путь, «Троцкий» пополз вперед – судя по всему, ненадолго. И точно – между лысых выжженных склонов снова натолкнулись на торчащие, завитые винтом рельсы.
Пашка с кувалдой уже привычно бежал за ругающимся командиром путевого взвода, когда со склона по ремонтникам вжарил пулемет. Лежать, пряча голову за шпалы, когда в руках кувалда вместо карабина, было и вовсе погано. По выгнутым рельсам щелкали пули.
С бронепоезда ответно застучали пулеметы.
– Отползай, кто без оружия, – заорал комвзвода, щурясь на солнце. – Давай, хлопцы, задницы берегите.
Пашка полз за прапорщиком. Худые ноги Германа споро двигались, мелькала протертая ткань офицерских галифе. На ходу прапорщик изощренно ругался – ни дать ни взять Катерина разошлась. Несмотря на свист пуль, Пашку разбирал смех. Вот все в банде командирские обороты освоили. Разве что Прот еще язык придерживает.
Грохнула носовая башня. Под разрывами шрапнели неведомые пулеметчики мигом умолкли. Залегшие ремонтники вернулись к воронке. Пашка вновь взялся за кувалду…
За день «Троцкий» продвинулся недалеко. Застряли где-то на подходе к Апостолово. Двигаться дальше было опасно – высланные на дрезине разведчики попали под пули, вернулись с раненым. В темноте десантный взвод окопался на ближних курганах, среди горькой полыни. Пашка таскал им котелки с ужином.
Спали беспокойно. В темноте кто-то пытался подобраться к бронепоезду, но пулеметным огнем был отогнан.
– Паршиво, – сказала Катя.
– Зажмут, – согласился уставший Пашка. – Очень запросто зажмут.
– Может, и так, – командирша сидела босая на узких нарах и задумчиво накручивала на палец светлую челку. – Только пока мы тут едва волочимся, как бы у начальства в Москве до нас руки не дошли. Поковыряются, отстучат шифровочку, совсем нехорошо выйдет.
– Да уж какие сейчас шифровки? – сказал Герман. – Со Снигиревкой связаться нет возможности. А то Москва… Екатерина Георгиевна, вы бы насчет нашего оружия переговорили. Доберутся до нас снаружи – разбираться, кто такие, никто не станет.