Наш человек в Киеве
Шрифт:
– А что, если не спрятать – вернутся и отнимут, что ли?
– Кто, эти? Нет, эти не отнимут. Есть тут, кому отнять, – вздохнул мой собеседник. Он наклонился ко мне и прошептал:
– Демон тут ходит. Небольшой такой, но ловкий, как черт.
– Охмуряет? – брякнул я наобум в некотором замешательстве.
– Да нет, что он, баба, что ли. Не охмуряет, нет. Черт – он отнимает! Как темнеет, он тут как тут. Держишь в руках деньги – все, считай, нет их у тебя. Подчистую все уносит, сатана.
Его, как типичного алкоголика, быстро повело даже от такой малой
– Врешь, не возьмешь!
Повалил мокрый снег, и я вдруг осознал, как замерз.
Пока я шел по площади, до меня доносилось заунывное: «Суровые годы уходят борьбы за свободу страны, за ними другие приходят, они будут тоже трудны…».
То ли они сами себя пародируют, то ли поэт гениально попал в точку, и слова воистину стали народными?
Я шел по улице Грушевского, расталкивая каких-то невнятных назойливых прохожих, почему-то застревающих у меня на пути, пока до меня не дошло, что я иду посреди целой толпы попрошаек.
– Подай на оборону Родины, пан!
– Ветерану АТО (антитеррористической операции. – Авт.) подайте!
– Купите стричку, всего 10 гривен, дети вязали, деньги пойдут на оборону от москалей!…
Я с трудом прорвался сквозь эту шумную пахучую толпу и присел за столик под навесом от какого-то фастфуда, чтобы переждать там внезапную напасть.
Попрошайки, похоже, мигрировали поближе к самодеятельному мемориалу Небесной сотне на Институтскую улицу.
– …непростым является вопрос о том, какие факторы служат толчком к началу миграции этих животных. Период кормления для них в Мариинском парке ограничивается обычно фотопериодом, соотношением светлого и темного периодов суток. С наступлением сумерек кормовая база сокращается, редкий прохожий рискнет зайти в парк вечером. Тогда происходит перемещение популяции туда, где кормовая база остается неизменной или даже растет…
Я обернулся. Позади меня сидел благообразного вида маленький сухонький старичок и блаженно улыбался, глядя на проходящих мимо «ветеранов АТО».
– Добрый день. Вы мне это все рассказываете, или кому?
По повадкам, это был городской сумасшедший. Меня, казалось, он не слышал и, похоже, даже не видел. И рассказывал не видимой мне аудитории:
– … во время миграционного периода у животных происходят изменения в физиологии и в поведении. Животные, которым обычно свойственно территориальное поведение, заметно снижают свою агрессивность. Это делает возможным их объединение в стада и стаи. Иногда у мигрирующих животных образуются смешанные стаи, в которые входят не только разные виды одного отряда, но и представители разных классов животных. Вы можете видеть смешанную стаю «бездомных жителей Донбасса» и «ветеранов АТО», но встречаются и более экзотичные перемешивания, например, волонтеры ЛГБТ и цыганский табор…
Я достал из сумки ноутбук и начал набрасывать репортаж про митинги у Рады для родной редакции. Увидев, что я угнездился основательно,
– Это у вас местная достопримечательность?
– Да он тихий, бормочет, не мешает особо. Или вам мешает?
– Нет-нет, все нормально.
– Это, между прочим, известный наш киевский ученый, профессор зоологии Степан Гопала из института Шмальгаузена. Его там, в институте, подсидели нехорошо, выперли, в общем, этой осенью, и он теперь свои лекции всем на улицах рассказывает.
– Вы студент? – догадался я.
– Аспирант. Из этого же института. А Степан Семенович у нас вел семинары эволюционной морфологии позвоночных и зоогеографии, – подробно ответил официант.
Он ушел готовить мне заказ, а я минут пять покопался в Сети, отыскивая информацию о профессоре. Оказалось, действительно, подсидели несчастного зоолога, спихнув с довольно хлебной должности заведующего кафедрой. И сделали это украинские националисты, хлынувшие в столицу из провинции после переворота 2014 года и устроившие там так называемые люстрации – расправы по политическим или этническим поводам.
И ведь как цинично выперли – обязали бедолагу сдавать ежегодную переаттестацию не на русском и даже не на английском, а на украинском языке. Это притом, что никто и никогда не переводил на украинский язык термины эволюционной морфологии, больше того, этих переводов не существует в принципе, потому что украинский язык – это сравнительно новый диалект.
Я обернулся к профессору в наивной надежде завязать разговор:
– Скажите, профессор, есть ли будущее у украинской науки? Как будет на украинском языке dinosaurum?
Он по-прежнему меня не слышал – сидел, подперев ладонью белое анемичное лицо, и строго хмурился, глядя на прохожих, видимо, усматривая в их передвижениях нарушения каких-то фундаментальных зоологических законов. Потом он встал, по-прежнему не обращая на меня внимания, и ушел, слегка прихрамывая, куда-то в сторону Верховной Рады.
Девушки- – редакторы, дежурившие на выпуске вечером, дважды возвращали мне этот репортаж с пометкой: «Вообще ни хрена не понятно, Игорь! Перепиши уже человеческим языком, про что там у тебя».
И только к ночи, после очередной правки, я получил, наконец, радостное известие: «Ладно, мы поняли, что понятнее уже не будет, ставим как есть. Береги психику, ты нам нужен здоровым».
Глава шестая
Утро началось неожиданно: в комнату постучали. Я подлетел на кровати, быстро натянул джинсы, рубашку. Мелькнуло, что нужно сбросить на заводские настройки смартфон, но потом решил, что успею – дверь в мою комнату, как ни странно, была крепкая, из цельного дерева, и сломать ее было бы не просто, две-три минуты свободы она бы мне дала точно.