Наш человек на небе
Шрифт:
Половинкин не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква «Ю» распласталась у него в глазах, задрожала, и тёмная волна заслонила свет.
Он выронил рукоять, отступил на шаг; шпион занёс меч. Но было поздно: чёрный человек внутри закричал, раскидывая чёрные ладони в невыносимо чёрном восторге, и тёмная тугая волна разорвалась перед ним. Вихрь пронёсся по ангару, сбивая людей и грузовых дроидов, расшвыривая тела павших. Шпиона оторвало от пола, подняло над полом, понесло вдоль пола и ударило об пол. Он тут же вскочил на ноги, упруго и ловко — но ощутимо растерянно, явно
Видел, как Мясников кричит что-то бегущему Кожедубу, а тот трясёт лобастой упрямой головой, словно в уши попала вода, и не меняет курса. Видел, как уцелевшие штурмовики указывают на генераторы поля... как же правильно называются эти штуки, которые не дают воздуху из корабля улететь в открытый космос?..
Видел, как поле меняет оттенок и начинает дрожать. А потом Коля увидел, что «муха» в коричневом плаще бежит к выходу из ангара, сам развернулся в другую сторону и сделал шаг, ещё один... а затем его схватила за локоть крепкая рука Ивана, и шагать стало легче, и почти сразу можно стало перейти на бег, а чёрный человек внутри хихикнул и отвернулся. Теряя сознание, на последних ошмётках силы ворвался Коля в гостеприимно распахнутую дверь «Разбойной тени».
Передовые машины 25-го мехкорпуса 21-й армии Брянского фронта врывались в Могилёв; немецкий оборонительный рубеж рухнул. Глубокий обходной манёвр в районе Орши не только вынудил вермахт оставить город, но и обозначил угрозу окружения минской группировки. Целесообразность развития наступления, — Советские войска были вымотаны длительными боями, — сейчас рассматривали в Ставке.
А Василевский поставленную задачу выполнил. Войска Особого Белорусского фронта воссоединились с Большой землёй.
(Подразделение РККА выдвигается в район организации обороны. Подмосковье, ориент. конец сентября- начало октября 1941 г.)
Огромная, затянутая облаками зелёная планета вплывала в панораму. «Титан» трясло, и Мясников, бинтовавший рану молодого ситха, через слово поминал каких-то земных демонов. Видеть его сосредоточенное лицо было просто невыносимо.
Старкиллер со стоном повернул коротко стриженую голову. Только для того, чтобы натолкнуться взглядом на ещё одну ненавистную сейчас рожу. Двуул прилип к иллюминатору, хихикая и пританцовывая на месте, словно до сих пор ни разу не видел, как при нештатном входе в атмосферу начинает светиться перегретая обшивка.
В тёмном земном небе разгоралась новая звезда.
– Мама, мама, смотри: что это там?!
– Это просто звезда падает, Юра. Ты уроки сделал?
– Сделал, мама, — послушно отозвался круглоголовый семилетний мальчик, не отводя взгляда от ползущей по небесному склону букашки. Самолётов над Клушино в эти месяцы летало много, но падающую звезду мальчик видел впервые.
– Иди в дом, Юра: холодно.
– Я помогу.
– Нет, сынок, я сама поколю. Тут уж осталось-то.
Анна Тимофеевна распрямилась, смахнула
– Иди в дом, Юра.
– Мне не холодно... Мам, а она совсем-совсем падает?
– Наверное.
– А почему на юг? Разве звёзды падают на юг?
– Потому что там тепло. Она летит в тёплые края.
– Нет, — сказал мальчик, упрямо поджимая губы. — Она же звезда. Она сама горячая.
Горячая броня плавила снег, но такую воду, конечно, пить никто бы не стал — разводили костры. Асланов ломал спичку за спичкой: руки тряслись.
– Дай сюда, — сказал Лизюков, отбирая коробок. — Всё нормально, Ази, всё нормально.
– Э! — сказал Асланов. — Всё нормально, Саша. Я не от страха.
– Я знаю, что не от страха.
Александр Ильич очень хорошо понимал друга: в танке гореть — не сахар. Ази ещё отлично держится.
– Подумаешь, горел. Не сгорел же. Сам выбрался, экипаж весь цел — чего тебе ещё?
– Не в том дело, — покачал головой Ази; смешно он это делал, словно танцевал круглыми бровями. — Понимаешь, я, как загорелся, ребят наружу гоню, а сам думаю: обидно было бы в трофейном танке сгореть. В «тридцатьчетвёрке» — пожалуйста, а в немецком — не могу.
– С души воротит? — посмеиваясь, спросил Лизюков.
– Э! Какой воротит — выворачивает!
– Ну, что поделать, негде было нормальные машины взять. Это нам повезло ещё, видал.
– Как так?
– Да немцы, когда артиллерию перебрасывали, только вид сделали. Те пушечки, что ты давил — это новые ПТОшки, семьдесят пять мэмэ. То есть эмэм.
– Э...
– Ну.
Он отвлёкся, чтобы скрошить в закопчёный котелок ещё несколько кусков твёрдого, как чёрствый хлеб, снега.
– Так что пошли бы мы в лоб, как сперва планировали... А знаешь, кто Михал Ефимычу их позиции обозначил?
– Кто?
Вместо ответа Александр Ильич указал пальцем в небо.
– Союзники? — с любопытством спросил Асланов, который про «марсиан» знал не так много, но и не совсем уж ничего.
– «Союзники», — передразнил Лизюков. — Бери выше.
- Ну-у?..
– Вот тебе и ну, видал. Пакет передай.
Он принял пакет из совсем уже спокойных рук друга, развернул, принюхался.
Ну, что поделать. В наступленьи жировать не приходится, видал.
– Ладно, — сказал Лизюков. — Главное, что мы своё дело сделали. Теперь пехтура Лиду зачистит. Считай, снова наша Беларусь. Анна Павловна Ширяева, пятидесяти пяти лет, колхозница, вдова, кинулась на шею единственному сыну.
– Міхаіл! Сыночка, жывы!
– Ну-у, мама, — басил бородатый, нечёсаный и до смерти уставший Міхаіл. — Живой я, живой. Тута.
– Сынок! — рыдала мать и тянулась поцелуями к его лбу. — Я ўжо і не чула!..
– Да тута я, — отвечал сын, осторожно сжимая старушку в крепких объятиях. — Всё, мама, село наше. Сам Лизюков здесь!
– Ці не пойдзеце?
– Не уйдём! Нас теперь сам чорт отсюда не стрясёт! Машину трясло страшно, пол ходил ходуном.
– Иван! — кричал Половинкин в бреду, — Иван, не заводи мотор!..