Наш Декамерон

Радзинский Эдвард Станиславович

–  Жги! Жги! Жги!
– орал он, подпрыгивая.

А потом поволок хихикающую универмагшу в темноту, в не освещенные фарами деревья…

Он прошел мимо кладбища, вспоминая все это, и наконец подошел к Дому. Дом и был местом его новой работы.

Это был исторический центр городка. Здесь стоял главный городской храм - Дивная церковь.

Во дворе храма когда-то был рынок: пустели прилавки. Среди прилавков шатался одинокий грузин, приехавший торговать арбузами. Арбузы побились и были свалены в кучу. Грузин глядел слезящимися глазами на арбузный лом. Две бабы, причитая, тащили грузина за руки в разные стороны.

–  Ты

не гляди, что она меня моложе!
– вопила одна.
– Я хоть старая, а грудь у меня как пушка!
– Она рывком подняла кофточку, и на солнце сверкнула упругая девичья грудь.

На рынке был тир. Местное начальство любило по дороге на работу проверить твердость руки. И голубоглазая молоденькая дурочка с блестящими плачущими глазами по прозвищу Ясноглазая слонялась у тира и все просила:

–  Дяденька, дай пульку, я до дома дострелю… Мне домой надо, пульку дай…

…Но все это было раньше. Теперь рынок снесли, и тир снесли тоже. И на этом месте возвели красавец Дом - многоэтажный, с лоджиями, с обливными изразцами в русском стиле.

Въехать в Дом должны были лучшие люди города. И Сам тоже намеревался. Для Самого сначала построили шестикомнатную квартиру на пятом этаже. Но в это время в Москве началась борьба с излишествами - и Сам от квартиры тотчас отказался. Вызвали архитектора, и все большие квартиры в пожарном порядке перестроили на клетушки, а квартиру Самого решили передать детсаду. Но когда дом достроили, кампания уже прошла. Вновь убрали перегородки и вновь большую квартиру отделали для Самого.

По этому случаю его и назначили отвечать за Дом: он и квартиры должен был распределить, и площадь перед домом благоустроить, и главное - решить вопрос с церковью. Рядом с таким домом торчала эта самая Дивная церковь!

Но голова у него сегодня раскалывалась, и вместо того чтобы думать о Доме, об ордерах, он почему-то все возвращался мыслью к этому кладбищу. Хоронили! Кого хоронили?

Он вошел в Дом, прошел в контору и вызвал к себе прораба.

–  Как с церквой будем решать?
– спросил его прораб.

–  А сам как думаешь?

–  Думаю - сносить. Такие люди в Доме жить будут! Что ж они - на церкву из окон любоваться должны? Опиум для народа! Только вот старушки шумят. Окружили меня вчерась - и ребром, ребром!

–  А ты их спроси: "Бабка, церковь действующая? А?.."

–  Нет, - ответил прораб.

–  "Крест на ней есть?.."

–  В прошлом году, когда детишки металлолом собирали…

–  Ты чего мне объясняешь? Ты бабкам объясняй!
– И добавил в сердцах: - Что им, молиться негде, что ли?

–  Значит, с энтим решили: два бульдозера пригоню - и все дела.

И прораб ушел. Он хотел думать о приятном: о рыбалке, о баньке, об универмагше. Но не получалось, мешала мысль: кого хоронили? Тогда он решил заняться ордерами и вызвал своего заместителя. Вошел заместитель, тоже в шляпе на ушах, странно похожий и на него и на прораба.

–  Ну, на первый этаж мы с тобой подселим какого-нибудь

ударника… Какие будут кандидатуры?

Заместитель предложил Федю-строителя. Федя был человек, конечно, заслуженный, но пил, ох как пил!

Перешли к интеллигенции.

–  Может, писателя подселим на первый этаж?

–  Можно бы. Но какие у нас писатели? Это в Москве писатели, а наши сами себя и читают.

За выяснением позвонили руководителю писательского отделения. Но никого не оказалось. Писатели поехали на окраину области сквозь глухие леса на встречу с читателями. И там, в глубинке, загуляли и пропили колеса от газика. Так что вернуться назад им не было никакой возможности. Сгинули писатели в лесах.

Писатели сразу пропали из его головы. И никак он не мог сосредоточиться на ордерах… А потом вдруг увидел огромную пустую комнату, точнее, гулкий зал. И в углу этого огромного зала было что-то… И когда он подошел… с трудом подошел… увидел, что это была крохотная дверца…

Он проснулся в сумерках оттого, что услышал, как загрохотало у Дома: это к церкви подъехали бульдозеры. Вспыхнул прожектор.

И тогда он услышал треск. Треск! Но не снаружи, у церкви, а где-то наверху, над головой… Треск затих. Дверь распахнулась, вбежал бледный прораб:

–  Дом треснул!

Они выбежали на улицу. Навели прожектор. По всей стене, начиная с пятого этажа, с квартиры Самого - шла трещина. Он покрылся холодным потом.

–  Сволочь!
– заорал он на прораба.
– Ты понимаешь, что завтра будут болтать в городе?

Прораб затрясся: он понимал.

–  Я не виноват…

–  А кто виноват? Кто кричал: "К майским, к майским!" Никто ведь не скажет, что руки у тебя как крюки, что ты работать разучился, халтурщик поганый! Ведь из-за церкви, скажут, жопа!

–  Не виноват!
– кричал прораб.
– Потому что - перестраивали! Сто раз! То вам шесть комнат в квартире подавай, то две, то восемь! А ведь это Дом, он не понимает, за что его калечат!

У него отлегло: ну, конечно, - потому что перестраивали.

–  Короче, за ночь, трещина должна быть заделана. И чтоб к утру Дом был без трещины! Где Федя?

–  Послал за ним, говорят, тверезый!

–  Учти, и ты в этот Дом тоже въедешь. Если обрушится - то и на тебя тоже.

Пришел Федя, лучший строитель СМУ.

–  А ну, протяни руки, - сказал он Феде.

Федя протянул - пальцы ходили.

–  Опять пианист! Сволочь пьяная!

–  А Феде все равно, он в любом виде… - захихикал прораб.

–  Пьянству - бой! Пьянству - бой!
– вдруг выкрикнул Федя.

–  И чтоб к утру все было заделано, ты понял, Федор?