Наш дом стоит у моря
Шрифт:
Наверное, так редко аплодируют даже в самом лучшем театре, как аплодировали раненые этой девочке после «Синего платочка».
— Бис! Браво! Бис!.. — без устали хлопали бойцы, вызывая девчонку и музыканта на сцену. — Бис!..
Мальчишка не показывался. Его, наверное, не пускал аккордеон. А девчонка выскочила, смущенно поклонилась и сразу же убежала. И сколько ее ни вызывали, она больше не появлялась на сцене. А раненые всё хлопали и хлопали. Продолжать концерт не было никакой возможности. Аля с бантом высунулась было из-за простыней,
— Бис! — кричали бойцы, вызывая девчонку на сцену. — Бис!..
Порядок могла бы навести, наверное, лишь одна Зинаида Филипповна, но она почему-то не показывалась тоже.
Мы с Ленькой встали и кустами пробрались за эстраду.
И каково же было мое удивление, когда я вдруг увидел, что эта смелая девчонка, которая пять минут назад так отлично держалась на сцене перед ранеными, плачет! Плачет, уткнувшись лицом в грудь Зинаиды Филипповны.
— …Я не смогу больше, Зинаида Филипповна… Не-е могу!.. Они так смотрят… Они же ничего не видят… Все? Да?.. — Девчонка подняла заплаканное лицо.
— Нюня, — сказал я, увидев такое дело. — Распустила слезы. Чего это она, Лёнь?
— Ну какого ты черта зенки вылупил? — обрушился вдруг ни с того ни с сего на меня Ленька. — А ну, мотай отсюда!..
Я отскочил от него обиженный и недоумевающий. Что это с ним сегодня? Придирается все время. Вернулся я на свое место и сел рядом с пожилым солдатом. Он так же, как и остальные, все еще не мог успокоиться:
— Бис! Бис!..
Вдруг из-за простыней вылез Мамалыга и басисто откашлялся:
— Сейчас я прочту вам стихотворение о летчике Гастелло.
Публика притихла.
И Мамалыга прочел стихотворение о летчике капитане Гастелло. Хорошо прочел. С душой. И раненые хлопали смущенному Мамалыге. Правда, не так, как той девчонке с белыми сосульками волос, но тоже здорово хлопали.
ЛЕНЬКИНА ТАЙНА
С Ленькой моим творится что-то неладное: он вдруг ни с того ни с сего начал зачесывать волосы наверх. Никогда не обращал внимания на прическу — и вдруг наверх. Только у него не очень-то получается. Особенно над правым виском, где волосы топорщатся непокорным штопором.
Волосы у нас с братом одинакового цвета, не то пшеничного, не то каштанового. Зимой они темнеют, летом выгорают. И у меня волосы так же, как и у брата, тоже топорщатся над правым виском. Мама как-то объяснила нам, что это мне и Леньке, когда мы были совсем маленькими, волосы в этом месте бычок зализал. Оставила она нас, значит, в огороде одних на минутку, а бычок подошел и зализал. Вот они и топорщатся с тех пор. Я, правда, не очень-то в эту историю верю, но на бычка того не обижаюсь — мне этот вихор нисколечко не мешает.
И Леньке раньше тоже не мешал. А вот в последнее время стал почему-то мешать. Ленька теперь этот вихор заваркой из чайника поливает и голову на ночь платком повязывает. Но делает все это он втихомолку, украдкой. И спит, укрывшись
Сегодня после обеда Ленька долго топтался перед зеркалом с расческой. Торчит вихор, и никакой заваркой его не уложить. Я посоветовал брату:
— Леня, ты его вазелином смажь или…
И, не выскочи я вовремя из комнаты, ходить бы мне с гулей на лбу: ботинок просвистел у меня над самым ухом.
Минут через двадцать Ленька тоже вышел из дому. Я предусмотрительно перебежал к садику и спрятался в кустах. Ленька постоял на углу, пошарил взглядом, разыскал меня и неторопливо зашагал в сторону Пироговской улицы.
Интересно, куда это он исчезает каждый день в это время? А что, если проследить? Ну и влетит же мне, если Ленька заметит, что я за ним шпионю…
Но я все же решился и, как только он завернул за угол, побежал вслед за ним.
Чтобы Ленька меня не засек, в случае если обернется, я держался от него на расстоянии и шел по другой стороне. Улицы были мне знакомы: Спортивный переулок, больница моряков из красного кирпича, новое серое здание… Так ведь это же Ленькина школа! Помню, еще когда мы приходили сюда в начале учебного года, школа не была достроена, и пленные немцы под командой Коли Непряхина вставляли в классах рамы, стекла. А вон в той деревянной будочке продавали конфеты-тянучки. Полдня можно одну жевать, пока челюсти не устанут.
В школу Ленька не вошел. Он постоял у входа и, спросив у первого встречного, который час, перешел на противоположную сторону, сел на цементированный отвод водосточной трубы и стал ждать. Я тоже притаился за углом на корточках.
Сидели мы так минут пятнадцать. Мне, правда, несколько раз приходилось вскакивать и прятаться в подъезде ближайшего дома: Ленька поднимался и прохаживался до угла, заложив руки за спину и посматривая на окна школы.
Прозвенел звонок. Из школы высыпали ребята. И вдруг вижу, мой Ленька улыбается во весь рот, а к нему через дорогу бежит девчонка с портфеликом в руках. Я, конечно, опешил. Ленька — и вдруг девчонка?! А Ленька как ни в чем не бывало взял у нее портфелик из рук, и они пошли рядышком.
Девчонка была в синем платье и легкой защитной курточке. И волосы ниспадали ей на плечи белыми, выгоревшими на солнце сосульками. «Так ведь это же та самая плакса из госпиталя! — узнал я ее. — «Синенький скромный платочек». Ну да, она!»
Нет, это никак не укладывалось у меня в голове: Ленька — и вдруг девчонка! А они шли себе по улицам, и Ленька (мой Ленька!) помахивал ее портфеликом.
На Пушкинской, как только они вошли в тень каштанов, девчонка вдруг ни с того ни с сего взяла Леньку за руку. И Ленька даже не попытался отнять своей руки. Так они и шли через всю Пушкинскую до самой Дерибасовской.