Наш человек в Киеве
Шрифт:
В результате постороннему зрителю оказалось невозможно понять, в чем вообще состоял конфликт, случившийся перед входом в Оболонский суд между нациками и полицией. Об этом вопрошали многочисленные комментарии немцев под репортажем из Киева, а им содержательно отвечали более информированные и потому крайне злые представители киевского ЛГБТ-сообщества.
Впрочем, администрация немецкого телеканала через пару часов нашла самое простое и очевидное решение проблемы – она просто удалила сюжет со своего сайта. Во всяком случае, когда я зашел туда после завтрака, по сохраненной ссылке появлялась невинная история
Я захлопнул крышку ноутбука и некоторое время тупо смотрел в облупившуюся побелку потолка своей комнаты. Там, в белесых следах известки, я искал ответа на извечный вопрос русского интеллигента.
Впрочем, кто виноват, и что мне теперь следовало делать, я уже знал. Ведь с утра я получил очередное строгое напутствие от директора агентства:
– Сделай, наконец, нам хитовый репортаж. Пока тебя читают хреново. А нам нужен трафик, расширение аудитории. Нам нужно, чтобы на тебя бежал читатель вприпрыжку. Ищи необычные повороты, давай нам эксклюзив, чтоб читатель ждал тебя каждый день и визжал от возмущения, если тебя не будет.
Я, конечно, пообещал исправиться, но что тут можно было снять такого, чтобы наш читатель побежал вприпрыжку или даже завизжал, мне было неясно.
В анонсах на сегодня тоже не нашлось ничего интересного – сплошные пресс-конференции в информагентствах, куда нужно было заранее аккредитовываться. Мне эта процедура казалась слишком опасной, и я пока не придумал, как ее обезопасить. Сайта у моей болгарской радиостанции, конечно, пока еще нет, но телефоны-то в Европе еще работают.
В итоге я решил просто прогуляться по центру с камерой в руках. Штатив оставил в хостеле, взяв с собой лишь небольшой пакетик для камеры, куда и уложил ее, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
После часа блужданий по центру города я услышал неподалеку гул толпы и гавканье мегафона. Двигаясь на звук по широкому проспекту, я вышел к большому сталинскому зданию, возле которого на широком тротуаре стояла толпа примерно в сотню человек. Выглядели эти люди неважно – одетые в старые китайские пуховики, вязаные шапочки еще советских времен, какие-то совсем убитые ботинки, стоптанные даже снаружи. Многие держали плакаты на русском языке, и между собой они общались тоже, разумеется, по-русски, но вот лозунги в сторону фасада административного здания скандировали строго на украинском.
Я подошел поближе ко входу и прочитал надпись: «Киевска миська рада». С другой стороны входа виднелась табличка, извещавшая, что здесь также размещается Киевская городская государственная администрация. Я узнал это место – совсем недавно здесь отплясывали подростки на вечернем «Патриотическом дансинге».
Городской парламент и исполнительная власть уживаются в одном здании – это какое-то чудо мироздания, такого симбиоза я не видел ни в одной стране мира.
Я вытащил камеру из пакета и начал снимать акцию протеста. Впрочем,
Перед входом в администрацию стояла группа скучающих полицейских в темных куртках с капюшонами. Увидев мою камеру, они все дружно накинули капюшоны на головы и повернулись спиной. Впрочем, я успел снять несколько крупных планов полицейских, так что зачем они от меня так демонстративно прятались, я не понял. Возможно, это просто рефлексы, приобретенные силовиками после Майдана, когда некоторое время революционные граждане ходили к полицейским по домам и избивали их там вместе с домочадцами за поддержку кровавого москальского режима Януковича. Сейчас вроде ситуация успокоилась, но наука в сочетании с живительными оплеухами всегда запоминается надежнее, чем без них.
– О, пресса до нас снизошла, дивитесь, люди! – услышал я хриплый голос за спиной.
Позади меня стоял мужик с мегафоном в руках, видимо, лидер этих активистов.
– А что, пресса вас игнорирует? – поддержал его я, снимая сцену с плеча. Он отменно смотрелся на фоне своей толпы – грустный, замерзший, унылый мужичок в драной кепке и с подклеенным синей изолентой мегафоном.
– Кличко дал приказ всем журналюгам: нигде про нас ничего не рассказывать! – пожаловался он мне. – Никто не пришел, видите. Журналисты у нас прислуживают власти, не осталось в Киеве честной прессы.
– Ну что ж, вот вам честная пресса, давайте, рассказывайте, в чем у вас проблема, – обрадовался эксклюзиву я, вставая поудобнее перед ним и выстраивая кадр поудачнее.
– А вы что за пресса, откуда? Больно говор у вас подозрительный. Вы, простите, случайно не москаль? – выдохнул он мне в лицо застарелым перегаром, попутно сканируя меня и мою камеру красными тревожными глазками.
Я мысленно грязно выругался, но вслух выразился аккуратнее:
– Громадянин, твою мать! Ты хочешь, чтобы о ваших проблемах узнали в обществе или нет?! Чего ты боишься, если у тебя вроде и так все уже отняли, что могли?!
– Точно, москаль. Наши так не говорят, – уверенно подытожил он и повернулся к своим.
– Вот этому никаких интервью не давайте! – закричал он в мегафон, указывая на меня пальцем. – Это москаль, он проник к нам из Москвы, не верьте ему!
Толпа возмущенно загудела, а из группы полицейских ко мне смело шагнули сразу двое:
– Документы предъявите, гражданин, – сказали они мне по-русски.
Я опустил камеру и выудил из-за пазухи удостоверение болгарского радио. Мужик с мегафоном стоял рядом, вытягивая шею, чтобы лучше все видеть.
– А, так це ж болгарский журналист. Работайте спокойно, – с видимым облегчением и поэтому громко сообщил всем молоденький сержант, возвращая мне удостоверение.
– Ошибка вышла, громадяне! Можно с этим разговаривать, це болгарский журналист. Не москаль! – снова поднял мегафон мужичок.
Из злобной мстительности я не стал записывать с ним интервью, хоть он и ходил за мной потом по пятам, откровенно напрашиваясь.
Я нашел в толпе милую бабушку, которая так обрадовалась камере и моему вниманию, что стала рассказывать мне всю свою жизнь.